Владимир невольно усмехнулся своим мыслям, покачал головой, немного удивлённый, как вдруг такое пришло на ум, и, выхватив из ножен саблю, резким взмахом дал знак к бою.
Дружинники рванулись вперёд, один за другим скрываясь в плотной стене неумолкаемого ливня.
…Город взяли с ходу. На глазах у опешившего противника воины Владимира ворвались на заборол, после короткой схватки разметали стражу и плотными рядами хлынули через распахнутые ворота, тесня последних защитников крепости к княжескому дворцу на горе. Поняв бессмысленность сопротивления, люди Рюрика и Василька безропотно сдавались в полон, отдавали победителям оружие и угрюмо плелись, меся сапогами грязь, по узким градским улочкам.
Оба крамольника, хмурые и растерянные, в молчании застыли перед Мономахом. В облике их чувствовался стыд и горечь поражения, но мрачные короткие взгляды исподлобья говорили о том, что братья не смирились со своей участью вечных скитальцев-изгоев.
– Вы порушили волю великого князя, ибо отобрали стол у Ярополка! Во злобе своей дикой сотворили вы немало лиха, погубив Ярополковых людей! За сии деяния будете вы держать ответ пред Богом, людьми и своей совестью! – грозно выговаривал им Владимир.
– Послушай, князь! – вдруг резко, оскалив зубы, перебил его Рюрик, этот упрямец, никому и никогда не привыкший уступать в спорах и оттого, наверное, так и не нагревший для себя на Русской земле места. – Разве есть наша вина в том, что наш дед, Владимир, сын Ярослава, помер двумя летами ранее своего отца?! Разве мы не поросль могучего дуба – Ярославова рода, не ветви, исходящие от единого корня?! Так почто ж мы изгои, почто ж вы нас презираете, ненавидите?!
– Не потому достойны вы презренья, что не вовремя уродились на белый свет, – спокойно возразил ему Владимир, – а потому, как по-разбойному, путём воровским, недостойным для князей высокородных, захватили вы чужие земли, присвоили себе чужое добро. Чего ж вы топерича ждёте? Деда вспомнил, Рюрик! А сам ты разве не его заветы порушил? Не как победитель побеждённого, но как брат брата вопрошаю тебя!
Рюрик прикусил губу и опустил голову. Нечего было ему возразить на Мономаховы доводы – просто и убедительно доказывал Владимир свою правоту.
Стоявший рядом Василько, человек упрямый, как и старший брат, но великодушный и совестливый, чувствовавший, что неправо содеяли они с Рюриком, краснел и виновато отводил в сторону взор.
– Я мог бы, – продолжил Владимир, видя, что братья молчат, – взять вас обоих под стражу и увести в Киев, ко двору моего отца, но верно баил ты, Рюрик: мы – ветви единого корня. Потому иное решаю: даю тебе Перемышль, брату же вашему Володарю – Свиноград и Теребовлю! Тотчас же и езжайте в сии грады. Но коли снова вы за старое возьмётесь, коли станете крамолу ковать, почнёте с половцами, с ляхами сговариваться, то помните: изгоями до скончания дней своих будете!
Братья, выслушав столь важный для себя приговор, с удивлением переглянулись. Пощада от Мономаха? Они не верили своим ушам и растерянно смотрели вслед удалявшемуся в окружении звенящих доспехами гридней Владимиру.
Глава 46. Сеча под Прилуком
Не было на Русской земле покоя. Едва только уладилось дело с Ростиславичами, как снова поскакали в Чернигов чёрные вестники беды. Половцы с разных сторон нападали на переяславские волости, жгли сёла и деревни по левобережью Днепра, уводили в полон людинов и княжеских смердов[203]. Не мешкая, Владимир помчался к берегам Трубежа.
Переяславль – город детства – встретил Мономаха тишиной. Затаились жители в тревожном ожидании, на стенах перекликались оружные стражи в кольчугах, с копьями и щитами в руках. Пусто было на пристани, лишь плескала речная вода, накатывали на песчаный берег одна за другой маленькие прозрачные волны. Пахло сыростью и речной тиной.
Владимир поднялся на заборол, вместе с посадником Станиславом Тукиевичем обошёл кругом городские укрепления, сказал:
– Стены дубовые, они, конечно, крепкие, друже. Но что, если каменными стенами Переяславль обнести? Тогда уж ни единый половчин никоего вреда городу не причинит. Камень – он не горит и не гниёт!
Станислав лишь развёл изумлённо руками. Не строили никогда ранее на Руси стены из камня. По крайней мере, посадник о таком не слыхал.
Князь же тем временем продолжал:
– В Чехию когда мы ходили, много видали там замков, из камня сложенных. Крепки и подновления не требуют. И у нас такое есть. Вон в Ладоге, на Волхове. И Изборск такожде брат мой двухродный Святополк с плесковичами камнем обнёс. От чуди да от литвы чтоб оборониться. Мыслю, мы с тобою не глупее Святополка да плесковичей.
Придёт срок, и исполнит князь Владимир Мономах замысленное. Пока же было не до того. Поскакали во все стороны из Переяславля сторожевые отряды. Князь наказал пристально следить за степью.
…Всё лето провёл Мономах в Переяславской волости. Гнался он за половцами до берегов Хорола, где пришлось с горечью созерцать обугленные остатки городка Горошина. За рекой настигли-таки они уходящую в степь орду. Был яростный короткий бой. Бросив захваченный полон, ускакали недобитые половцы на юг, в безбрежные ковыльные просторы, лишь пыль клубилась вослед лихим всадникам.
Вместе с русскими сражались со своими сородичами союзные половцы хана Читея. Эти кочевали близ Переяславля, селились в порубежных городках, многие оседали на земле и оказывали Мономаху в его походах немалую помощь.
Когда возвращались и ехали берегом Днепра, хан Читей говорил князю:
– Это орда Арсланапы! Он – враг твой! Его отцом был солтан Искал! Много вреда причинил он Русской земле!
Мономах молчал. Уста запеклись от жары и пыли, лицо покрыл коричневый загар, хотелось отдыха и прохлады. Убеждался Владимир в одном: чтобы успешно бороться с половецкой угрозой, надо идти в степи, громить врага в его логове, жечь и разорять становища, отбирать табуны лошадей. Так двадцать с лишним лет назад отец с братьями справились с торками. Правда, половцы – противник куда более сильный, коварный и опасный.
Воротившись в Переяславль, Мономах снова разослал в степь сторожи. Вскоре получил он вести, что половцы объявились с другой стороны, за верховьями Сулы.
– Идут в невеликой силе. Далеко отсюда. Пять дней пути, – говорил облачённый в кожаный доспех усталый проведчик Елдега, половец из той же Читеевой орды.
Держа в руках лубяной, скреплённый железными пластинами аварский шелом, чёрными жгучими глазами косился он в сторону князя. Показалось Владимиру, будто что-то недоброе сквозит в чертах его смуглого скуластого лица.
После короткого совещания со старшими дружинниками решил Владимир двигаться к Прилуку – сторожевому городку на Удае.
– Оттуда сторожи разошлём, прознаем, где вороги, налетим! – говорил князь посаднику Станиславу и Годину со Столпосвятом.
До Прилук было около восьмидесяти вёрст – два дня пути. Ехали не спеша, августовское солнце жгло нещадно. Ярко голубел над головами ясный – ни облачка – небосвод. Огибая небольшие колки[204], дружина Мономаха шла по степи. Обозы с доспехами и оружием отослали вперёд в город – судя по всему, половцы обретались далеко от здешних мест.
За спиной остался узенький Супой, за ним потянулась холмистая степь с редкими перелесками и зарослями кустарника. Шуршали под ветром сухие травы, клонились к земле. Горячие воздушные струи обжигали лица. Вот уже впереди и Прилук, у окоема показалась едва видная глазу узкая полоска крепостной стены.
Половцы появились внезапно, выскочили из-за холмов. Запестрели, заблестели кольчужные юшманы и калантыри, взмыли в голубой простор неба бунчуки, раздался оглушительный вой-сурен.
«Тысяч восемь, не менее!» – успел прикинуть Владимир число летевших на них вражьих ратников.
Что мог он поделать сейчас против такой силищи с малой дружиной! Да ещё и оружье всё, и кольчуги неосмотрительно отосланы были вперёд, в Прилук! Оставалось одно – что было мочи мчаться к крепости, постараться укрыться за её надёжными стенами.
– Скачем! Во весь опор! Коней не жалеть! – крикнул он, с силой вонзив бодни в бока своего могучего вороного.
Половцы охватывали Мономахову дружину широким полукругом, норовя заключить её в кольцо. Свистели калёные стрелы. Три из них ударили Владимиру в круглый щит, одна со звоном врезалась в самый умбон[205], другие пробили кожу щита и, дребезжа, вонзились в твёрдую древесину.
«Хорошо, хоть щит да саблю оставил, не отправил с обозом!» – пронеслось в голове.
Спасибо коням – умчали, спасли! Влетели Владимировы ратники в Прилук в последний миг! Чуть бы промедлили – и либо пали бы под стрелами половецкими, либо понуро брёл бы сейчас он, князь Владимир Мономах, по пыльному шляху жалким пленником.
С грохотом опустилась вниз воротная решётка. Захлопнулись перед самым носом врага ворота сторожевого городка.
Разочарованные степняки повернули коней. Видно, сразу идти на приступ они не решились.
Владимир, не переводя дыхание, как был, без брони, в одном кафтане побежал на заборол.
Глянул из-за зубца на копившихся вдали от стен неприятельских всадников на мохноногих низкорослых скакунах.
Помчался обратно вниз, на ходу отдавая приказания:
– Не ждут они нападения! Облачаемся в кольчуги, меняем коней и на них! Тотчас!
В дружине у Мономаха трусов и сомневающихся не было. Каждый стоил двоих-троих степняков. Всё ратники бывалые, и князю своему целиком они доверяли.
Уже когда взобрался Владимир на свежего скакуна, подъехал вдруг к нему некий вершник в булатной личине.
– Кто еси? – хмурясь, вопросил князь.
Вершник развязал ремешки и снял личину. Сразу узнал Мономах удалую полоцкую поленицу. Женщина, видно, хотела ему что-то сообщить и возбуждённо жестикулировала руками в кольчужных перщатых