Итак, в чем истинная подоплека на глазах активизировавшихся в последние год-два ожесточенных дискуссий об историческом месте Сталина (лежащих в центре статей Елены и Андрея)? Дискуссий, казалось бы, полностью лишенных актуальности, поскольку ни один из элементов государственного устройства или управления, составлявших сталинизм, никто не обсуждает и не собирается обсуждать в плане практической политики… Главная причина — в попытках осознать, в какой стране (в исторической перспективе) мы живем и хотим жить. В нашей стране было две империи: первая — от Ивана Великого до 1917 года, и вторая — примерно с 1927 до 1991 года. Тезис Езерского о том, что само слово «империя» — римское и применяться может только к христианским государствам — наследникам Рима, вполне может использоваться Андреем, если он ему близок, но никак не соответствует современному словоупотреблению: слово-то римское, но ныне означает просто определенный тип государственного устройства (например, Оттоманская империя. Китайская империя и пр., или, скажем, выражение «империя зла») и СССР от Сталина и до своего конца был, вне всякого сомнения, типичной империей. В этом смысле слово «империя», как и слово «император», не несет никакого заведомо положительного или отрицательного оттенка. Ну а утверждение автора о том, что христианские молитвы возносились и за римских императоров доконстантиновского периода, причем не по принципу «ибо не ведают, что творят», а как за хранителей божественно установленного порядка (что, по-видимому, должно включать таких правителей, как Нерон, Декий, Диоклетиан и другие), я приписываю просто полемическому задору. Итак, было две империи — но эти две империи были выстроены на совершенно разных фундаментах, и вторая родилась, разрушив первую — причем не просто как политическую организацию, а физически уничтожив целые сословия и искоренив (до конца или нет — большой вопрос) самые основы народной жизни. Хотя при этом различие не надо и преувеличивать — город Норильск строился примерно также, как город Санкт-Петербург. И та и другая есть наше прошлое, то есть наша часть — спорить с этим смешно, — а прошлое, как известно, нельзя ни изменить, ни уничтожить — даже если его замалчивать. И будущее всегда вытекает из прошлого, но делать это может по-разному, в зависимости от его осмысления. И вот сейчас, в 2005 году, когда проблемы физического выживания для большинства населения перестали быть актуальными, главным для всех (для одних осознанно, для других нет) стал вопрос о том, кем мы хотим быть в будущем (сейчас мы не являемся никем), исходя из нашего прошлого. Две антиномии, содержащиеся в этом вопросе, определяют два главных конфликта современной России: первый — должны ли мы быть империей или нет — между, условно говоря, державниками и либералами; и второй — должны ли мы быть наследниками первой или второй империи, если уж будем империей — между, условно говоря, белыми и красными; именно он и составляет суть полемики Чудиновой с Лавровским. И если с первой дискуссией все более или менее ясно — противники империи исчерпываются либеральным электоратом, то есть полным и к тому же довольно маргинальным меньшинством, ну и еще руководством страны (это если оно искренно — хотелось бы надеяться, что нет), то со второй все сложнее: есть много людей, к которым принадлежу и я, являющихся однозначно сторонниками имперского устройства, которые гордятся многими из достижений второй империи, никоим образом не желая, чтобы Россия стала новым СССР, но также ни в малейшей степени не хотят видеть ее наследницей империи Рюриковичей и Романовых, хотя очень многим гордятся и многое хотели бы видеть возрожденным и из того периода (персонально я — в первую очередь единство Церкви и империи, но, конечно, в досинодальном варианте).
Мне лично кажется, хотя я и не могу это доказать, что таких абсолютное большинство (даже если это ничего и не значит). Предлагаю Елене и Андрею, а также всем желающим проделать на эту тему мысленный или натурный эксперимент. Спросите 100 человек на улице, считают ли они революцию и Гражданскую войну 1917–1921 годов трагедий, — «да» ответят около 90 %; спросите, можно ли сказать, что большевики узурпировали власть, — «да» ответят около 80 %. Спросите, можно ли тогда сказать, что совершенные большевиками действия принесли неисчислимые беды и лучше было бы, если бы этого не было, — «да» ответят 70 %; спросите, означает ли это, что белые делали героическое дело, защищая страну от красных, — «да» ответят 20 %; наконец, спросите, должна ли нынешняя и будущая Россия стать идейной наследницей белого движения, — «да» ответят менее 10 %, и то часть из эпатажа (данные скомпилированы из разных опросов). Как же так, неужели опять загадочная русская душа? Нет, просто осознание того факта, который почему-то игнорирует Андрей Езерский, — что революции, во всяком случае успешные, просто так не происходят, как бы ни хотели этого собственные деструктивные элементы или спецслужбы других стран: Российская империя к 1917 году прогнила так же глубоко и основательно, как и СССР к 1991-му (или, например, Украина к 2004-му). При этом вся тогдашняя элита во главе с царем (который был правителем столь сильным, что таких бы на престол нашим нынешним врагам сажать для быстрого и полного их самораспада) продолжала твердить про святую Русь, и сегодняшние «белые» за ними это повторяют. Вот факт: в марте 1917 года Временное правительство в порядке отделения Церкви от государства отменило обязательное еженедельное причастие на военно-морском флоте — и в ближайшее же воскресенье причастились всего 14 % личного состава вместо 100 % неделю назад (а дальше еще меньше), да и из тех часть явно просто по привычке. И это, заметьте, во время войны, в двух шагах от смерти.
Вот вам и святая Русь. Да и вообще понятно, что было именно так — как же иначе десятки миллионов людей спокойно смотрели бы на то, как разрушают десятки тысяч церквей и убивают сотни тысяч священнослужителей? У красных была сила. Ну и что, почему не боялись римской силы ранние христиане? Вступились и в крайнем случае приняли бы мученическую смерть — что может быть достойнее, в святой-то Руси, среди народа-богоносца? Кто-то так и делал, но многие ли? Когда враг пришел в 1941 году, в безбожной красной империи в военкоматы стояли очереди из добровольцев, в основном чтобы такую мученическую смерть и принять, так же, как к князю Пожарскому в 1б13-м, а добровольческая армия аж 8 тысяч добровольцев навербовала в 1918-м со всего Юга России. Нет, не хотели защищать эту страну люди в 1918–1921 годах, как не хотели защищать вторую империю в 1991-м, и лично мне психологически это вполне понятно: когда слышишь известную песню про поручика Голицына: «за нашим бокалом сидят комиссары / и девушек наших ведут в кабинет», то думаешь, что, наверное, очень немного праведной злости должно было вызывать это у тех, кто и до смуты не имел ни бокалов, ни кабинетов. «С молоком кормилицы рязанской…» — цитирует Андрей, по-видимому, про лирического героя-дворянина, своего обобщенного единомышленника, и даже не задумывается о том, что подавляющее большинство людей тогдашней России (практически все, кроме высших классов) вовсе не имели кормилиц; а если кто не помнит, как называется тип государственного устройства, при котором режим поддерживается только высшими классами, я напомню: Платон называл его олигархией.
Не могу закончить разговор про святую Русь, якобы преданную и растоптанную врагами, а на самом деле уничтоженную из самых лучших побуждений своими же государями при Расколе и дальнейшем огосударствлении Церкви и к 1917 году в основном уже почившую (что-то еще теплилось, но что-то теплится и сейчас — придя к нам, Сын Человеческий всегда найдет веру), без обсуждения фигуры Николая II. Николай II вызывает у вас и ваших единомышленников умилительное отношение, а у меня — наоборот. Я считаю его человеком, который своими бездарностью и безволием тщательно подготовил Россию, как садовник почву, для страшной трагедии и миллионов отдельных людских трагедий, а в нужный момент, когда все было готово к взрыву, сам поджег фитиль своим дальнейшим безволием, переросшим в трусость, разорвав свой личный завет с Богом, нарушив промысел Божий о себе как православном царе. Кого благодарить за Распутина — а ведь истинная святая, преподобномученица великая княгиня Елизавета писала про его убийство Юсупову: «Бог благословит Вас за это святое дело». Кого благодарить за 2 миллиона убитых и погибших от ран в Первой мировой войне — войне, которая была нужна России как корове седло? И если мы проклинаем руководство СССР за 55 тысяч человек, погибших на ненужной войне в Афганистане, то что мы должны сказать о Николае, при том, что в Афгане все-таки воевали с исламистами, а на германской войне — с христианскими народами? Кого, наконец, благодарить за саму революцию со всеми ее жертвами — большевиков, что ли? Если волк задрал стадо, сход винит не волка — с него какой спрос! — а пастуха, который не смог (а был обязан) защитить стадо от волка. Могут сказать, что он все это не со зла, но простота, как говорит наш народ, хуже воровства. О человеке, который в 1915 году ответил премьер-министру (который сказал, что Распутин доведет Россию до катастрофы), что ему спокойствие своей жены важнее этой катастрофы, — что можно сказать? Если Николай II предстанет лучше и безошибочнее, чем в жизни, особенно в произведениях для юношества, пишет Чудинова, то вреда точно не будет — ведь он был высоконравственный человек. Будет вред, Елена, да еще какой — когда этот выросший юноша проголосует на президентских выборах за доброго, высоконравственного, только вот совершенно безвольного человека (а безвольные всегда добрее и симпатичнее), который приведет Россию вместе с этим юношей (и православную веру, между прочим) к неисчислимым бедам. Есть такое слово — ответственность, и с того, кто ею облечен, другой спрос, чем с обычного человека; а с облеченного ответственностью за всю страну — спрос особый. Нет греха для христианина в том, что он немощен физически. А если он стоит в дозоре и из-за его немощи погибнут все безмятежно спящие, уверенные в том, что он их предупредит? Мне понравилось ваше выражение, Елена: «Зачем же исключать таких, как я, из созидательного процесса». Так вот, заверяю вас, что ни в каком созидательном процессе, в котором образцом для юношества выставляется Николай Романов (именно так, на момент убийства давно уже не царь Николай II), лично я участвовать не буду; я не имею права оспаривать решение Церкви, к которой я принадлежу, о его канонизации, но я скорее пойду на почти что угодно (про смерть не знаю, хватит ли у меня смелости), чем перекрещусь на его икону.