Ныне создал король при своей особе совет из лучших и достойных лиц – банов[165], ишпанов[166]. Немецких баронов много там, чуть не половина. Этот совет все дела вершить должен, да только споры на нём сплошные идут, дрязги, едва ли не дерутся между собой на саблях господа. А король и герцог Коломан дрязгами пользуются, как им надо, так дело и поворачивают. То одного бана обласкают, то другого.
– А Коломан? Ему, что ль, стол крулевский достанется?
– Кто знает, Талец? Может, ему, а может, не ему. Про него одно скажу: человек умный, достойный, да только как такой рать в бой поведёт? И на коня ведь без слуги не взберётся. Я, друг, Коломана знаю хорошо, ведаю: латинянин он, папу чтит и уважает, но епископов и попов не очень жалует. Вот мать его – та богомольна, столько злата и серебра монахам отсыпает – диву даёшься.
– А народ? Как народ в сей земле живёт? – спросил Талец.
– Больше свободные людины-колоны, средь них много кочевников в Пуште[167], на той стороне Дуная. Землю сеют да виноград растят больше славяне. Сами угры только коней да баранов пасут. Есть и холопы. А земля богатая здесь, плодородная. Посадские люди – ремественники разноличные, живут скудно, бедно. Большие налоги король берёт. Вся земля поделена на области – комитаты, в каждой сидит наместник – ишпан.
– У нас на Руси такожде, – кивая головой, промолвил в задумчивости Талец. – Князья, посадники, волостели, тиуны, людины, закупы.
Авраамка вздохнул, внезапно погрустнев и насупившись.
«У нас на Руси», – ему вспомнилась сероглазая красавица-княгиня в алом шёлковом платье, с улыбкой на слегка припухлых устах. И застучало, забилось, изнывая от тоски, сердце, подумалось с горечью и болью: «Неужели никогда не увидимся?!»
Авраамка почувствовал, как к горлу его подкатил тяжёлый ком.
Глава 34. Ночная гроза
Этой ночью герцогу Коломану не спалось. Замок сотрясали мощные громовые раскаты, звенели слюдяные стёкла, за узким стрельчатым окном опочивальни одна за другой вспыхивали яркие змейки молний. Шумел дождь, по склонам Вишеградских гор[168] катились бешеные ливневые потоки.
Коломан зажёг свечу в серебряном подсвечнике и откинул в сторону тонкую шерстяную шаль. Взяв в руку посох, он хромая поковылял к окну.
– Воробьиная ночь, – пробормотал он, осторожно приоткрыв створки и вглядываясь во тьму. – Ничего не видно, а полыхнёт – как огнём обожжёт. Кирие элейсон![169] Грехи тяжкие!
Он поставил свечу на крытый лиловым бархатом стол, тяжело опустился на широкую лавку и склонился над книгой в медном окладе.
Молния ударила где-то совсем рядом с оградой замка, раздался оглушительный резкий удар грома. В комнатах послышались крики, что-то заголосила мать Коломана, забегали слуги, громко зарыдал ребёнок.
Герцог порывисто вскочил, отложил в сторону книгу, набросил на узкие плечи отороченный серебром кафтан и открыл дверь в тёмный сводчатый коридор.
– Господи, какое несчастье! За что гневается на нас христианский Бог?! – слышались в темноте сетования Софьи Изяславны.
Мимо Коломана с факелами в руках бежали слуги.
– Светлый герцог, во дворе садовника убил гром! – подлетел взволнованный дворецкий.
– А из-за чего переполох? – жёстко, нахмурившись, спросил Коломан. – Из-за глупого раба? Кто ему виноват? Зачем сунулся посреди ночи во двор? Сидел бы в своей норе, трясся от страха да клал поклоны! Закопайте его под стеной!
Герцог злобно сплюнул и поковылял в покои к матери.
– Ты знаешь, Альма до сих пор не вернулся! Мне страшно за него! – Изяславна спешила навстречу своему старшему сыну. Голос её дрожал, лицо в свете свечи было бледно и взволнованно.
– Никуда не денетша твой Альма! Хватит хныкать! – раздражённо прикрикнул на мать Коломан. – Наверное, он жаночевал в Эштергоме. Валяетша шейчаш в поштели в объятиях одной иж четырёх швоих любовниц!
– Коломан, ты несправедлив к брату. Ах, это моя, моя вина! Я не сумела воспитать в вас любовь друг к другу! – горестно запричитала вдовая королева, вытирая слёзы концом шёлкового плата.
– Пошлушай, мать, довольно проливать шлёжы! Этот жалкий Альма не штоит ни одной иж них! – Коломан с детства шепелявил и, когда волновался, плохо выговаривал звуки «с» и «з».
– Не говори так! Моё сердце рвётся от страха и тревоги.
– Кирие элейшон! Где твоё доштоинштво, мать?! Бери пример ш тёти Анашташии. Давно умерли её дети, а как она держитша? Наштоящая королева!
– И твой маленький сын беспокойно ворочается и плачет в колыбельке! – Изяславна вся дрожала.
– Школько раж я тебе говорил: это не мой шын! Этот ребёнок – отродье того блудливого попа, которого я обещаю поймать и повешить на дереве!
– Ты жесток, очень жесток к людям, Коломан! – Вдовая королева говорила шёпотом, слёзы душили её. – Почему ты не построишь новую церковь, не дашь денег аббату?
– Опять жавела штарую пешню! – злобно скривился Коломан. – Не дам я этому жирному борову никаких денег, понятно?! Деньги пригодятша мне шамому.
– А я ведь хотела, чтоб ты пошёл в епископы. Ох, Коломан, Коломан! Как ранишь ты моё материнское сердце! – запричитала Изяславна.
– Жамолчи! – Коломан гневно стукнул посохом о каменный пол. – Штупай, ложишь, шпи!
Слова его прервал грохот разбушевавшейся стихии.
Изяславна, вскрикнув, повалилась на колени.
– Господи, спаси и сохрани! – Она по-русски, справа налево, положила размашистый крест.
По знаку герцога две служанки подхватили Изяславну под руки и увели в опочивальню.
Коломан, презрительно скривившись, посмотрел ей вслед.
«Давно ли цвела, сверкала нарядами среди знати. Изменилась, сильно изменилась мать с той поры, как умер отец… Умер отец… Не вечен Ласло… Что будет тогда?.. Только бы Альма не стал помехой. Я хочу стать королём, это моё право. И я молод, мне всего двадцать два года. Всего ещё можно достичь».
Коломан приказал принести вина и, отхлёбывая его маленькими глотками из отделанной серебром чаши, долго смотрел в приоткрытое окно на озаряемые вспышками огненных молний вершины Вишеградских гор. Смуглое скуластое лицо его исказила кривая ухмылка.
Глава 35. Первый приём
Рано утром Талец и Авраамка, облачившись в праздничные кафтаны и оседлав белоснежных жеребцов с дорогой обрудью[170], выехали из Эстергома в Вишеградский замок. Дорога петляла по горному склону, то и дело им приходилось сворачивать в лес и объезжать оползни и завалы – ночная гроза створила здесь своё чёрное дело.
«Как-то в сих местах неприятно, пустынно, дико», – думал Талец, разглядывая серые, покрытые мхом камни и блёклые, невзрачные луга, на которых паслись овцы и коровы.
Замок располагался прямо на скалах, в месте, лишённом всякой растительности, и словно нависал над гладью Дуная, казавшегося отсюда, с высоты, холодным и мрачным.
Такие же каменные гнёзда не раз видел Талец, когда под началом князей Владимира Мономаха и Олега ходил воевать землю чехов. С той поры минуло без малого шесть лет, был он тогда совсем юн, безоглядчив, простодушен, многого не знал и не понимал. Бесстрашно рвался он на каменные стены, прыгал с осадных тур на широкие площадки заборолов, отчаянно рубился у ворот.
Талец улыбнулся. Лихо тогда они со князем Владимиром брали один такой замок за другим.
Друзья остановили коней около распахнутых ворот. Навстречу им вышел дворецкий, попросил спешиться, отдать оружие и провёл за собой вверх по винтовой лестнице в высокую каменную башню.
Авраамка и Талец очутились в широкой зале, посреди которой в резном деревянном кресле восседал герцог Коломан.
Головной убор его – небольшая плосковерхая шапочка с меховой опушкой – отливал яшмой и смарагдами, на пальце правой руки блестел оправленный в серебро кровавый рубин, запястья розового кафтана русского покроя были перехвачены серебряными обручами, в левой руке он держал посох с затейливой резьбой и золотой насечкой.
Рядом с ним, в кресле пониже, сидела герцогиня Фелиция в длинном тёмном одеянии и той же, что и вчера в соборе, диадеме на седеющих волосах. Подол её платья был оторочен золотой нитью в три ряда, на шее сверкало ожерелье, на пальцах поверх чёрных кожаных перчаток красовались кольца с самоцветами. За её спиной застыли два свирепого вида нурмана в простых суконных одеждах без всяких изысков. По другую сторону от Коломана, на низкой скамье восседали надменные угорские баны с лихо закрученными усами, все разодетые в тяжёлую парчу и аксамит. Здесь же находился строгий епископ в серой сутане, с большим латинским крестом на груди. Матери Коломана в зале не было, зато в углу возле камина скромно сидела худая старушка с добрыми глазами – Талец узнал в ней бывшую королеву Анастасию.
Вдруг вспомнились ему Софийский собор в Киеве, фреска, изображающая дочерей князя Ярослава, и тоненькая фигурка молодой Анастасии со свечой в руке. Она как бы плыла по воздуху вслед за матерью, и в лице её, на первый взгляд холодном и непроницаемом, таилась едва заметная грусть.
Талец невольно вздрогнул. Будто повеяло на него от старой Анастасии прошлым, давно ушедшим временем, она казалась ему перенесённой сюда, в этот серый каменный замок, частицей другой эпохи, другой земли. На душе у молодца стало как-то не по себе, он хмуро озирался по сторонам, словно ища укрытия от любопытных глаз.
Ровный спокойный голос Коломана прервал напряжённую торжественную тишину.
– Мы рады, Авраамка, тем книгам, которые ты доставил нам. Купил ли ты пергамент, как я повелел?
Отвесив герцогу низкий поклон, Авраамка отвечал:
– Да, ваша светлость.
– Можешь называть прост