Имя / Вадим
Возраст / ориентировочно 29 лет
Профессия / неученый
Семейное положение / сирота
Материальное положение / «олигарх»
Жилищные условия / планета Земля
Жизненное кредо / а это вообще сильно нужно
Дополнительные бонусы / хорошие глаза
Маугли
В тот день я была особенно легкой. Солнечные лучи скользили по улицам, словно сладкое желе, откладывая ночь на потом. В центре города собрались парни на скутерах: они пили колу, отбивали какой-то ритм ступнями в лоферах и звонили своим подружкам с мобильных телефонов. В городе был июль.
Влюбленная по уши в свое новое синее платье с желтыми розами, я решила не мять его в транспорте и пройтись домой пешком. С челкой на бок и обнаженными плечами, я никуда не спешила. Я шла очень медленно и рассматривала город. Неожиданно мой взгляд зацепился за бродягу, сидевшего на ступеньках узкого дома в узком дворике. Похоже, я как-то пристально смотрела на него, и он тут же сказал мне:
— Подходи, посидим-поболтаем10.
Я — такая новая и чистая в платье, и он — полностью наоборот?.. Смогу ли я переступить через себя?
Я аккуратно подошла к нему и огляделась по сторонам. Никого больше. Бродяга был похож на подгоревшую лазанью, которую только что достали из духовки: такой же горячий и многослойный. В своих темных свитерах, брюках, куртке и тяжелых ботинках посреди июльской жары он напомнил мне зиму. Кажется, от него исходил не самый приятный запах, но я не могла точно сказать: жара пахла еще сильнее.
— Садись.
Я снова огляделась по сторонам. Несколько лет назад мне уже доводилось общаться с нищими. Тогда я писала репортаж и потому вместе с фотографом отправилась в ближайшие подворотни за «живым материалом». Я не была уверена, что хочу освежить этот опыт, равно
как и не была уверена в том, что этот бродяга не пьян, не опасен и не шизофреничен.
— Ты боишься меня? Сколько тебе лет? — его голос был хриплым и скомканным. Если мужчина мне неприятен, мне всегда кажется, что и у голос у него совершенно не притягательный.
— Двадцать пять.
— А мне двадцать девять. Я тебе как брат. Так что не бойся, — бродяга широко улыбнулся, обнажив испорченные зубы. На вид ему было около пятидесяти, надо же… Длинная борода и морщины солидно накидывали ему сверх реального возраста. Между тем глаза у него были хорошими — так считала моя интуиция.
— Почему тебе не жарко? Зачем так много одежды? — этот вопрос интересовал меня с самого детства. Уличные бродяги всегда выглядят как шкаф, набитый старьевщиной. В любое время года — словно не было и нет для них температурных законов.
— Я хожу так все время. Я не знаю, как по-другому. Попробуй, тебе понравится.
— Не хочу. Мне нравится мое платье. Правда, красивое?
Бродяга равнодушно посмотрел на меня и причмокнул сухими губами. Их было почти не видно из- за густой бороды.
— Я не знаю. У меня никогда не было красивой одежды. Зачем она нужна?
Мое платье вспорхнуло от негодования и порыва теплого ветра. Я собиралась возразить хоть как-то, но толковых аргументов не нашлось.
— Да, в сущности, никому она не нужна. Так — приятный бонус к прелестям души.
Он пожал плечами. Кажется, эта тема ему была совсем неинтересна. Было трудно понять, о чем философствовать с нищим, к тому же от него порядком воняло, и я растерялась. Флирт как соломинка в любой трудной ситуации отпадал априори, пришлось включить режим журналиста и выспросить все анкетные данные. В этом образе для меня ни запах, ни ощущения, ни звук не имели побочных эффектов. Наоборот, чем экстремальнее, тем эффектнее получится материал — главный закон репортажной журналистики.
— Как тебя зовут?
— Вадим.
— Ты прямо здесь живешь?
Он покачал головой из стороны в сторону.
— Я много где живу. Иногда в подвалах, иногда в квартире у друзей.
— У друзей?
— Конечно. Не в гостинице же мне останавливаться!
Вадим посмотрел на меня так утвердительно, словно дважды два четыре. Все просто: друг — это человек, в чьей квартире всегда можно остановиться, если тебе это нужно. И все. Не в гостинице же.
— Просто… Ты же бомж, а я не думала, что у вас бывают друзья.
— А я не думал, что у вас бывают друзья.
Я почувствовала себя неловко. Сколько раз ведь говорила себе: все, что ты думаешь о других людях, не более чем ложь. Но играть в Бога куда приятнее: все-то ты знаешь, все испытал, всех видишь насквозь. Я снова ходила по кругу, хотя Вселенная не намекала, а говорила мне прямо:
«Если человек живет и мыслит по-другому, это не означает, что у него нет чего-то, что есть у тебя».
На деле вообще оказывалось с точностью до наоборот: чем более иначе по сравнению с обществом живет человек, тем больше он имеет. И вещи здесь ни при чем.
Я посмотрела на его руки. Они оказались загорелые и большие. На них было много следов, пятен и линий — как на черновых холстах у художников.
— Ты умеешь рисовать? — спросила я.
— Нет. Я ходил в школу только два года, совсем маленьким.
— А потом?
— А потом… я опять вернулся на улицу. Когда мне было три года, я потерялся на улице. Я ничего об этом не помню. Может, мне было и не три. Так решили бомжи, которые меня нашли и взяли к себе. Они думали, что меня начнут искать и тогда они смогут получить деньги. Но прошло много времени, а меня никто так и не начал искать. Они рассказали мне, что я выглядел как домашний ребенок, но меня почему-то все равно никто не искал… И я прожил с ними несколько лет.
— Значит, ты не помнишь своих родителей?
— Нет. Они меня не искали, и знаешь, что я думаю? Наверно, у меня их попросту нет. Наверное, я жил с какой-нибудь старухой, у которой оторвало память, и она просто забыла обо мне, когда я не вернулся домой. И все. А кроме нее, про меня никто не знал. Вот и не искали.
Он замолчал. Я хотела сказать, что уверена, что его искали, и даже приоткрыла рот, чтобы выпустить слова наружу… Но я не была в этом уверена.
Это был один из тех моментов, когда я чувствовала себя фантиком от конфеты: симпатичный, но такой бесполезный.
В пыльном и душном дворике мое новое платье не имело абсолютно никакого значения.
Я села на серые ступеньки, ведущие в темное парадное. От Вадима сильно пахло луком, отчего у меня даже закружилась голова.
— А как ты попал в школу?
— А, это самое… Один раз, когда мы с пацанами хотели украсть мороженое с магазина, нас поймали. И отправили в детдом. Но мне там не понравилось. На
вас орали, когда мы бегали, ночью заставляли спать — нельзя было гулять ночью. Руки нужно было постоянно мыть. Все как в тюрьме. А потом меня взяли в семью. Но я знал точно, что это не мои родные родители. Точно знал. А они заставляли меня называть их «мама» и «папа». Но я не стал. Звал их «дядя» и «тетя».
— Они не понравились тебе?
Вадим как-то неуверенно нахмурил свои массивные брови, и они тут же сомкнулись на его переносице, как огромный шлагбаум.
— Тебе нужно выщипать брови, — не удержалась я.
Бродяга громко рассмеялся. Он смеялся долго, пока из его тела не вышел весь воздух и силы.
— Единственное, что мне понравилось у дяди и тети, — это ковер. Он был такой огромный, желтый и лежал на полу. Он был это — мягкий, и я лежал на нем. Я хотел там спать, но они мне не разрешали. Ты спишь дома на ковре?
— У меня дома нет ковра.
— Плохо. Купи и спи на полу. Это хорошо для этой самой — спины. Мне знакомый врач сказал.
— Я так смотрю, у тебя много полезных связей.
— Конечно, — Вадим гордо улыбнулся. — Живет с нами иногда один врач. Его в девяностые уволили с больницы, а потом жена забрала квартиру, и он теперь на улице. Лечит нас всех.
— А ты чем занимаешься?
— Ничем. Я же неученый. Я сбежал со школы и не вернулся. Ушел к своим, на улицу. А дядя с тетей меня тоже не искали.
— Почему ты вернулся сюда?
— Весело. Мы с ребятами где только не жили! Ночью залазили в товарняк, а утром — в новом городе. А иногда, когда ехали днем и видели на поле лошадей, выпрыгивали из вагона и играли с ними. Иногда они брыкались, но чаще игривые были и добрые. Мы могли с ними долго возиться, лапать гриву, бегать по полю и падать в траву, пока хозяин не забирал лошадей. Тогда мы пешком шли куда-нибудь.
— Куда?
— Никуда. Просто шли. Вот ты же сейчас тоже просто шла?
— Нет, я шла домой.
— Хм… — Вадим прилег на ступеньки и запрокинул голову назад. Похоже, что я ему казалась совершенно-невыносимо глупой. И пусть, я была не против такой расстановки. Только заткнув рот своей гордости, ты обретаешь шанс расслышать, кто ты на самом деле. — А ты попробуй никуда не идти.
— Но в итоге все равно надо куда-то прийти.
— Да разве обязательно куда-то прийти? Просто иди и радуйся. Вот эта, внутри, никогда не обманывает. Как она называется?
— Интуиция?
— Да. Интуиция никогда не обманывает.
Это было очень заманчивое предложение — идти никуда. Но я боялась. Всю свою предыдущую жизнь я жила по указателям и знакам дорожного движения. Разум, как противный гаишник, часто меня останавливал и требовал выложиться, а светофор вечно ломался, из-за чего зеленого было не дождаться. Но по-другому я не умела, равно как и Вадим не умел следовать указателям. Кто из нас был более прав?..
Вадим стал казаться мне интересным. Он был частью меня, которую я потеряла миллион лет назад. Моей свободной частью.
Я все это знала раньше. Знала, что надо потрогать побольше мира руками. Провести несколько месяцев в Африке, дописывая научную работу. Набить татуировку в Барселоне. Пить вино в Провансе и делать наброски новой книги. Пройти Путь Иакова в Испании, а потом — тропу инков в Южной Америке. Потом — вырваться к волнам во Флориде, а потом — залечь на дно где-то в Брюгге. Помолиться в Непале, открыть новые уроки секса в Японии, испугаться кенгуру в Австралии. Заниматься любовью в машине, разных гостиницах, палатках. Не думать и думать чертовски много. А потом, совсем потом, сидеть в длинном платье в кресле и развлекать внуков, своих и чужих. «Помню, в 2016-м… он схватил меня за бедра и усадил на стол…» А потом внезапно заходит дочка: «Ма-а-ам, я же просила тебя не рассказывать им о