— Я не спал всю ночь. Пытался смотреть телевизор, но в итоге просто щелкал с канала на канал. Потом надоело, я начал пить и смотреть в одну точку. Дурацкое такое чувство, как плесень в легких. Перекурил все, что было. А все потому, что друг был прав, а я — нет. Он был по всем пунктам прав, а я не мог признать это.
Мои любимые спагетти остывали, а я к ним даже еще не притронулась. Мне казалось, что, пошевелись я, в воздухе что-то нарушится и Паша тут же уйдет. Я не хотела этого: кто-то же должен выслушать его спустя столько лет.
Из динамиков вылетал Брайан Ферри и его Slave То Love. Странный и неожиданный выбор для такого заведения, да и 2011-й на календаре, а песне не меньше двадцати пяти лет. Я хорошо помню и люблю этот видеоролик: блондинка с невероятно густыми бровями, девушка, извивающаяся в руках афроамериканца, и спящий ребенок на руках самого Ферри. Восьмидесятые были невероятно сексуальными. Полуприкрытые полуобнаженные, с опаской озирающиеся и с интригой подмигивающие. Сэм Браун и ее Stop! С. С. Catch и их клипы с начесами на голове, блестящими гитарами и красными губами…
Да, Modern Talking и «Девять с половиной недель» — тоже оттуда, из восьмидесятых. Тогда и я родилась. Отличное было время.
— А тебе важно, чтоб ты всегда был прав?
— Получается, что важно. А разве это противоестественно?
— Не знаю. Просто нельзя думать, что ты умнее всех. Особенно, если это не так. Я с этим борюсь вот уже несколько десятков интервью с мужчинами.
— Нельзя, но ведь хочется. И мне хотелось. В общем, я был злой мертвецки, — Паша агрессивно скомкал сигарету: воспоминания были еще живы. — Утром проснулся с красными глазами, но рано и еще дурной. Принял душ и решил пробежаться: бегаю почти каждое утро. Я не слишком подробно рассказываю?
— О, нет, в самый раз, — я благодарно замахала ладонями. Когда мужчины уже привыкнут к тому, что детали для нас — важнее всего? «Я люблю тебя» — звучит просто прекрасно, но «я люблю твои ресницы / тонкие губы / приятно пахнущие волосы» — звучит куда убедительнее и четче. — А какой это был месяц?
— Не то июль, не то август. Тепло и душно. Я помню, что девчонки еще в мини-юбках бегали и длинных белых майках, которые они называли платьями, — Паша усмехнулся. — Эти ножки, плечики, губы и распущенные волосы были повсюду. Прямо рай сплошной. И не для слабовольных. В общем, пошел я бегать. Рядом с моим домом был лесок с деревьями какими-то и кустиками. А еще там были гаражи какие-то и протоптанные дорожки. Вроде как парк. Так его называют люди. Туда я и направился. Бегу, а мысли лезут и лезут, как противные черви в голову. Я даже начал трясти головой, чтобы повыкидывать их оттуда. Ты, кстати, бегаешь, Тамрико?
— Раньше. Года три назад. Теперь йога, иногда танцы.
— Ясно. Она тоже бегала, по крайней мере, тогда.
— Кто? Девушка, которую ты изнасиловал?
— Да. Мы не были знакомы, но я ее уже пару раз видел в этом лесочке. И зачем только она проснулась так рано и решила пойти на пробежку — черт ее знает.
— Все случилось именно там? Во время утренней пробежки?
— Да.
Я сделала глоток. А потом еще два следом. Утренние пробежки совсем никак не ассоциировались у меня с насилием. Темные переулки, подвалы, туалеты в ночных клубах, чужие квартиры, даже пустые вагоны метро — я рисовала в сознании совершенно банальные места для зарождения пагубной страсти и неистового совокупления, но беговая тропинка в утреннем лесу неподалеку от жилых домов была слишком бытовой и не предназначенной для этого. Есть места, как будто бы созданные для таких ситуаций: там мы становимся дикими, словно звери, которые страдают бешенством и к тому же давно ничего не ели. Одержимые демоном, словно внутри нас лопается невидимый пузырь, удерживавший до этого самые скотские мысли и желания.
Дьявольское сумасшествие, близкое к алкогольному или наркотическому. Но Паша в тот день был совершенно трезв.
Я знала о насилии больше, чем следовало бы. Я выросла в маленьком провинциальном городе, где девочкам запрещали ходить в одиночку после девяти вечера.
Фактом насилия меня нельзя было удивить. Меня удивляло то, что мы разговаривали об этом за обеденным столом.
— Почему ты не ешь свои спагетти? Ешь.
— Я ем, уже ем. А ты продолжай.
— А тебе не страшно?
— Сейчас нет. Будет страшно, когда я останусь дома одна. Или буду подниматься по темной лестнице подъезда: у нас там никогда не горят лампочки, а лифт постоянно ломается.
— Это плохо. Потому что никогда не знаешь, в какую минуту и где рядом с тобой окажется демон.
— Демон — это ты?
— Это то, что возникло внутри меня. Она какого-то черта бежала впереди меня. На ней были серые спортивные штаны и футболка, которые обтягивали ее с невероятной силой, словно гидрокостюм. Я бежал позади нее и рассматривал ее фигуру: у нее были отличные икры, подтянутые бедра, узкая талия, гладкая спина, классная попа… А еще у нее были длинные волосы, собранные в хвост на затылке. Он дергался в разные стороны от ее движений, и это было так… не знаю почему, но это было так соблазнительно. Конечно, я возбудился. Я очень возбудился.
— А у тебя давно был секс до этого?
— Недавно. У меня тогда не было постоянной подружки, но как раз за пару дней до этого я отлично развлекся с одной красавицей. Развязная блондинка, которая заканчивала юридический и любила громко смеяться. Она пила томатный сок, который постоянно оставался у нее над верхней губой. Этим она меня и зацепила. Ко всему прочему, она откровенно флиртовала со мной своим вырезом на футболке. А тут… я не знаю, клянусь, не знаю, что меня так завело. Я ведь даже лица ее толком не видел. Мозг как будто бы отключился, я весь распух и завелся. У тебя так когда-нибудь было?
— Было, в институте, — я засунула вилку в спагетти и перенеслась на восемь лет назад. — У нас на потоке была одна девочка, которая будила во мне черт знает что. Я знала точно, что мне нравятся мужчины, но оттого эта девочка еще больше манила меня. Мне хотелось прикоснуться к ней, и я все время смотрела на ее губы, а когда она говорила, представляла, как мы целуемся. Это было очень волнительно и совершенно необъяснимо. Мне не было страшно от этого желания, мне было непонятно почему. А ведь нет сильнее возбуждения, чем исследование собственной сексуальности.
Паша снова закурил.
— Я тогда должен был перебежать на другую дорожку, но не сделал этого. Я все думаю: были ли причинами моей похоти злость на друга и бессонная ночь? Мне почему-то хочется списать все на это.
— Сильные эмоции перетекли из уставшего мозга в пенис и нашли выход уже там? Не знаю… Скорее всего, так оно и было, но давай откровенно, Паша: найти тебе оправдание в этой ситуации невозможно. Неправильно. Она ведь не соблазняла тебя?
— Не соблазняла. Она просто бежала впереди и ничего не подозревала. Я не помню своих мыслей, но, по-моему, я и сам тогда еще не подозревал, что сделаю это.
— То есть такого четкого плана — «Изнасилую ее» — у тебя не было?
— Не было, конечно.
— Тогда хорошая новость: ты — не маньяк. Маньяки, как правило, планируют. Плохая — ты все равно мудак.
Паша рассмеялся.
Я заметила, что в большинстве случаев мужчинам нравится, когда женщина оскорбляет их дерзкими словами.
Нас всех с детства учат быть хорошими и послушными, и, нарушая приличия, мы вдруг чувствуем себя по-настоящему свободными. Скованные по рукам и ногам офисными этажами, модными кабаками с модными напитками и выгодной партией в постели, мы жаждем свободы, потому что свобода — это единственное, что нас по- настоящему заводит.
— Когда она подбежала к гаражам, чтобы перевязать шнурок на кроссовках, солнца уже не было. Я хорошо помню этот момент: я посмотрел на небо, которое затянули тучи. Несколько капель дождя уже упали мне на лицо, но тогда было не до этого. Я подошел к ней и, переводя дух, сказал: «Кажется, дождь начинается». Она подняла лицо. «Да, начинается. Кажется, нужно заканчивать пробежку», — она улыбнулась мне, как соседу по лестничной клетке. Я глянул в ее большие карие глаза — и все. Я решил, что она разрешила мне, заговорив со мной. Есть у нас, мужчин, такое: нам кажется, что, если женщина не убегает, значит, она в принципе согласна. Особенно если она при этом сексуально одета. Зеленый свет.
Я поджала губы. Неудивительно совсем, что дальтонизмом страдают только мужчины.
— Смутно помню все, что было дальше. Я вообще плохо помню секс, особенно если он хороший. Мы перебросились парой фраз о погоде и пробежках, дождь усилился. Мы были вспотевшие от бега, но холодало. Какой-то ветер обрывками обдувал нас, и я на инстинкте приблизился к ней почти вплотную. Как будто случайно, черт его знает. От нее пахло потом и чем-то приятным, наверное, шампунем. Она стеснительно прижалась к гаражу и неловко улыбалась. Стеснительно! Улыбалась. Это меня еще больше завело. Как будто бы вы не знаете, какой это обладает силой, если мужчина уже заведен. Достаточно просто пошевелить ресницами — и все! Тогда я осмелел и поцеловал ее в губы. Она ответила, а потом оттолкнула меня и начала качать головой в разные стороны, что, наверное, означало «нет». А когда она стала уходить, я схватил ее за руку и вернул в прежнее положение, сильно прижав к гаражу, чтобы она не двигалась, — Паша стал говорить тише, как будто боялся, что нас услышат. Он вертел в руках пустую стопку, в которой был коньяк, и вспоминал. — Она, видимо, хотела что-то сказать или крикнуть, поэтому я закрыл ей рот ладонью. Другой рукой я стащил с нее штаны, потом — с себя и вошел. Я прижался к ней всем своим телом, очень близко, и двигался очень быстро. Мне хотелось сделать это как можно быстрее. Мне казалось, что я могу не успеть. Она дергалась в моих руках, но ее силы едва хватало на то, чтобы оттолкнуть меня хоть на сантиметр. Это было так неправильно, незаконно, опасно — нас ведь могли увидеть, — и из-за этого я был возбужден больше, чем когда-либо раньше. Еще и дождь: было холодно и тепло одновременно. В голове начало сильно стучать, не знаю отчего. И я очень хорошо помню ее глаза. Такие странные. Я думал, она их закроет, но она смотрела на мен