Уверенно и быстро удалялась ладья от ромейских берегов.
Глава 33. В Эстергоме
Много дней, преодолевая стремительное течение, бороздило быстроходное судно воды широкого Дуная. Вдоль реки тянулись чередой скалы, зелёные холмы, топкие низины, простирались ковыльные степи. Часто встречались укреплённые городки, замки и усадьбы, бедные крестьянские деревушки и станы кочевников с юртами и шатрами на телегах. По степи в тучах пыли носились табуны диких лошадей, над скалами гордо парили орлы, в волнах плескалась, поблёскивая серебристой чешуёй, крупная рыба.
Огибая поросшие густым камышом островки и пробираясь через ревущие теснины, путники наконец достигли угорских пределов.
Берега изменились, дикую степь сменили сады, виноградники, широкие пастбища, участились селения с крытыми соломой крышами домов. У реки собирались толпы крестьян-колонов, махали руками, шапками, выкрикивали приветствия.
Талец часто слышал родную славянскую речь и не удивлялся: он узнал от Авраамки, что в этих местах славяне селятся издревле, а в Эстергоме – угорской столице – живёт много руссов.
– Когда княжна Анастасия, дочь князя Ярослава, вышла за короля Андрея, то вместе с ней приехало в Угрию много руссов – и ратников, и шорников, и кузнецов, и ратаев. С той поры тут и живут, – пояснял Авраамка.
Вместе с гребцами они долгие часы сидели на вёслах, до изнеможения и ломоты в спинах гребли, истирая в кровь ладони. Лица и плечи потемнели от солнца, покрылись бронзовым загаром. Грек, и без того смуглый, вовсе походил на какого-нибудь мавританского купца.
Однажды утром впереди по левому борту показались зубчатые, сложенные из серого камня крепостные стены с круглыми плосковерхими башнями и стрельницами. На забороле[161] видны были стражники в тяжёлых доспехах и шеломах, с копьями и щитами в руках.
– Вот тебе и Эстергом, – весело сказал Авраамка. – Приехали. Сейчас на пристань, схожу за подводой, лари и тюки погрузим да в город.
Талец с любопытством взирал на широкий вымол, полный привязанных канатами к толстым деревянным столбам судов. Опытный глаз его различил здесь германские имперские корабли с чёрными орлами на хоругвях, ромейские хеландии, нурманские[162] драккары с высокими носами в виде сказочных змеев. Были суда и торговые, и военные. У причалов скуластые угры и цыгане в одеждах из разноцветных лоскутьев продавали коней, слышался звон монет, стоял шум. Под навесом у прилавка сидел жирный меняла и отсчитывал медные оболы рослому купцу в бобровой шапке, рядом чернобородый перс в пёстром халате продавал ворсистые ковры с затейливым рисунком, ближе к крепостному валу кипела торговля рыбой и овощами.
Вскоре появился Авраамка с подводой, они погрузили окованные медью тяжёлые лари, мешки и расплатились с кормчим.
– Теперь поехали. – Авраамка стегнул плетью широкогрудую саврасую кобылу с густой гривой.
Подвода быстро покатилась по пыльной дороге. Они проехали подъёмный мост над вонючим рвом, поддерживаемый толстыми железными цепями, и миновали усатых стражей, вытянувшихся в струнку при виде поданной Авраамкой грамоты с королевской печатью. Кони загромыхали по вымощенной камнем улице, вдоль которой потянулись каменные и деревянные дома с узкими оконцами, многие окружённые добротными оградами. У одного из домов, сложенного из бруса, телега круто остановилась.
– Слезай, друг. То мои хоромы, – усмехнулся Авраамка.
Они прошли через небольшой дворик мимо покосившегося сарая, откуда доносилось кудахтанье кур, и поднялись по широким ступенькам в тёмные сени.
Привратник, пожилой щупленький русин с пробивающейся сединой в редких волосах и лукаво прищуренными голубыми глазами, приветствовал хозяина глубоким поклоном.
– С возвращеньем, господин добрый!
– Здорово, Офим. Как без меня управлялись?
– Да Бог в помочь, Бог в помочь.
– Вот, Офим, это – Талец, земляк наш, из Чернигова. Покорми его, с дороги человек. А я с подводой во дворец отъеду.
Авраамка повернулся, собираясь выйти.
– Постой, друже. Как же сё? – развёл руками Талец. – Перво-наперво надоть в церковь сходить, свечку поставить Николе-угоднику, охранителю путников.
– Привыкай, Талец, – засмеялся Авраамка. – Тут тебе не Русь. В церковь после сходим. Есть в городе наш, православный собор, королева Анастасия заложить велела. А пока спешить надо, королю и герцогам не понравится, если я с ларями задержусь. Чую, вызнали уже о нашем приезде. Ну, с Богом. Жди, вернусь.
Он поспешно выскочил обратно во двор.
– Господин хороший, милости прошу. – Офим провёл Тальца в чистую светлую горницу. В красном углу на ставнике виднелись образа, горела тоненькая лампада. Талец истово перекрестился и прочёл благодарственную молитву.
К полудню воротился Авраамка, запыхавшийся, взволнованный.
– Короля Ласло в городе нет. Отъехал, собирает полки. Печенеги[163] на юге зашевелились. Налетают, отбирают скот.
– Печенеги и у нас, у Руси, искони вороги, – задумчиво отозвался Талец. – Не ведал я, что тут они ноне объявились. Давно о них ничего не слыхивал.
– А они видишь где? Половцы их из степей потеснили, вот они и откочевали за Днестр, за Дунай. Ну да не то главное. Я о тебе, друг, говорил. С герцогом Коломаном и матерью его. В общем, так давай. Откушаем – и на мессу, в латинский костёл. Там покажу тебе всю семью королевскую. Надо ведь тебе всех их в лицо знать. А завтра примет тебя Коломан в тронном зале, в Вишеградском замке.
– Милостив был он к тебе? – спросил Талец.
Авраамка молча кивнул…
С трепетом, чувствуя себя неловко и неуютно, пробирался Талец вслед за Авраамкой между высокими колоннами. В костёле царили пышность и торжественность, в глазах рябило от яркости красок. Вокруг пестрели разноцветные одежды знати, колыхались белые и красные перья на благочестиво снятых с голов уборах спесивых баронов, молились, стоя на коленях, пышногрудые жёнки в шёлковых и парчовых долгих платьях, в богатых убрусах и диадемах.
Авраамка и Талец поднялись на хоры и остановились у боковой капеллы. Рядом с ними возвышалась резная скульптура – распятие, у подножия которой в молитвенном экстазе склонился простоволосый подросток. Из глаз его катились слёзы, он всхлипывал и с трудом выговаривал латинские слова.
– Вот, смотри! – Авраамка указал на группу молящихся в сверкающих золотом одеяниях.
Впереди, вполоборота к ним, стоял маленького роста горбатый молодой уродец в фиолетовом платне до пят, с резным деревянным посохом в правой руке. На плечи ему из-под маленькой шапочки с подвесками над ушами плавной волной ниспадали волосы цвета вороного крыла, левый глаз был закрыт, тёмно-карий правый глаз смотрел из-под тонко выписанной брови упрямо и твёрдо, подбородок был гладко выбрит, под небольшим орлиным носом тянулась тоненькая ленточка усов.
– Герцог Коломан, – шептал Авраамка. – Смотри и не пугайся. С рождения крив он на левое око, горбат и хром. Он племянник короля Ласло и наследник короны.
Слева от Коломана стоял рослый юноша, разодетый в красный кафтан с узорочьем, в высоких сапогах с золотыми боднями, смуглолицый, с сильно вьющимися чёрными волосами. В чертах его угадывалось некоторое сходство с Коломаном.
– Альма, младший брат Коломана, – шёпотом продолжал Авраамка. – И скажу тебе, враги они друг другу лютые. Король эту вражду еле-еле сдерживает. Справа от Коломана, видишь, жёнка полная, широкогрудая, круглолицая, щёки оспинами изрыты. То – мать Коломана и Альмы, Софья, русская княжна, дочь полоцкого князя Изяслава. А вон там, у стены, старушка сухонькая в чёрном, крест кладёт, молится. То – вдовая королева Анастасия, дочь князя Ярослава.
– А сё что за ведьма крючконосая? От Изяславны по правую руку? – спросил Талец про высокую женщину средних лет в тёмно-коричневом одеянии, с маленькой серебряной диадемой в светлых густых волосах, слегка тронутых сединой. Лицо её было холодно и надменно, губы презрительно поджаты, в серых глазах читалась жестокость.
– О, это супруга Коломана, дочь сицилийского герцога Рожера, Фелиция.
– Она нурманка?
– Да.
– Но она же, кажется, старше Коломана?
– Что с того? При всех дворах Европы считают, что Коломану здорово повезло. Перезревшая невеста, но зато с хорошим приданым. И кроме того, Угрии очень нужен союз с Сицилией. И с римским папой тоже.
– Верно, она в крулевской семье и заправляет. Баба-то, видать, вреднющая. – Талец с сомнением и скрытой тревогой смотрел на эту спесивую рослую нурманку.
– Да нет, что ты! – Авраамка усмехнулся. – Она и молви-то угорской покуда не знает. Правда, учит весьма прилежно. Я да Коломан всё ей переводим. Да Коломан не допустит её ни за что ни к каким делам. И Изяславна тоже не позволит собою помыкать. Это так – вроде смарагда на пальце.
Талец пожал плечами.
– Странные порядки у крулей, – тихо вздохнул он. – А вон то что за златовласая краса? – обратил он внимание на юную девушку-подростка в зелёном, расшитом золотом далматике[164].
– Это Пирисса, королевская дочь. Её сватают за Константина Дуку, сына бывшей ромейской императрицы Мариам.
Талец нахмурился. Любое воспоминание о Ромее и Константинополе было для него неприятным.
– Пойдём. – Авраамка потянул друга за локоть. – Завтра опять их увидишь.
Они вышли через обитые медью ворота и спустились по искусно отделанной зелёным холмским камнем лестнице.
– Король Владислав, по-угорски Ласло, – умный правитель, – рассказывал Авраамка. – Рука у него крепкая и сильная. Прекратил он всякие смуты, распри, усобья, всех баронов и герцогов к земле пригнул. «Солдатский король» – так прозвали его в Угрии. Но в последние лета иным стал Ласло – чересчур много времени проводит в молитвах, ходит на богомолье. Всё хотел сына, да Господь не дал. Только дочери у него. Вроде как некому и стол свой передать будет. Думает: Коломана с его немощью телесной бароны слушать не станут. А Альма – у того одни бабы и ратные утехи на уме, воин он, да не государь. Видно по всему, обуревают короля тяжкие мысли. Вокруг него попы латинские вертятся, всякие там епископы, аббаты. Вышел между ними и королём спор: кто должен раздавать церковные должности, папа или сам король. Король пока не уступает, а епископы давят, рекут: папское это дело. Папа-де – наместник Господа на Земле.