Талец подозвал начальников отрядов – сотников и десятников, коротко приказал:
– Изготовьтесь к бою. Костры потушите, оседлайте коней. Будем сожидать. Дам знак, налетим!
Молча слушали его опытные бывалые воины с посечёнными саблями лицами. За плечами у каждого из них была не одна битва, и многие с явной неохотой подчинялись велениям никому не ведомого юнца.
«Жаль, короля Ласло нет тут с нами», – вздыхали они про себя, с сомнением думая об уродце Коломане, который поставил их под начало молодого иноземца, ещё ничем не проявившего себя в жаркой сече.
Прячась в высокой траве, Талец и его люди затаив дыхание смотрели на шлях. Вот заклубилась вдали пыль, поднялись в воздух стаи галок и воронья, раздался так хорошо знакомый Тальцу скрип несмазанных колёс. Нестройной толпой, лавиной растекались по степи всадники на низкорослых конях, в мохнатых шапках, в кожаных доспехах, некоторые – в броне и юшманах. С дикими гортанными воплями и пронзительным свистом вынеслись они к броду, промчались, будоража копытами песчаное дно, через реку, окунулись в ковыльную степь, исчезая за холмами.
Талец осторожно, ползком выбрался на высокий курган. Как на ладони лежало перед ним поле предстоящего сражения.
Из-за холмов показались конники Уголана. Осыпая печенегов градом стрел, они не решались вступать в ближний бой. Талец гневно выругался. Говорил, убеждал вчера на совете – нет, по-своему умыслил упрямый угр, по привычке разбил свою рать на мелкие отряды-заступы, которые ударяли по кочевникам попеременно и не могли смять их наседавшую многочисленную толпу.
Вдали справа замелькали тяжёлые франкские доспехи немецких наёмников. Спесивый барон Карл вырядился на битву, как на турнир или военный смотр, начищенные доспехи его сверкали на солнце, отливали серебром, на круглом шеломе развевались красные и зелёные перья, он горделиво потрясал огромным мечом. Печенеги арканами сбрасывали рыцарей с коней, топтали их, беспомощно барахтавшихся, копытами, кололи, рубили. Барон Карл, хотя наверняка понимал всю отчаянность своего положения, бился бесстрашно и не терял присутствия духа. Но степняки наседали, позади барона и его людей смыкалась тугая петля из десятков яро орущих бешеных всадников.
Печенеги теснили войско угров на обоих крыльях. Талец нервно кусал губы.
– Может, пора? Перебьют всех наших, – советовал пожилой сотник в мохнатой шапке, с застарелым сабельным шрамом на смуглой впалой щеке.
– Ещё немного пождём. И помните: всем держаться вместе, воедино. Надоть расколоть их наполы, разметать. Поганые – они страшны первым натиском своим. А коли их рассечь, теряют силу, мечутся, топчутся, – наставлял Талец. – Ну, пора! Ступаем! За мной!
Он вскочил в седло и прямой рукой, сжимающей меч, дал знак к бою.
На белоснежной кобыле вынесся удатный молодец во главе засадного полка на широкий простор – лишь ветер свистел да зловеще поблескивал в деснице меч.
Удар получился яростным и стремительным. Печенеги не поняли, что стряслось: победа была, казалось, уже у них в руках, когда вдруг словно с небес слетел этот страшный всадник в русской дощатой броне.
Напрасно князьки и беки призывали воинов сражаться. Страх сковал печенежское войско, вот уже рассечён надвое смертоносным мечом лучший степной батыр, доселе непобедимый и грозный; падают под копыта белоснежного иноходца один за другим славные воины; рать рассыпается, истаивает, а за русским всадником несутся вослед угры с победным дребезжащим кликом:
– Элере! Батран![234] Элере!
Засадной полк прошил печенежский строй насквозь и развалил войско кочевников напополам. Остановив лошадь, Талец громовым голосом приказал развернуться и ударить вбок. Так, разламывая и круша ряды врага, прорвались они к обозам и юртам.
Барон Карл, потерявший коня, раненный в плечо, с трудом отражал усталой рукой удары кривых сабель. В мыслях он уже прощался с жизнью, когда вдруг неизвестно откуда явился рослый воин в высоком шишаке и с размаху отрубил уже занесённую над головой беспомощного барона вражью длань.
– Садись на конь, барон Карл! – крикнул ему знакомый голос.
Сильные руки помогли барону вскарабкаться в седло. Ошарашенный, изумлённый сидел Карл, весь в пыли и в крови – он узнал русса Димитрия, с которым вчера спорил на совете у королевича.
Тем временем Талец, оставив барона, мчался уже на другое крыло, где ещё кипел ожесточённый бой.
Вспыхивали ярким пламенем печенежские юрты и шатры, чёрный дым стлался над равниной, остатки разбитых орд бежали через Тимиш, многие тонули, вослед им неслись стрелы, летели метко брошенные сулицы. Усталые угры не преследовали врага, да и преследовать-то было почти некого, большинство печенегов либо пало в сече, либо было захвачено в полон.
У обозов и юрт раздавались крики и стенания. Угры волокли упиравшихся женщин, валили их наземь и прилюдно насиловали.
Тальцу навстречу попался сотник с сабельным шрамом, тот самый, с которым говорил он, лёжа в засаде на кургане. Он злобно смеялся и тащил за косы черноволосую молодую печенежинку. Та отчаянно отбивалась, вопила, вырывалась из цепких рук воина, тогда сотник повалил пленницу в густую траву и стал с яростью сдирать с неё рубаху и синие шёлковые шаровары.
Как дикие звери, радовались своей удаче победители.
«Дикари! Господи! Ничтоже человечьего!» – Талец закрыл лицо руками.
«А у нас на Руси?! Что, инако?! Да нет, то ж самое! – подумал он с горечью. – Нечему тут дивиться. Весь мир наш таков, всюду царят в нём зло да насилье».
Он подъехал к берегу реки, спешился, снял шелом и, зачерпнув воды, долго с жадностью и наслаждением пил.
– Русский воевода, ты спас мне жизнь! – К нему подошёл надменный барон Карл и с уважением подал руку. – Знай: сегодня ты приобрёл друга!
…К шатру Коломана в туче пыли подлетел высокий седобородый печенежский всадник. Круто осадив коня, он порывисто соскочил наземь.
Королевич сидел у входа в шатёр на резном стульчике. Печенег встал на колени, склонил голову и положил у его ног харалужную, подёрнутую синевой саблю с кровавым рубином на рукояти.
– Прими клятву на верность! Ты – мой господин, Коломан! Я, хан Кеген, теперь твой воин! Я и моё племя будем служить тебе и королю угров! Я сказал!
Несмотря на унижение, он был горд, этот хан Кеген. Даже побеждённый, сохранял хан своё достоинство.
Талец невольно сравнил его с тем угорским сотником и удивился своим мыслям: «Чепуха лезет в голову. Разве ж таких людей равнять мочно?»
Коломан взмахом руки подозвал епископа Купана.
– Крестить хана Кегена и его племя! – приказал он коротко и повернул голову к Тальцу.
– Возьми от меня за доблесть. – В руках королевича сверкнула золотая воеводская гривна. – Этой победой я обязан тебе.
Глава 54. Державные заботы
Над Эстергомом стояло жаркое марево, пот градом катился с потемневших от загара лиц. Авраамка укрывался от духоты в каменных палатах королевского замка и без устали скрипел гусиным пером – он переводил с греческого на латынь старые ромейские хроники.
Но надолго в покое его не оставляли: то вызывал к себе король Ласло, приставал с расспросами о Константинополе и о Руси, озабоченно хмурился, постукивая костяшками пальцев; то он принуждён был читать вслух священные книги Евангелия королеве Аделаиде и её дочерям, занятым вышиванием воздухов[235]; то герцогиня Фелиция приказывала ему разъяснить какое-нибудь вновь услышанное, незнакомое доселе мадьярское или славянское слово.
Крутился Авраамка, как белка в колесе, спешил из покоя в покой – всем был он нужен, и всем надо было угодить. Не допусти Господь впасть в немилость – начнут травить, распускать про него нелепые слухи и небылицы, вся гончая свора придворных набросится на него, готовая растерзать, как зайца на охоте.
Ещё того мало: узнав о победе над печенегами, король устроил в лесах за Вишеградом ловы, и Авраамке велено было неотлучно находиться при особе его величества.
Шумная толпа разряженных баронов выехала из города рано утром. Под сенью дубов и буков не было, правда, так жарко, и Авраамка даже немного радовался, что очутился на свежем воздухе, вдали от городской пыли и суеты. Утренний лес наполняло множество звуков, щебетали птицы, у подножий холмов журчали ключи с целебной, горьковатой на вкус водой.
Король велел разбить на широкой поляне лагерь, поставить свой большой шатёр и, окружённый телохранителями, предался отдыху.
Постарел, погрузнел Ласло, редко в последнее время ходил он в походы, выезжал на охоту, больше сидел затворником и молился о спасении души. Льстивые монахи и епископы уже поговаривали о причислении его после смерти к лику святых.
Авраамка на раскладном стульце расположился посреди поляны. В окружении пышной свиты унеслись в лес королевские дочери, занятые соколиной охотой; герцогиня Фелиция, вооружившись секирой, ускакала со своими нурманами ближе к Дунаю полевать вепря; стихли вдали крики ловчих и шумный галдёж лихих охотников, увлечённых зычным голосом герцога Альмы.
Авраамка недоумевал: зачем это король позвал его сюда? Или хочет поведать нечто тайное и важное?
Догадки смышлёного грека вскоре подтвердились. Ласло через начальника стражи вызвал его в шатёр.
Низко поклонившись, Авраамка скромно присел на кошму. Король, светлоглазый, полный, с круглым, лоснящимся от пота лицом, в коротком полукафтане и суконной шапке голубого цвета, пил из окованной серебром чаши молодое виноградное вино. Он натянуто улыбался, хвалил Авраамку за переводы, обмолвился добрым словом о Тальце. Грек напряжённо ждал, что будет дальше.
– Много вреда причиняет нам в последнее время германский император Генрих, – начал, наконец, король серьёзный разговор. – Обвиняет, что хотим мы, мадьяры, отобрать у него земли, нападаем на его крепости. Всё это правда, но мы воюем с ним, потому что союзны римскому папе Григорию, его злейшему вр