— Держи, чувак.
— Что это? — спросил Джейсон.
— Моя рука.
— Чув-вак, — скрипуче воздвигаясь на ноги. — Знаешь, во что мне встанет теперь чистка этого костюма?
— Да, облом вообще-то. А обе ведь казались такими оттяжными цыпами.
— Ты себе общества сегодня на вечер искал? Поверь мне, мы можем и получше устроить, чем эти две. Пошли. — Они зашагали, а «роллз» покатился рядом с той же скоростью. Джейсон вынул из кармана изнурённый косяк и взорвал. Док опознал запах недорогой мексиканской продукции, а также понял, что кто-то забыл отделить семена и стебли. Когда Джейсон предложил дёрнуть ему, он сделал вид, что затягивается, потом вернул.
— Праведная трава, чувак.
— Ну, только что от своего сбытчика, дерёт много, но оно того стоит. — Они прошли мимо «Шато-Мармона» на Голливудский бульвар, и Джейсон время от времени обращался к какой-нибудь юной особе с неким недоплейбойным представлением о завлекательном прикиде, а в ответ его оскорбляли, били, на него орали, от него убегали, иногда же принимали за потенциального клиента.
— Трудно работается, а, — заметил Док.
— Ай-й, я уже думаю последнее время, пора бросать, понимаешь? На самом деле, я хочу быть киноагентом.
— Вот пожалуйста. Десять процентов того, что некоторые звёзды получают, — уу-иии.
— Десять? И всё? Ты уверен? — Джейсон снял шляпу — хомбург, тоже слепяще белый, — и укоризненно на неё посмотрел. — У тебя «дарвончика» не найдётся? или хотя бы «буфферинчика»? Башка раскалывается…
— Нет, но вот — попробуй-ка. — Док закурил и передал снаряд колумбийской коммерческой, с доказанной эффективностью для стимулирования беседы, и Джейсон даже сообразить ничего не успел, как стал без умолку трепаться про Нефрит, в которую, если Док не ошибся, был некоторым образом втюрен.
— Ей нужно, чтоб кто-нибудь за ней присматривал. Она слишком рискует, не только с этими голливудскими подкатами. Взять эту публику Золотого Клыка, чувак, — слишком глубоко она с ними увязла.
— A-а… ну… я где-то слышал это название?
— Индокитайский героиновый картель. Вертикальная структура. Финансируют, выращивают, обрабатывают, ввозят, продавливают, перемещают, управляют сетью местных уличных дилеров по всем Штатам, берут отдельный процент с каждой операции. Блистательно.
— И эта молоденькая милашка торгует хмурым?
— Может, и нет, но работала в массажной точке, а та — крыша, под которой они капусту отмывают.
Если так, прикинул Док, значит, Мики Волкманн и Золотой Клык не так уж и не взаимосвязаны.
Блядство, чувак…
— Что б ни делал, — говорил меж тем Джейсон, может — скорее самому себе, — держись от Клыка подальше. Если только чуть заподозрят, что ты встал между ними и их деньгами, лучше сразу иди ищи, чем ещё заняться. И если получится — как можно дальше.
Док снова оставил Джейсона Вельвиту по-прежнему на Закате, перед рынком «Сан-Фэкс», и поплёлся обратно под горку, размышляя: «Поглядим-ка — это шхуна, которая контрабандой завозит товар. Это сомнительная холдинговая компания. А теперь ещё — и героиновый картель из Юго-Восточной Азии. Может, Мики на него завязан. Ух, чувак, этот Золотой Клык — тут, что называется, каждому своё».
Мимо проезжали машины с опущенными окнами, изнутри слышались тамбурины, отбивавшие ритм всему, что было по радио. В кофейнях на углах играли музыкальные автоматы, во двориках жилых домов — акустические гитары и губные гармошки. По всему участку этого ночного склона звучала музыка. Медленно — где-то впереди — Док осознал саксофон и могучую ударную секцию. Что-то Антонио Карлоса Жобина, оказалось — из бразильского бара под названием «О Cangaceiro»[46].
Кто-то как раз взял соло на тенор-саксе, и Док по наитию решил сунуть туда голову, а внутри танцевала, курила, пила и пихалась внушительная толпешка, равно как и почтительно слушала ансамбль, в чьём составе Док, не слишком-то и удивившись, опознал Дика Харлингена. Перемена в сравнении с той угрюмой тенью, которую Док в последний раз видел в Топанге, была поразительна. Дик стоял, изогнув верхнюю часть корпуса внимательной дугой над своим инструментом, весь в поту, пальцы бегали, сам где-то далеко. Он играл «Desafinado»[47].
Когда отделение закончилось, к пианино подошла примечательная хипповая цыпа, причёска короткая и туго завитая, в комплект одежды входит Маленькое Чёрное Платье 1950-х и увлекательно высокие «стилеты». Вообще-то Док присмотрелся, и может, она, в конце концов, и не была на самом деле хипповой цыпой. Она устроилась за пианино так, как игрок может присаживаться к многообещающему покерному столу, туда-сюда пробежала пальцами пару гамм в ля-миноре и без дальнейших предисловий запела салонную классику Роджерза и Харта «Мне никогда бы не пришло на ум». Док, хоть и не великий почитатель слезливого материала — хорошо известно, что он украдкой перемещался в ближайший туалет, если подозревал, что могут исполнить песню о неразделённой любви, — сидел, вместе с тем, как громом поражённый и постепенно растекался, подобно «Джелл-О». Может, всё дело в голосе этой молодой женщины, в её спокойной вере в материал — но как ни верти, к следующим восьми тактам Док знал, что никак уже не сможет не принимать слова песни близко к сердцу. В кармане он нащупал тёмные очки и нацепил их. После продолжительного проигрыша и повтора припева Док импульсивно повернулся — за его плечом стоял Дик Харлинген, будто попугай в мультике, тоже в очках, и кивал.
— Стихи до селезёнки пробивают, чувак. Типа, ты выбор за выбором делаешь, да? и точно знаешь, что всё делаешь правильно для всех, а потом всё всплывает брюхом вверх, и понимаешь, что неправильнее там просто было некуда.
Стильная шантёзка перешла к «Одни мы вместе» Дица и Шварца, и Док принёс им с Диком по кашасе с пивной запивкой.
— Я не прошу тебя выдавать никаких секретов. Но мне кажется, я разок видел тебя по ящику на митинге за Никсона?
— И спросить хочешь, действительно ли я из тех горластых правых психов?
— Вроде того.
— Я хотел развязаться подчистую, вот и подумал: надо сделать что-нибудь для своей страны. Как бы ни глупо звучало. А те одни мне такое предложили. Вроде нетрудно. На самом же деле им нужен был контроль членства — чтоб мы всегда считали себя недостаточно патриотичными. Права моя страна или нет, но Вьетнам же происходит? это ж безумие, блядь. Вот, к примеру, твоя мамочка на герыче сидит.
— Моя, э-э…
— Ты б разве ничего на это не сказал, по крайней мере?
— Погоди, значит, США — это как, типа, чья-нибудь мамочка, говоришь… и она не может слезть с… чего именно?
— С посылки пацанов подыхать в джунглях без всякой на то причины. С чего-то неправильного и самоубийственного, а остановить это мы не можем.
— И «бдюки» не захотели на это вестись.
— Мне так и не удалось поднять тему. Да и поздно уже было. Я увидел, что это. Увидел, что натворил.
Док предложил добавить. Они сидели и слушали остаток отделения девушки-которая-не-была-хипповой-цыпой.
— Недурное соло ты там выдал, — сказал Док.
Дик пожал плечами.
— Для заёмной дудки сгодится.
— Ты по-прежнему в Топанге?
— Без вариантов.
Подождал, пока Док что-нибудь скажет, оказалось:
— Облом.
— Вот скажи мне. Я ниже поклонницы на побегушках, принеси травы, открой пива, следи, чтоб в той здоровой пуншевой чаше в гостиной только аквамариновые желейные были. Но вот я опять ною.
— У меня и впрямь такое чувство, — прощупал почву Док, — что ты бы предпочёл быть где-то в другом месте?
— Там, где я был, было б мило, — голос слегка осёкся ближе к концу — Док надеялся, это способны расслышать лишь частные сыскари с привычкой упиваться сантиментами. Музыканты снова просочились на эстраду, и не успел Док глазом моргнуть, Дик с головой погрузился в мозголомную аранжировку «Samba do Avião»[48], словно только этим ему и требовалось отгородиться от того, как именно, по его мнению, он проебал свою жизнь.
В итоге Док задержался там до закрытия и посмотрел, как Дик загружается в свою зловещую деревяшку «меркурий», который в ту ночь гонялся за Доком по каньону. Потом спустился в «Аризонские Пальмы» и взял «Всенощный особый», а потом сидел до зари, читал газету и пережидал утренний час пик у окна с видом сверху на смогосвет, где потоки машин свелись к ручьям бликов отделки, что призрачно поблёскивали вдоль ближайших бульваров и вскорости пропадали в бурой яркой дали. Не столько к Дику то и дело подкручивал он педали, сколько к Наде, которая верила — бездоказательно, — что муж её не умер, и к Аметист, которой полагаются далеко не одни выцветшие «полароиды», когда придёт пора её детской тоски.
ОДИННАДЦАТЬ
На пороге работы Дока поджидала открытка с какого-то острова в Тихом океане, о котором он раньше не слышал, в названии куча гласных. Марка погашена на французском, стоят инициалы местного почтмейстера — вместе с надписью «courrier par lance-coco», что, насколько он смог разобрать по «Petit Larousse»,[49] должно означать нечто вроде доставки почты катапультой с использованием кокосовой скорлупы, может, для того, чтобы преодолеть какой-нибудь неприступный риф. Текст на открытке подписан не был, но Док знал, она — от Шасты.
«Видел бы ты эти волны. Ещё одно такое место, в котором тебе велит быть голос откуда-то. Помнишь тот день с уиджей? Скучаю по тем дням и по тебе. Хорошо бы многое было иначе… Так ничего не должно было быть, Док, мне так жаль».
Может, и впрямь жаль, а с другой стороны, может, и нет. А что это там про уиджу? Док заковылял по городской свалке своей памяти. Ох… ох, ну конечно, смутно… то было в один тот длительный период без дури, ни у кого ничего не было, все в отчаяньи и страдали от провалов здравомыслия. Народы вскрывали простудные капсулы и прилежно сортировали тысячи мелких гранул по цвету, веруя, что каждый цвет означает другой алкалоид белладонны: если принять их достаточно большой дозой, можно нагрузиться. Коксовали мускатом, пили коктейли из «визина» и недорогого вина, жрали п