– А с остальными двумя все просто: это муж и жена, и они любят друг друга. Любят странно. Точнее, страстно. Дважды разбили у нас стаканы, задев их рукой во время ссоры друг с другом. Несколько раз занимались сексом у нас в туалете. Один раз звали нашего официанта Никиту, чтобы он разрешил их дилемму и ответил на вопрос. Один раз он уговорил администрацию поставить ее любимую песню. Поставили, хоть это и было не в формате заведения. Много раз забывали оставить чаевые, дважды – платили на полсуммы больше. Сумасшедшие. Как выбежавшие из кино, из какого-то «Укрощения строптивого»[20]. За это я их и обожаю.
– Нельзя не обожать людей, которые настолько живы.
– Да. Да!
Мы немного захмелели и осмелились чувствовать свои слова сильнее. День заканчивался, но мы так не считали. Впереди еще столько историй, столько всего, что стоило бы узнать.
– Расскажи, что еще ты замечала.
– Люди чаще всего заказывают одно и тоже. Хотя им и кажется, что разное. Например, в один раз – равиоли с лососем, а во второй раз – пасту с лососем. Что, в общем-то, дивно близко. Люди не очень любят говорить с официантами, хотя нам, пожалуй, было бы приятно. Любой вопрос дальше «что вы выбрали?» воспринимается, как вмешательство в личное пространство. Хотя – нет. Это вот то самое обычное человеческое тепло. А еще эти странные одиночки. Когда кто-то приходит сам, я намеренно предлагаю столик в гуще событий, где много молодых людей или – других одиночек. Но – они все равно выбирают уголок где-то в глуши, желательно со свободными столами вокруг. Странная такая философия: пойду выйду в люди, чтобы посидеть там в одиночестве. Я, будь я менеджером ресторана, организовала бы отдельную зону столиков для тех, кто пришел без компании. Пусть знакомятся.
– Для знакомства нужна смелость.
– Для знакомства нужно желание. У одной моей коллеги-официантки мама когда-то тоже начинала с этого. Она говорит, что раньше можно было часто найти на столиках салфетки с номерами телефонов. Да. Бывало, девушки оставляли их незнакомым мужчинам. Если она не приглянулась, то салфетка так и оставалась лежать на столике. Еще, бывало, просили передать салфетку с посланием через официанта, но не говорить, от кого. Пусть сам или сама отгадает, от кого из сидящих в зале. Я не знаю, сейчас где-то в такие вещи еще играют? Я ни разу не наблюдала подобного. За четыре года работы. Ни разу. Помню, как однажды парень пришел утром. Сказал, что накануне был у нас, а за соседним столиком сидела девушка. Она расплачивалась карточкой, и он просил выдать нам ее имя и фамилию, чтобы найти в социальных сетях. Сказал, что это его будущая жена. Мы не имеем права давать такие сведения частным лицам, но разве я не женщина? Речь шла о свадьбе, – Настя встала и закрыла окно. Когда речь идет о настоящих вещах, всегда хочется выдержать паузу. Когда кто-то ищет именно тебя – всегда хочется затаить дыхание. И нужно хоть изредка идти медленнее и оборачиваться. Дать шанс найти себя.
– Хочется, чтобы она ждала его.
– Надеюсь. Потому что с близостью, если честно, дела обстоят не так хорошо, – от Насти запахло скепсисом. – Я редко вижу, чтобы уже состоявшиеся пары прикасались друг к другу. Они держат вилки, а не любимого человека. Они смотрят в меню или разглядывают декор на стенах, вместо того, чтобы рыться в глазах напротив. Лучше бы и вовсе оставить в ресторанах голые стены – пусть наслаждаются друг другом. Жизнь такая короткая, пусть их ничего не отвлекает друг от друга. Пусть тот, кто пришел сам, увидит чью-то улыбку, а не фотографии Италии на стенах. Когда первая встреча – это сразу видно. И со стороны всегда можно сказать, будет ли у них вторая встреча.
– Разве здесь угадаешь?
– В большинстве случаев, увы, да. По-настоящему влюбленные мало заказывают, много говорят и сидят не рядом, а напротив друг друга – так легче запомнить глаза, если вдруг вы больше никогда не увидитесь. Действительно влюбленные встречаются без оглядки на время: им не нужно спешить, чтобы успеть заняться сексом. Чаще всего именно они оказываются последними посетителями.
Я посмотрела на часы: было далеко за полночь.
– По заказу посетителя всегда можно судить о его настроении. Особенно по напитку. А по одежде и сумме чека о том, какие у этого человека приоритеты в жизни.
– У тебя богатый опыт, Настя.
– Чем больше ты наблюдаешь, чем больше людей ты знаешь, тем ты и опытнее.
– Я думала опыт – это то, что мы испытываем на себе.
– Может быть. Но я думаю, что опыт – это то, какие мы делаем выводы. Ну и еще я хотела сказать про глаза. Вот ты стоишь у барной стойки ресторана, и перед тобой – зал. Целый зал глаз. И ты по глазам должна понять: когда подойти, когда не подходить, когда нести счет, когда салфетки нужны или блюдо не понравилось… или понравилось, и нужно срочно бежать предлагать десерт или обновить напиток. Когда трудно сказать, достаточно посмотреть. Глаза – это очень важно. Надо чаще ловить взгляд.
У Насти были большие голубые глаза. Я смотрела в них весь вечер, а сейчас – особенно. Мне хотелось понять, что за всеми этими историями она хочет рассказать о себе. Немного сонные, немного циничные и немного нежные – они и правда были похожи на ванильное мороженое. В них отражались все те люди, о которых рассказала Настя. И они искали – тот взгляд, который останется с ними навсегда.
Дай Бог, чтобы каждый из нас нашел того, кого ищет.
Глава 15Я
Нам принесли два бокала просекко. Он смотрел на меня своими темными глазами и не знал, что спросить. Тишина тикала вокруг нас вместе с уходящими минутами. Я никуда не торопилась, времени у меня теперь было достаточно даже для того, чтобы молчать.
– Знаешь, я никогда не смогу понять, зачем ты это сделала. Все эти интервью с мужчинами, потом – с женщинами. О себе ты тоже рассказываешь много личного. Втягиваешь в это попутно своих прошлых, настоящих, а может, и будущих. В каждом человеке ты поднимаешь то, что он, возможно, давно хотел забыть. Я не понимаю.
– Я – журналист, меня интересует реальная жизнь.
– Тебя интересует твоя собственная жизнь. Больше всего.
Я вспомнила. Я вспомнила, что полюбила его тогда за ум и твердость. Впрочем, именно это потом и обернулось против меня. Он ранил меня каждым своим словом, а я вместо ответного удара закрывалась. В те минуты я убегала от него мысленно, хотя следовало спуститься по ступенькам и сесть в метро. Кривая и нежная женская логика.
Но он был прав – и тогда, и сейчас.
– Да, все эти четыре года я искала себя. И я не нашла другого способа сделать это. Я любопытна. Я страдаю врожденной непунктуальностью и чрезмерно ироничным чувством юмора – мои штуки окружающие понимают в одном из десяти случаев. Я так и не смогла дочитать «Анну Каренину», и я люблю вино.
– Ты инфантильна. И это очень сексуально.
Он играл со мной, как будто бы наша игра еще не была окончена. Впрочем, заканчиваются ли наши поединки с бывшими в принципе? Похоже, что наши взгляды, встретившись, всю оставшуюся жизнь будут пытаться сказать что-то друг другу.
– Я никогда не понимала: ты любил меня или ненавидел.
– Я и сам этого не понимал.
Просекко смотрело на нас своими пузырьками. Я не имею привычки ужинать с теми, кто причинил мне боль, но сейчас все было по-другому. Я поняла, что никто неспособен причинить нам страдания. Есть только факты, поступки, а все остальное – лишь наше отношение к этому. Мы можем выбирать – кто нас бьет, а кто – целует. Прощать удары и прощать себя за то, что ненавидела. Только после этого можно полюбить снова.
– Что нового рассказали тебе женщины?
– Все. Они рассказали мне про себя, понимаешь? Про то, как они выбрали свой путь, про то, как они целовали мужчин, про то, как они отпускали их, даже тогда, когда не хотелось. Про то, во что они были одеты, когда надо было уходить, про то, какой была на ощупь рука, которую они пожимали. Это кажется всего лишь деталями, но ты жив, пока помнишь именно эти мелочи.
Он усмехнулся. В зале кафе было достаточно тихо, чтобы я могла услышать – он вспоминает. Его темные брови, морщинки вокруг глаз, красные губы – он был все так же красив. Когда из сердца уходит ненависть и боль, становится легко заметить чужую красоту.
– Я помню твою красную помаду и цепочку с пером. Так ты пришла на нашу первую встречу. Еще помню твою привычку никогда не писать первой и, да, опаздывать. И твои словечки – ты любишь вставить редкие словечки в простую беседу. По-моему, ты, когда говоришь, тоже пишешь книгу.
– А я чертовски милая, оказывается. Лови алаверды. Я помню, что ты любишь утку. Ты всегда все поправляешь, чтобы вещь лежала ровно и аккуратно. Ты вообще перфекционист. И наклоняешь голову влево, когда смеешься.
Еще год назад я никогда не решилась бы на подобное. Какая дерзость – мило беседовать и вспоминать вместе с тем, кто тебя отверг. Но внезапно я обнаружила, что научилась прощать. Что перестала требовать и ждать, что люди должны быть такими, какими хочется мне. Что перестала отрицать людей только потому, что у них другое мнение. Для этого мне и понадобился этот проект.
Сначала я спорила вслух, потом – мысленно, а после – научилась понимать. Это пришло не сразу. Понимание нужно тренировать, ведь оно находится в левой мышце. Нужно выслушать как можно большее количество людей, чтобы как можно больше от них услышать. Понять – не значит разделять эту точку зрения, но уважать. Уважать – не значит поступать таким же точно образом, но позволить людям быть такими, какие они есть, для того чтобы они позволили это и тебе.
Собираясь на встречу к своим женщинам, я стала доставать из шкафа свои платья. Потом я так же стала доставать свои комплексы, страхи, мечты и желания. В месяц по одной, в неделю по одной, в день. Все в жизни – лишь тренировка, которая однажды становится привычкой.
Я слушала женщин и видела себя. Не важно, это были хорошие или плохие видения, ведь они были настоящими. Раньше я врала себе примерно три раза в день, потому что так было удобно. «Все ласточки летают. Все, кто летают, – ласточки». Комфортный вывод подгонялся под любой знаменатель, и меня мало интересовала реальность. Но бог с ним, когда врешь другим. В устах некоторых женщин это и вовсе элегантно. Настоящие же трагедии происходят тогда, когда начинаешь врать самому себе. Это и была моя главная привычка на протяжении многих лет.