– Рад вельми тебя лицезреть, стрый! Сколько лет не видались? Пять? Нет, четыре, верно, – говорил Святополк, через силу улыбающийся, но насторожённый, нахохлившийся, как ястреб.
Был пир на сенях, после показали Всеволоду маленькую Сбыславу. Девочка только начала говорить и под приглушённый смешок матери-княгини с трудом произнесла:
– Кинас Фсифлот!
Со Святополком долго беседовали вечером при свечах. Княгиня Лута сидела здесь же с задумчивым видом, положив руки на резной посох.
«Вот ведь совсем на Хильду не похожа. Но есть что-то общее, а что, понять не могу», – подумал Всеволод.
Разговор предстоял семейный, один только молодой Димитрий был к нему допущен. Стольники не в счёт, они то и дело сновали на поварню.
Всеволод начал не спеша, огладив седую бороду.
– Слыхал я, сыновец, якобы с нашим общим ворогом, с полоцким волкодлаком, сношения ты имеешь? Бывают часто у тебя в Новгороде люди от Всеслава…
– Ну, был боярин один. Хотел я, чтоб отдал Новому городу Всеслав два погоста[229], кои отобрал двадцать лет назад. Да не выходит никак, упираются полочане. – Видно было, что вопроса такого Святополк ждал и заранее продумал, что ответить.
– Ещё ведомо мне стало, мыслишь ты, Святополче, племянницу свою, княжну Анастасию, за Глеба Всеславича отдать. И дочь за кого-нибудь из полоцких княжат сосватать. Правда ли это?
Всеволод лукаво сощурил глаза.
Святополк заёрзал на лавке.
«Выходит, грамотка, которую у раззявы Фармана отобрали, у Всеволода оказалась. Ох, много здесь, в Новгороде, у меня недругов! Верно, кто из бояр проведал да послал людей своих перенять свея», – успел он подумать, прежде чем в разговор вмешалась княгиня Лута.
– Я доченьку свою Здиславу ни за кого из сей волчьей стаи не отдам! Не допущу такого! – решительно заявила она, громко хлопнув ладонью по столу.
Всеволод и Святополк переглянулись. По устам киевского князя пробежала усмешка.
– Видал как, сыновец! Ты бы свою супругу почаще слушал. Плохого она не присоветует, – молвил он, заставив племянника хмуро потупить взор.
– Да не шла речь о Сбыславе! – огрызнулся владетель Новгорода. – Об Анастасии, да, была толковня! Дочь же моя, сам видишь, стрый, вовсе ещё ребёнок малый. Какие там ей женихи!
– Ну а о Смоленске ничего не говорил Всеславов боярин? – продолжал допытываться Всеволод.
– А что Смоленск? – Святополк передёрнул плечами. – Не моя ведь это волость. Как могу о чужой земле речи вести? Смоленск – это твой, стрый, со Всеславом спор.
– Спор! – Всеволод вдруг не сдержался и стукнул по полу посохом. – Какой ещё спор! Всеслав – разбойник, поганин, грабитель! Вон что учинил на Смоленщине! Сколько сёл пожёг, людей в полон увёл!
– И моих людей уводил, было дело, – угрюмо заметил Святополк.
– И твоих, – согласился, утишив гнев, Всеволод. – В общем, так. Коли узнаю, что сговариваешься ты со Всеславом за моей спиной, берегись, Святополче! Не стерплю! Полетишь ты с новгородского стола!
– Да не было ничего! Говорю же!
– Довольно! Предупредил тебя! – отрезал сердито Всеволод.
Святополк, злясь, промолчал, скрипнув зубами.
«А ведь ворог он, лютый зверь! – подумал внезапно великий князь, глядя на сгорбившуюся над столом долговязую фигуру племянника. – Немногим лучше Всеслава или Олега. Пожалуй, даже страшней!»
Невесёлые мысли Всеволода прервала Лута.
– Может, довольно о делах?! Ни к чему нам с тобою, князь Всеволод, и с сыном твоим ссориться. Угощенье доброе ждёт тебя в нашем доме! Позволь на сени тебя пригласить, попировать всласть.
– Воистину! – едва ли не хором согласились с ней Святополк и не проронивший до этого ни слова Дмитрий.
Лута с лукавым видом улыбнулась. Святополк исподлобья глянул на неё и чуть заметно одобрительно кивнул.
«Вовремя жена вмешалась. Мне бы от стрыя досталось на орехи! И всё из-за этого Фармана! – пронеслось у него в голове. – Да нет, не только из-за него. Все они тут, в Новгороде, меня недолюбливают! Вольные люди! Леготные грамоты!»
Он незаметно стиснул под столом десницу в кулак.
Глава 53. На Тимише
Кони мчались по ковыльной траве наперегонки с лёгкими шарами перекати-поля. Пыльные уста всадников иссохлись, руки почернели и измозолились от грубых поводьев, лица обжигал горячий ветер. Безлюдье царило на бескрайних просторах, всякая живность попряталась от знойных солнечных лучей, только четверо комонных бесстрашно неслись по шуршащей траве.
– Тимиш, – указал проводник-волох на мелькнувшую впереди посреди дикого разнотравья узкую ленточку реки.
– Приехали. – Коломан резко натянул поводья и, отплёвываясь, обернулся на слугу – высокого подростка в войлочной шапке. – Помоги сойти с коня!
Талец устало смахнул со лба пот и спешился вслед за королевичем.
Вчетвером они оторвались от остальной рати и не один час галопом скакали под палящим солнцем.
– За Тимишем на многие вёрсты – ничья земля. Селятся волохи[230], многие из них – данники печенегов, – разъяснял Коломан, указывая поданным слугой посохом на восток. – Отсюда они и налетают на наши сёла и города. Жгут, грабят, убивают народ. После них остаётся один пепел и дым.
– Знакомые дела, – мрачно кивнул Талец. Он осмотрелся по сторонам, задумчиво прошёлся по траве, взобрался на невысокий приречный холм.
Глубокая складка пробежала по челу молодца, он быстро спустился обратно и сказал:
– Есть у меня задумка, крулевич.
– Говори! – Коломан оживился. Он мыл руки и лицо водой из поданного отроком кувшина.
– Длани смозолил. – Морщась от боли, королевич взирал на свои истёртые в кровь ладони. – Кирие элейсон! Грехи тяжкие!
– За холмами, мыслю, надоть засадной полк поставить. С реки его не видать. И сторожи по степи рассыпать.
– Печенеги пойдут по шляху. – Коломан показал посохом на узкую пыльную дорогу, петляющую за небесно-голубой гладью Тимиша. – В этом месте есть брод.
– Тогда тут вот мы их и подстережём. Повадки степняков мне ведомы. Нападают они всякий раз кучей, лавой. Как бой завяжется, засадной полк выскочит – и печенегам в спину. Об одном тя прошу, крулевич: отряди меня в тот полк.
– Отряжу, – кивнул Коломан. – И не просто отряжу – во главу полка поставлю. Едем назад, к войску.
Слуга помог ему взобраться в седло. Опять, вздымая пыль, понеслись четверо всадников по дикому полю.
…К воинскому стану они подлетели уже вечером, в свете багряной зари.
– Барона Карла, воеводу Уголана ко мне в шатёр! – властно приказал Коломан, едва они спешились. – И ты, Димитрий, иди тоже.
Они сидели на кошмах друг против друга. Немецкий барон Карл, краснорожий пожилой немец, родом из Саксонии, облачённый в кольчугу, в бутурлыках[231] на ногах, смотрел на Тальца с нескрываемой неприязнью. Воевода Уголан, дикий косматый угр в кольчужном калантыре, хитровато щурил узкие глаза и кривил в усмешке сухие губы.
– Тако, как ваши ратники привыкли биться, отрядами-заступами, супротив печенегов не пойдёт, – говорил не спеша, взвешивая каждое слово, Талец. – Не люб мадьярам ближний бой – на мечах, на саблях. Токмо бьют ворогов издалеча, стрелами.
– Что в том плохого? – перебил Тальца Уголан. – Любой наш воин бьёт на лету жаворонка в небе.
– Вот слушаю тебя, воевода сильный и могучий, и дивлюсь: нешто[232] печенеги – жаворонки?! – Талец развёл руками и через силу рассмеялся.
– Дорогой герцог, не пристало вам слушать этого нечестивого схизматика! – возмутился барон Карл. – Положитесь на нас, немецких рыцарей. Мы разнесём в клочья всю эту печенежскую сволочь! Доблестные германцы не раз крушили разрозненные толпы дикарей! В трудные часы они всегда были опорой вашего покойного отца, короля Гезы!
– Наш дорогой барон, вероятно, забыл, как улепётывал от одной такой нестройной толпы. Вместе с лучшими германскими воинами, – насмешливо заметил Коломан. – Нет, Димитрий прав. Нужно собрать все наши силы в кулак и ударить по проклятым грабителям! – Коломан гневно стиснул пальцы.
Лицо его исказила судорога боли – кровавые мозоли давали о себе знать.
– Дозволь продолжить, крулевич, – попросил Талец и, уловив одобрительный кивок Коломана, промолвил: – В засадной полк, разумею, выделить надоть лучших мечников. Чтоб перенять печенегов у брода, не дать им уйти, взять в полон жён их и детей. Новые христиане будут, новая паства вашему папе, новые подданные крулю. Вели собирать людей. Мыслю, полк мой должон сей же нощью на Тимиш уйти.
– Правильно думаешь, – согласился королевич. – Иди. И да помогут нам Бог и Божья Матерь!
Он перекрестился на икону Богоматери, знаком велел всем выйти, опустился на колени и зашептал молитву.
…Над степными курганами всходило золотистое солнце. Тишина царила вокруг, только журчал на дне оврага ручей да щебетали в дубравах и перелесках пробудившиеся птицы. Талец, прикрываясь ладонью от солнца, глянул за реку. По пыльной дороге катились шары перекати-поля, на ветру колыхались высокие цветки подсолнечника, мелькнул в траве пушистый хвост степной лисицы – корсака.
Талец неторопливо спустился в овраг. Там стояли осёдланные кони, вокруг них смуглолицые угры играли в зернь и шумно спорили. На Тальца смотрели с насторожённостью и опаской, замолкали, когда он подходил, знали: этот молодой русс в большой милости у королевича Коломана.
Громко зашуршала трава, раздался топот копыт и плеск воды в реке. К Тальцу подлетел, резко осадив статного буланого коня, волох из сторожи. Голову всадника покрывала чёрная баранья шапка, туловище и плечи облегал лёгкий жупан[233], на поясе бряцал широкий кривой меч.
– Воевода, печенеги идут к броду. За рекой слышен скрип телег. Большая рать движется.