нного, ни знакомые с работы, где Леля работала на пол ставки гравером. Не ахти какая работа — гравировать памятники, но единственная пока из возможных, да еще и по профилю — художник он и в Африке художник. Ну и в правду сказать, чем плоха ее работа? Она, как-никак, людям добро делает, пусть и последнее для них. «Ты опять отвлекаешься. Может быть это место так действует? Не дает сосредоточится?». Леле в ногу ткнулась большая лохматая голова карликового бизона, потерлась и замурлыкала.
«Так, китайский ресторан». Да, никто не пришел. Одни сослались на занятость, другие на здоровье, а иные так даже и не позвонили предупредить. Так что Леля 3 часа гордо восседала в полном одиночестве за банкетным столом, уставленным всяческой едой, поела, выпила за свое здоровье, задула свечи на именинном пироге, а после к ней подошел мальчик-китайченок с печеньями предсказаниями. Она взяла одно и пошла умыться в туалет, где и разломила перед зеркалом печенку. Предсказание… странное было предсказание, «Пора взглянуть своему страху в глаза». И не предсказание, а вызов какой-то. Леля прочитала, озадаченно хмыкнула, посмотрела на себя в зеркало, и — ХОП — проснулась на сыром полу пещеры, полной свистящих доисторических существ-рисунков.
Леля села и на ее коленку тут же примостился крохотный гриф и стал чистить перья. Леля наклонилась поближе к птице, чтобы получше ее разглядеть. «И нарисован-то ты как-то криво, как будто ребенком. Никаких пропорций, одна фантазия. Как бы ты тут гнездо не стал вить».
— Кыш! — сказала она и замахала на грифа рукой.
— Камыш! — в тон ей тут же сказало эхо.
— Ну какой камыш?! — устало переспросила Леля. Вроде бы не так много времени прошло с момента как она проснулась, а ее вновь клонило в сон.
— Какой слышь — невозмутимо ответило эхо. А потом добавило ни к селу ни к городу, — Ну или тростник.
Леля не стала отвечать. Ее вдруг осенила великолепная догадка: ее похитила китайская мафия, усыпив тем самым печеньем с предсказанием, и теперь держат в пыточной камере, надеясь на выкуп. В эту версию верилось, конечно, с трудом, но она все объясняла, даже галлюцинации с рисунками, и эхо — видимо в печенье был наркотик.
— Ха! Я все поняла! — громко крикнула Леля, обращаясь к маленькому оконцу в потолке. — Но вы ошиблись — с меня нечего брать.
— Меня ломать…
— И у моих родных ничего нет, — перебила эхо Леля. — Но если вы меня сейчас отпустите, я… — тут она запнулась. Что же она может посулить предполагаемым похитителям за свое освобождение? Денег нет, связей нет, да и сама она неказиста — даже натурой не отдать. — Я могу вам бесплатно выгравировать памятник! — нашлась она, но тут же, смутившись, забормотала — ну, не вам конечно, вашим близким или друзьям… уже скончавшимся конечно! Блин!
От досады на себя и свою нелепую болтовню Леля сжала кулаки и покраснела.
— Я не успело запомнить и ответа не жди — обиженно сказало эхо.
— А мне и не от тебя ответ нужен — грубо крикнула Леля.
Ответа не последовало, ни от эха ни от похитителей. Леля еще немного покричала в оконце, но так же безответно. Пора было переходить к пункту в — выбираться отсюда. Но как? К тому времени маленькие зверьки, звездочки и кружочки утратили свою былую прыть, вяло бродили по пещере, а иные так вообще забрались на стену и замерли в нормальном своем, рисуночном виде. Позевывая, Леля обошла свою камеру. Пещера была круглой, 60 шагов по окружности. На всякий случай Леля прощупала всю стену на предмет замаскированной двери. Тщетно — ни окошечка ни впадинки. Кружа вдоль стены Леля споткнулась о банку с краской. «Голубая, моя любимая,» — подумала она. Да какая разница, какого цвета эта краска? Черт! Ничего не найдя, Леля вновь присела к костру думая свою грустную думу, и сама не заметила, как заснула.
Когда она вновь открыла глаза, маленькие животные, видимо отдохнув на стенах, вновь носились по пещере. Странное дело — ей совсем не хотелось есть или пить, хотя времени прошло не мало… наверное… Потянувшись, Леля встала, покричала в оконце — скорее разогреваясь, нежели ожидая ответа — и пошла вновь изучать свою камеру. Некоторое время заняло наблюдение за тем, как свет играет в кристаллах на стене, отражая лучи в разные стороны, но точно попадая на другие кристаллы. Ни один лучик, вроде бы, не выходил за пределы пещеры, не выныривал обратно в окошко, поэтому в пещере, хоть и сырой, было довольно светло. Леля даже попробовала достать один такой кристаллик из стены, но только она начала расковыривать и расшатывать камушек, как стало как-то не хорошо, закружилась голова и защипало в глазах, и Леля поспешно прекратила свой эксперимент. Вдруг эти камни радиоактивные? — подумала она.
Маленькие зверьки в это время топтались у нее на голове и плечах, то и дело соскальзывая под ноги. Леля сняла одного суха и, держа двумя пальцами, поднесла к глазам. Это был крохотный журавль, весь голубой, тщательно прописанный очень заботливой к деталям рукой. Леля поставила птицу на свою ладонь и журавль, с любопытством уставился на нее. Такой маленький и аккуратный, он отчаянно что-то напоминал Леле, что-то давным-давно забытое и безвозвратно потерянное среди руин памяти. Поломав себе голову так и эдак, Леля опустила кроху на пол и сняла с плеча другой образец доисторической живописи. Животное за животным, Леля, разглядывала, не уставая удивляться тщательности прорисовки, хоть и не мудреной и отточенной, но явно с усердием и любовью. Каждый образец, ею рассмотренный, был уникален и не повторялся дважды. И все они были голубыми.
Сколько времени прошло за исследованием местной фауны Леля не знала, но, в конце концов, когда начала зевать, заметила, что животные опять взбираются на стены. Прошел еще один… день? Или час? Пусть будет день.
Еще раз покричав в оконце и не дождавшись ответа — эхо тоже обиженно молчало — Леля привычно уже устроилась около костра и задремала. А проснувшись, тут же пошла к краске. Если уж убивать время, то с кайфом. Рядом с бидончиком краски лежала незамеченная никем кисть. Леля подняла бидончик, осмотрела кисть и, хмыкнув, окунула кисть в краску. Быстрыми легкими — откуда что берется? — как в детстве движениями она набросала дивное море на части стены, с чайками и солнцем — все как положено. Наложив последний мазок, Леля отошла от стены, удовлетворенно покрякивая, чтобы взглянуть получше на свое творение, как вдруг — странное дело — в пещере будто стало теплее и дохнуло морским бризом. Волны зашевелились и капелька, сорвавшись с морского барашка, перелетела со стены и легла на Лелину щеку. Ахнув, Леля попятилась, споткнулась о пробегающего мимо слона и больно упала на зад, но не отвела взгляд от оживающей картинки. Она заворожено смотрела, как картинка на стене будто просыпается. Чайки, еще момент назад ею нарисованные, вспорхнув со стены, громко крикнули свое чаистое «ДаЙ!» и стали носиться по пещере. Море шумело и плескалось, солнце грело. Не теряя ни минуты, Леля взяла кисть и нарисовала остров в море и замок на нем. Отошла. В замке загорелись окна, кто-то невидимый поднял флаг, и он тут же заиграл на ветру. Все пришло в движение, все было… живым? Внезапно из замка раздались звуки труб, а когда они стихли животные, уже порядком набегавшиеся, стали взбираться на стены. «Так, ясно, трубы теперь будут нас укладывать спать. Да, странное место».
С тех пор Леля засыпала и просыпалась под звуки труб. Сначала после каждого такого пробуждения она кричала в окно свои угрозы и мольбы, но с каждым разом все короче и короче, а потом и вовсе перестала этим заниматься. Да, ей было грустно, запертой в каменном мешке без возможности выбраться, но и мешку этому было что предложить. Во первых у нее отпала необходимость во всех моционах, свойственных людям. Ей не нужно было есть, пить, ходить в уборную. Она даже не потела и ей не нужно было мыться. Во вторых Леля помирилась с эхом, и оно оказалось довольно занимательным собеседником. Хоть оно и не говорило само по себе, зато очень интересно переворачивало ее слова и фразы, из чего получилась забавная игра в пикировку. В третьих оказалось, что после каждого сна запасы краски увеличивались, добавлялись цвета, потом появились карандаши и уголь. Так что рисовать — а рисовать оживающие картинки интереснее некуда — теперь можно было разнообразно. Теперь в ее пещере был лес и настоящая цепь гор со своим Етти. Солнце, впервые нарисованное голубой краской, стало нормального желтого цвета и под ним теперь можно было загорать. Был пляж и пальмы и дельфины. Животных тоже прибавилось. Дни шли за днями, Леля выкручивалась как могла, даже пару раз рисовала дверь, и она даже открывалась, но за ней была та же самая стена в кристаллах, отражающих свет.
И вот однажды, нежась на пляже под теплым солнцем, Леля рассматривала маленького барашка, который весело скакал через ее руку туда и обратно. Она силилась вспомнить, откуда же он ей так знаком. Она потянулась к самым дальним уголкам своей памяти и вдруг вспомнила.
Очень давно, когда она была еще малышкой, родители затеяли ремонт на даче — красили стены, меняли оконные рам и все такое. И маленькая Леля решила тоже помочь и поучаствовала в сем действе, как могла. Она нарисовала на скучной бордовой стене дома разных животных и птиц, звездочки и кружочки — героев сказок, которые она читала. Мама смеялась и Леля, смотря на нее, тоже смеялась. А отчим, когда увидел, стал страшно ругаться и на Лелю, и на маму, потому что ему теперь опять красить дом, закрашивать эту бессмыслицу. И что нужно было бы Лелю выпороть за такие проделки. А бабушка, качая на руках младенца — сына лелиной старшей сестры, которой никогда не было рядом, — с выражением профессионального критика на лице, сказала, что таланта живописца в девочке нет. И так смачно еще поцокала языком. Младенец на это вцепился ей в нос, и она, охая и воркуя, унесла его прочь, приговаривая, что Коленька-то уж точно будет талантище.
А потом отчим 3 раза перекрашивал дом, потому что голубые звери все никак не хотели скрываться под бордовой краской. И он грязно ругался и называл Лелю плохими словами. А после того, как и в 3-й раз звери не закрасились, снял ремень и выпорол-таки Лелю.