…Великий киевский князь Всеволод принял посольство пышно, с торжественностью. В дар королю Ласло было передано сорок шкурок соболей, отсыпано немало серебра, отлито немало хмельного мёду.
После первого приёма переговоры велись тайно, при закрытых дверях, Всеволод говорил с баном Уголаном с глазу на глаз, без свидетелей. Уголан был хитёр и изворотлив, но и великий князь никогда не слыл простаком. Оба за витиеватыми речами собеседника изыскивали тайный смысл и ходили вокруг да около. Так было до тех пор, пока Уголан почти дословно не пересказал веленную Коломаном и Анастасией речь о прежних сношениях императора Генриха с покойным князем Изяславом и его сыном Ярополком в дни, когда последние мыкались по Европе и искали помощи против Всеволода и Святослава. Великий князь тотчас насторожился и поспешил закончить разговор.
Потянулись дни ожидания. Бан в волнении прохаживался по посольскому подворью, сомневаясь и терзая себя мыслью, что был слишком прям. Наконец, не выдержав, он послал на княж двор Авраамку, приказав ему попытаться что-нибудь выведать о замыслах великого князя.
С робостью и бьющимся в волнении сердцем взошёл грек на высокий всход с мраморными ступенями. Взошёл и… Лицом к лицу столкнулся с князем Олегом. Вот уж кого не ожидал увидеть в Киеве в эту беспокойную пору!
Олег после возвращения в Тмутаракань жил пока со своим недругом-дядей в согласии, не было у него сил и средств для новых ратей. С виду он смирился, со своей женой, красавицей Феофанией Музалон, часто навещал Всеволода, бывал в Киеве едва не каждый праздник, пил вино и вроде бы старался не поминать прошлое. Но за спиной острил Олег кинжал, приступы жгучей ненависти охватывали его при воспоминании о пережитых невзгодах, о полоне и ссылке, и клялся он, что отомстит и воротит потерянные ранее волости.
Облачённый в саженый жемчугами и смарагдами вотол, в горлатной шапке и алых тимовых сапогах, с золотой гривной на мускулистой шее, ошарашенно взирал Олег на знакомого гречина. Авраамка попытался пуститься наутёк, но князь сильной дланью цепко ухватил его за ворот кожушка.
– Откель ты тута, переметчик?! – прогремел над ухом Авраамки грозный, ничего доброго не сулящий голос. – Чего тут те нать?! К уграм сбёг! Брата мово Романа на погибель бросил, а сам удрал! И в Царьграде тогды опять сбёг! Кому служишь, падаль ты поганая?! Крючкотвор! Вот выпороть тя велю! Иуда!
– Княже, княже! – Авраамка с трудом вырвался и насторожённо покосился на расхаживающих у ворот оружных Всеволодовых ратников. – Я ведь никогда тебе зла не хотел. А Романа, брата твоего, поганые убили. Я же его всяко уговаривал к ним не ездить, да он меня не послушал.
– А чё тя слушать?! Противно тя и слушать-то, семя крапивное! – Олег зло сплюнул. – Ну, попадись мне, ворог!
Он погрозил Авраамке кулачищем и грязно выругался.
Не помня себя, опрометью помчал Авраамка назад, на посольское подворье, где жили угры.
«Вот ещё одна с прошлым встреча, – подумал он раздражённо. – Надо же, угодил этому крамольнику в лапы. Слава Христу, хоть не тронул, испугался, не стал шум подымать. Верно, прикидывается перед великим князем овечкой. А сам волчище лютый!»
Наутро бана Уголана вызвали к великому князю.
Всеволод торжественно объявил:
– Русь кесарю Генриху не помощница! С королём мадьяр будем иметь мир, любовь и дружбу, как было и раньше.
Цель бана была достигнута. Довольный Уголан учинил у себя на дворе пир и стал готовиться к скорому отъезду.
Авраамка, как ни хоронился, попался единожды ввечеру Олеговым людям. Набросились на него, скрутили по рукам и ногам сыромятными ремнями, швырнули на телегу и вывезли к чёрному ходу старого Святославова терема, где сейчас жил Олег с супругой.
Развязав, его грубо втолкнули в утлую камору. В углу пылал очаг, зловеще темнели на стенах страшные орудия пыток, посреди каморы на раскладном стульце сидел в багряного цвета рубахе и синих широких штанах-шароварах мрачный Олег.
Авраамку бросили перед князем на колени.
– А, попался-таки, лиходей! – Лицо Олега исказила гримаса презрения. – А ну, сказывай, мразь, чё в Киеве деял?!
– Княгиню твою с чёртом совокуплял! – огрызнулся Авраамка, сам изумляясь своей нежданной дерзости.
– Что?! Как смеешь?! – Глаза Олега налились кровью. – Да я тя на дыбу!!! Княгиню порочить!!!
Он вскочил, схватил грека за грудки, поднял и что было силы треснул кулаком по лицу.
Авраамка обмяк, бессильно рухнул на каменный пол и через силу прошептал:
– А за поврежденье посла иноземного перед великим князем будешь держать ответ. Подручные твои, как голодные волки, на улицах на людей бросаются – где такое видано? Нет, Святославич, не взять тебе меня. А если какой ущерб мне от тебя и твоих людей будет, узнает о том князь Всеволод. Ой и не поздоровится тебе тогда! Ну да ладно. – Он поднялся на ноги и, заклиная себя держаться понаглее и поуверенней, продолжал. – Удар твой прощаю, не злопамятен. Но остерегись на будущее.
Грек стряхнул пыль с шапки и, надев её на голову, повернулся к двери.
– Вели открыть.
Олег, оторопев от наглости Авраамки, застыл на месте.
– Ты! Ты! – У него не хватало слов для возмущения. – Ты князю такое молвишь?!
– Да что ты за князь? Изгой, буян да бродяга! Ну, прощай!
– Стой! – заорал Олег. – Сволочь! Ирод! Выродок поганый!
– Да не шуми ты попусту. Вот что скажу: поберёгся б ты, в Киеве лишний раз бывать тебе не след, опасно.
– А ну отмолви! Что ведаешь?! – крикнул Олег, но в голосе его пропала прежняя уверенность, он озабоченно насупился.
– Выпустишь – скажу. Не выпустишь – смолчу. И дыба язык не развяжет.
– Говори, выпущу!
– Не торопись. Во двор выйдем, тогда.
– Княжому слову не веришь?!
– А ты, ты веришь слову? Вениамина, старосту хазарского, помнишь?
– Ох, ворог! Ну что ж. Твоя взяла. Идём!
Они вышли на заснеженный двор, Олег на ходу набросил на плечи кожух, нахлобучил высокую шапку.
– Топерича молви! – злобно рявкнул он, сверля Авраамку полным гнева взглядом.
– Ну так. Князь Всеволод думает тебя схватить и в поруб заключить. Полагает, ты поганых на Русь навести хочешь.
– Кто такую лжу измыслил?!
– Эх, князюшко! Или нет у тебя в степи врагов? Романа кто убил? Боятся мести твоей.
– Правильно боятся, лиходеи! – Олег до боли стиснул кулак. – Но ты откель прознал?
– Прибежал к послу, бану Уголану, один половчин, просил взять на службу, – не задумываясь, врал Авраамка. – Вот я его и порасспросил. Отъезжал бы ты, князь.
– Ладно, ступай, – недовольно буркнул Олег. – Эй, отроки! Взашей, за ворота сию вражину!
Авраамку со смехом швырнули в сугроб. Кряхтя и отплёвываясь от снега, грек выбрался на дорогу и поспешил на посольский двор.
«Господи, прости! Грех сотворил! Ложь, одну ложь сказал этому злыдню! Рассорил его с великим князем! Да они и без меня бы рассорились, – пытался Авраамка успокоить свою совесть. – А мне о себе подумать надо было, себя спасти. Убил бы ведь, что ему!»
Не разбирая пути, бегом нёсся Авраамка по улицам ночного Киева.
…Следующим утром он подъехал к вратам недавно построенного Янчиного монастыря, долго смотрел на высокую каменную стену и выглядывающую из-за неё церковенку с золотым куполом. Раздался тяжёлый удар колокола, вокруг купола закружили стаи шустрых голубей. Через чугунные решётки ворот было видно, как заспешили в церковь на молитву монахини в чёрных одеяниях.
«И средь них – она! Господи, всё прошло, всё истаяло, ничего не осталось!» – Авраамка, смахнув слезу, поворотил вспять.
Не мог ведать гречин, что Роксаны среди инокинь не было.
Княгиня Феофания недоумевала: ещё вчера её муж лобызался с великим князем, пировал вместе с ним в гриднице, пил крепкие меды и клялся в дружбе, а сегодня они стремглав неслись в возке по заснеженному шляху. Олег мрачно озирался и на вопросы обеспокоенной жены отвечал резко и грубо, твердя, как заученную пустую фразу:
– Тако нать![250]
Кони летели галопом, Феофания испуганно прижимала к груди маленьких Всеволода и Игоря. Дети, было закапризничавшие, теперь насторожённо взирали на старших чёрными глазёнками.
Как она, Феофания, любила своих малышей! Они были её гордостью, её радостью в жизни. К мужу, вечно хмурому и озлоблённому, она с годами охладела, да и он давно утратил былой любовный пыл. Феофании не раз доносили, что Олег в Тмутаракани балуется с вольными прелестницами. Она не осуждала его, не ревновала – это казалось ей бессмысленным и глупым и было ниже её достоинства архонтиссы; её главной заботой стали дети, их будущее, и она поддерживала и часто побуждала Олега к действию. А он, как затаившийся хищник, всё выжидал и всего опасался.
В степи царил холод, вой ветра за окнами сопровождал княжеский поезд до самой Тмутаракани, Феофания мёрзла, куталась в беличью шубу, крестилась, шептала молитвы.
Олег часто выходил из возка, пересаживался на конь и выезжал вперёд. С каким-то тупым ожесточением скакал он навстречу лютому ветру, летящий снег колол ему лицо, застил глаза, проникал за воротник, обжигая тело холодом. Олег мчался через скованные льдом реки и курганы, весь исполненный отчаянной дикой решимости.
Страшную беду готовил Русской земле одинокий чёрный всадник в вечерней, яростно воющей степи.
Глава 59. Великая мадьярия
В словацкую Нитру пришла зима. Во дворе дети играли в снежки, служители замка в Верхнем Граде лопатами расчищали путь, а снег всё сыпал и сыпал косыми лохматыми хлопьями, залеплял окна, кружил в вихрях над белыми сугробами.
Каменный замок с круглыми зубчатыми башнями-ротондами, холодный и мрачный, унылой неприветливой тенью тяжело навис над горой.
Коломан, ныне наместник короля в Нитре, выглянув в окно, зябко передёрнул плечами. Его горб ныл, чуя перемену погоды.
«Наверное, грядёт мороз. О, Кирие элейсон! Грехи тяжкие! Тоска здесь. Тоска и боль. Что остаётся делать? Только стучать зубами от холода и молиться».