– Что же вы делали там, за границей? – спросил участливо царь.
– Думал, ваше величество… – опять мягко улыбнулся полковник. – И немножко учился уму-разуму у других. Я и масоном был, и с членами Тугендбунда входил в теснейшие сношения, и здесь, в России, сходился с теми, которые, не устроив своей личной жизни, все старались устроить получше жизнь других людей… Между прочим, удалось мне присутствовать и при торжественном въезде вашего величества в Париж. И я радовался за вас…
– Ну, радоваться тут было нечему!.. – вдруг точно потух Александр.
Полковник долго и любовно посмотрел на него.
– Не славе вашей я радовался, ваше величество… – тихо пояснил он. – Слава это дым, и нехороший дым… А радовался только тому, что вижу вас, моего спасителя. И на молебствии на площади Согласия я стоял совсем недалеко от вас и… точно чувствовал, что происходило тогда в душе вашей… Вы, чувствовал я, повернули на ту же дорогу, на которую в ту страшную ночь вступил я… На дорогу, которая ведет к Богу… В грозе той немногие услышали голос Божий… А огромное большинство заразилось там этими жалкими революционными заблуждениями… Теперь у нас только и слышно: «Ах, этот поход открыл нам глаза!..» Ничего он не открыл: старые суеверия заменились новыми, только и всего. Раньше они верили, что вот еще немного, и царь устроит для них все, а теперь они уверовали, что жизнь их могут наладить триста или пятьсот репрезентантов, которые, размахивая руками, стараются превзойти один другого в красноречии… Они читают в истории не то, что там написано, а то, что им хочется. Они не хотят видеть, что замысел благодетельных реформаторов и его воплощение никогда не сходятся. В этих замыслах человек в расчетах не принимается совсем, ниже его слабости и грехи. Они думают о человеке не действительном, а идеальном, а человек действительный все разрушает. Большинство голосов… Да разве не большинством голосов отравили Сократа и послали на крест Христа?.. Человек в массе это, может быть, самое страшное, что есть на земле… Не поймите меня плохо, ваше величество. Я не против улучшений – я против самонадеянности и самообольщения… Шажком, с оглядкой, с камушка на камешек – вот как идет мудрый! Да и то…
Александр вдруг встал.
– Я хочу хорошо поговорить с вами… – сказал он. – Но если мы засидимся тут, мои няни поднимут на ноги весь Севастополь. Пойдемте берегом к городу, чтобы они видели, что я жив и здоров, и тогда нас никто не потревожит… Я очень рад, что встретил вас… Вы ничего не имеете, чтобы пройтись немного?..
– Буду счастлив сопровождать ваше величество, куда вам будет угодно…
И, сухо хрустя ракушками и гравием, они пошли берегом к городу. Уже у первых домиков на окраине навстречу им попалась какая-то темная, быстро идущая фигура. Александр вгляделся.
– Это ты, Волконский? – громко спросил он.
– Я, ваше величество… – раздался из серебристого сумрака голос. – Я искал вас…
– Ну, вот видите… – засмеялся Александр, обращаясь к полковнику. – Ничего, Волконский, все в порядке… Я случайно встретил старого друга, и мне хочется с ним побеседовать… Скажите там, голубчик, что я ужинать не буду… И чтобы, пожалуйста, за мной по пятам не ходил никто… Позвольте вас познакомить: князь Волконский – полковник Брянцев.
Старик вежливо раскланялся с князем, и тот, обменявшись еще несколькими словами с государем, откланялся и ушел.
– Ну а мы можем посидеть тут… – сказал Александр, опускаясь на старую скамью вкруг необъятного столетнего ореха. – Послушайте, как лепечет этот фонтан в темноте…
XXI. Амбулантный философ
– Вы превосходно сказали это о суеверии… – сказал под лепет и плеск фонтана Александр. – Увы: ни царь, ни репрезентанты устроить людей не могут… Увы, но это так!.. Не так давно я открывал в Варшаве сейм и держал речь, но в то время, как я произносил ее, в душе уже было сомнение: ох, да так ли?.. Но что же тогда делать? Неужели все предоставить самому себе?..
– Но кто же просил или просит нас, ваше величество, устраивать или опекать мир? – посмотрел на него старик. – Все сие заботы об устройстве людей вызываются только гордостью и ничем больше. Как могу я устраивать человечество, когда я и с собой-то справиться не могу?
– Вы правы, вы правы, вы правы!.. – воскликнул Александр живо. – Когда я был на конгрессе в Вероне, один молодой русский моряк, Завалишин… вы, вероятно, слыхали это имя: его отец занимал многие важные посты… прислал мне из Лондона большое письмо. Надо вам сказать, что это совсем молоденький мальчик, но, как говорится: птичка не велика, а ноготок востер… И многое в этом послании его ко мне меня поразило. Вот, между прочим, как рассуждает он о нашем Священном Союзе. Он писал, что французскую революцию – не в смысле общественных перемен, а в смысле худших ее явлений – справедливо приписывают безверию, исказившему правильные понятия о власти и свободе. Поэтому, чтобы прочно умиротворить взволнованные народы и прочно наладить их жизнь, необходимо было восстановить веру. Но через кого же и как можно было сие совершить? Первая ошибка наша, по его мнению, состояла в том, что мы забывали, что сами правительства шли во главе безверия, а вторая, что за восстановление веры взялись те, которые сами ее не имели!.. Не правда ли, как это метко?.. Но извините, что я перебил вас…
– Да, это сказано хорошо… – сказал старик и, все более и более одушевляясь, продолжал: – Недавно в деревне у братца в библиотеке мне попался в руки проект преобразований графа М.М. Сперанского. Вы изволите помнить, как красиво изобразил он организацию благоустроенной жизни человеческой? Вот тут, наверху, – проговорил он, чертя палкой по белому от луны песку, – державная власть государя императора… Тут государственный совет… Вы, конечно, помните эту схему?.. Но, конечно, все это только жалкий самообман… Государственная организация толп человеческих начинается не сверху, а снизу. Два мужичонки, подравшись в пьяном виде на базаре и идущие с разбитыми физиономиями в полицию, чтобы квартальный нашел между ними обидчика и наказал бы его, – вот истинные основатели тяжкой государственной пирамиды, вот ее краеугольный камень. Пирамиду Сперанского надо перевернуть вверх ногами, ибо державная власть в государстве принадлежит отнюдь не верховному правителю, а пьяному холопу Ваньке… Вы… ничего не имеете, ваше величество, что я говорю так свободно? – виновато и мягко улыбнулся он.
– Но я сердечно прошу вас об этом, друг мой… – тронув его рукой, сказал Александр. – Я брожу во тьме и ищу света… Что может быть важнее этого?
– Вы совершенно правы, ваше величество, – мягко сказал полковник. – Тайная канцелярия существует совсем не потому, что ее придумал какой-то хитрый и злой министр или монарх, а потому, что все люди рвутся к власти, злобствуют, дерутся, ищут везде своих выгод. Она – зловонный дым от пожара страстей… Какой-нибудь мужичонка похитрее, основывающий в своей Голодаевке паршивую лавчонку, чтобы, пользуясь нуждой соседей, нажить с них правдами и неправдами рублишко, есть основатель министерства финансов, торгового и военного флота, и банков, и судов… Над Россией повисла грозовая туча – народ тяготится крепостным правом. Это так. Но как только мужик разбогатеет – среди шереметевских крестьян есть, например, миллионщики, – он всячески старается купить на чужое имя земли и крестьян!.. Башенку Сперанского нужно, повторяю, перевернуть кверху ногами или, если хотите, можно оставить ее и так, но надо помнить, что устрояющее движение жизни в ней идет не сверху вниз, а снизу вверх. Я не знаю, помнит ли ваше величество те вирши, которыми приветствовал ваше восшествие на престол наш поэт, Василий Андреевич Жуковский. В них есть замечательная обмолвка – я говорю обмолвка потому, ваше величество, что господин Жуковский человек неглубокий и додуматься до этого он не мог. В стихах своих он называет ваше величество «нам обреченным вождем». Да, ваше величество, вы с колыбели были обречены нам, вы – наша жертва. Вы поддались искушению диавола сделать нас счастливыми, но мы – измучили вас…
– Боже мой, Боже мой, Боже мой!.. – закрыл лицо руками, почти простонал Александр. – Да, я измучен…
– Да пирамиду надо перевернуть… – после долгого молчания сосредоточенно продолжал старик, чертя палкой по белому песку. – Но и эта перевернутая схема, как и всякая другая схема, неверна, потому что не полна. Ибо надо ведь еще указать те причины, которые заставили мужиков напиться, и те причины, которые заставили кого-то изготовить для них водку, а те причины были в свою очередь вызваны другими причинами и так далее, то есть, другими словами, в жизни человечества идет бесконечная игра страстей и, как результат этой игры, является и Тайная экспедиция, и Наполеон, и все. Один немецкий философ правильно учит, что все существующее разумно, то есть, точнее говоря, существующее безумие имеет вполне разумные основания… Правители наши и деяния их это только тень, падающая на мир от грехов наших… Если бы в 1789 и последующие годы французами действительно руководила справедливость, действительно любовь к свободе, равенству и братству, то им просто-напросто и баррикад не надо было бы строить: новая, справедливая и свободная жизнь сама засияла бы над землей. Но ими руководили жадность, зависть, жажда мести, жажда власти, и в результате, естественно, баррикады, взаимоистребление, битком набитые тюрьмы, отвратительные казни и красные перевязи и банты нового начальства, а потом Наполеон, потом Людовик XVIII, потом опять Наполеон, потом опять Людовик: кто кого… Да, на всех зданиях, принадлежащих «нации», тешась, они написали «Свобода, Равенство, Братство», но нет там в жизни ни свободы, ни равенства, ни братства и жизнь по-прежнему остается адом, и все злятся за это на правительство опять, как будто можно злиться на облака дыма, который поднимается над горящим городом! Дым потому, что где-то горит. Надо потушить в себе огонь злых страстей, тогда и не будет дымного смрада в жизни. Как у отдельного человека, так и у целого народа, и у всего человечества жизнь внешняя есть только выражение жизни внутренней: was ist drinnen, das ist draußen