Он покивал седой головой, степенно отмолвил:
– Туров, Пинск и городки на Горыни дам. А Берестье пусть останется у Давида. Не хочу новых смут, новых котор. Война между вами мне в горе и в печаль.
– Но, стрый, разумно ли так усиливать Давида? Вспомни, как он грабил купцов в Олешье и как отобрал у тебя Тмутаракань. И потом, Давид – младший в нашем роду, – возразил Святополк.
– Я сказал! – внезапно гневно рявкнул на него Всеволод.
Святополк вздрогнул и вскрикнул.
– Да нет, стрый, я ничего, ты не гневай. – Чёрные очи Святополка уставились на великого князя с испугом, как-то затравленно косили по сторонам, он перестал гладить бороду, а поднял дрожащие длани и пробормотал: – Буду рад и Турову с Пинском. Только не распаляй сердце своё. Христом Богом молю! И без того здоровья у тебя не лишка. Весь хворый ходишь.
«О Господи! Вот оно! Вот почему он такое молвит! Он ждёт моей смерти! – Всеволоду сделалось страшно. – Как гриф-стервятник, сидит, терпеливо выжидает, а потом бросится клевать мёртвое тело! Он надеется на мою скорую кончину, на Ярославов ряд, на Киев!»
– Стало быть, уговорились? – спрашивал Святополк.
Робость его исчезла, он требовал ответа – упрямо, твёрдо. И Всеволод ощутил всю стоящую за племянником силу – старых Изяславовых и Святославовых бояр, боящихся крепкой княжеской власти. И он понимал с горечью: таких, как Перенит, Ян и Путята Вышатичи, Иванко Козарин, Чудин, ему с Владимиром не пересилить. Они не поддерживали Ярополка, боясь засилья ляхов и немцев, не поддержат Всеслава Полоцкого – он для них находник-хитник, но Святополк – это их князь, их человек на великом столе, их ставленник.
Всеволоду стало плохо, сердце внезапно закололо, сжалось в груди от жгучего приступа боли. Он словно в тумане видел суетящихся вокруг холопов, видел обеспокоенную Анну, видел вскочившего с лавки Святополка.
Потом он лежал в полузабытьи, и одна жуткая картина сменяла перед его глазами другую. Вот курган, вот Изяслав падает ничком на сухую траву, вот алеет струя крови, и степной стервятник, взмахивая крыльями, кружит над головой со зловещим карканьем, предвкушая кровавое пиршество.
Утром князь мало-помалу пришёл в себя. Позвал гридней, велел передать Святополку, чтобы отъезжал в Туров, послал гонца к Владимиру в Чернигов – пусть скорей скачет в Киев. Тяжело, не под силу было теперь ему одному управлять Русью. Выскальзывал скипетр[258] вышней власти из слабых и немощных, старческих дрожащих рук.
В Туров Святополк добрался в марте, когда начали сходить снега. Весь вымокший, перепачканный грязью, уныло смотрел он на чёрные провалы топких болот, на взбухший чешуйчатый панцирь Припяти, на маленький, притулившийся на насыпных земляных валах городок, на мостки между болотистыми низинами, по которым приходилось проезжать с великой осторожностью и опаской.
Улицы в Турове застланы были толстыми дубовыми досками, терема князя и бояр располагались на горе, возведённой, по преданию, первым здешним князем – Туром. Сто, а может, и более лет назад, когда строили Туров, то сперва на месте будущего города насыпали толстый слой речного песка, сверху на него положили пласт мелкого угля, затем – берёзовой коры. На кору поместили битые горшки, покрыли их слоем звериных костей и чешуек язя, выловленного в текущих неподалёку речках. Наконец всё это сооружение засыпали землёй и, утрамбовав, возвели вокруг стены и городни.
Воды в Туровской земле хватало, зато пригодных для обработки полей почти не было, потому и растили рожь, гречиху, овёс здесь на островках между болотами. Для перехода с острова на остров люди прокладывали брёвна, а вывозили зерно в город только зимой, по льду, ибо летом с островов на гружёной телеге было попросту не проехать.
Следом за князем трясся на тощей кобылке иудей Исраэл, рядом с ним ехал Магнус во главе изрядно поредевшей дружины англов.
Святополк угрюмо оглянулся: да, немного у него людей. Думал ли он, сын великого князя Изяслава, что вот так придётся ему в тридцать восемь лет, петляя между болотами, пробираться к новому своему столу? И это после Новгорода!
Одно обнадёживало и успокаивало: стрый сильно хворает, скоро помрёт. Вот тогда и… Старые бояре, отодвинутые в последние годы в сторону новыми «уными»[259] людьми, ближниками Всеволода и Мономаха, обещали ему киевский стол. А он, в свою очередь, обещал старинному другу-товарищу Путяте Вышатичу должность тысяцкого. Бояре и присоветовали уйти из Новгорода. Дескать, как Всеволод умрёт, так пошлют к нему в Туров скорого гонца. Новгород же – далеко, пока придут туда вести, уже усядется на золотой великий стол кто другой.
После был ещё один разговор, тайный, на Копырёвом конце, с иудеем Иванкой Захариичем.
Иванко говорил:
– Если сядешь в Киеве, мы тебя поддержим, дадим много золота и серебра для тебя и твоей дружины. А ты станешь поощрять нашу торговлю, дашь нашим ростовщикам право брать с людинов и ремесленников более высокие резы. И ты сам, и твои бояре смогут через нас давать деньги в рост. Получишь от этого большую прибыль. А ещё будут войны, будут рабы, которых можно с выгодой продать. Подумай, князь. Тебя ждёт большое богатство, большая власть!
И Святополк соглашался на всё, он уже слышал звон серебра в ларях, видел драгоценные ожерелья, браслеты, парчовые кафтаны.
Ради этого можно было немного потерпеть, немного подождать, немного посидеть в грязном болотистом Турове. Руки зудели в предвкушении богатства, он вдруг улыбнулся и заговорщически подмигнул мрачному, хмурящему высокое чело Магнусу.
Глава 64. Единая цель
Многое переменилось в последние годы в жизни новгородского посадника Яровита. Время брало своё, и некогда лёгкий на подъём, полный сил и мечтающий о больших свершениях боярин превратился в задумчивого, равнодушного ко многим делам степенного мужа с седой окладистой бородой.
Вспоминая былые свои помыслы и надежды, он лишь грустно усмехался, качал головой, пожимал плечами. Да, не сбылось в жизни то, о чём когда-то думал, на что надеялся. Была мечта, было желание создать там, на севере, в Новгородских землях, Новую Русь, с починками[260] среди лесов, с бортями мёда, с ладьями на широких реках, с обширными угодьями, полными зверя и птицы. Поначалу казалось, что так и будет, верную выбрал он дорогу. Но после он понял, осознал: он – один, его не понимают и не принимают бояре, для которых он чужак-находник и которые жаждут только одного – прибыли, богатства, новых вотчин. Им не нужна сильная рука, сильная власть, они сами – господа этой необозримой земли, а с ними заодно и житьи, и купцы, и простой люд.
А может, он, Яровит, попросту не угадал, не в то место, не в ту землю направил он свои стопы, свои силы? Вот случилось ему единожды побывать в Ростове, поглядеть на широкие, засеянные пшеницей поля, на серебристые реки, озёра, и уже думалось: не здесь ли надо было начинать, не тут ли создавать эту новую, лесную Русь, далёкую и от княжеских свар, и от вечевых склок, и от боярской неволи, и от степных удушливых ветров? И ещё иная была мысль: может, он родился раньше времени, может, не настал ещё срок для его свершений, его мечта воплотится в жизнь позже, через сто или через двести лет? Наверное, так.
…Вместе с новгородским посольством Яровит прибыл в Чернигов, к князю Владимиру Мономаху. Долго и трудно шли переговоры, Владимир поначалу не соглашался отдать новгородцам своего первенца, но в конце концов, после споров и увещаний, уступил. Маленький Мстислав готовился к отъезду в Новгород.
…Яровит очутился в Чернигове через десять лет после той злополучной осады. Трепетом и болью наполнило его сердце воспоминание о сгинувшем Тальце, о богатыре Ратше, которого он тогда зарубил и вдова которого, красавица Милана, стала ныне его женой. Яровит знал: Милана не забыла своего горя, она отказалась от мести, она поняла его чувства, ответила на них, но между ними всегда, до скончания земных дней будет стоять вот этот старый двор, этот подобный удару молнии просверк сабли и сражённый Ратша, падающий, как сноп пшеницы, на жухлую осеннюю траву.
Яровит постоял на Ратшиной могиле, с грустью и внезапной болью ещё и ещё раз переживая былое. Нет, он не раскаивался в содеянном – так было надо. Только жалость к Милане и её чадам заставила его прийти на кладбище и глянуть на поросший мхом, грубо вытесанный из камня крест.
…После состоялась его встреча с глазу на глаз с князем Владимиром. Боярин говорил, откровенно, прямо, ничего не утаивая:
– Не такой князь нужен Новгороду, как Святополк или Глеб. Иной – чтобы и с боярами умел ладить, и против Киева ковы не замышлял. Глеб – тот хотел бояр в бараний рог скрутить. Гневлив был, и не только с боярами, но и с простым людом не ладил. А князь Святополк – сам ведаешь – больше к себе в лари смотрел. Вот и ушёл из Новгорода, едва только поманили его киевские бояре.
– Не уразумел, к чему речи твои? – удивился Владимир. – Али учить меня вздумал, как княжить?
– Да нет, князь, не то. Просто мыслю: здесь, на юге Руси, войны без конца, половцы тревожат, князья которуют. Сёла, деревни жгут, города берут приступом, грабят, разоряют. Вот и тянутся в северные волости – в Новгород, в Смоленск, в Ростов – и пахари добрые, и кузнецы, и плотники. Юг хиреет, хоть и земля тут обильная на урожаи, тучная, север же начинает людом полниться. Новые починки, новые рольи, новые города растут. Вот и хотел я там, в Новгороде… Ну, Новую Русь, что ли, создать. Всё там есть: земли – непочатый край, реки, леса с пушным зверем.
– Новую Русь? – переспросил с усмешкой Владимир. – Впервой такое слышу, боярин. Стало быть, отделиться ты восхотел от Киева, от Русской земли? Крамольничать измыслил?! – Князь не сдержался, стукнул кулаком по столу. – Вона куда загнул! Новую Русь! Стало быть, еже по-твоему, дак надобно мне Чернигов с Киевом бросать, подаваться на север, а здесь хоть трава не расти! Половцев спужался?! А сколь люду губят они! А князья те же?! Деды мои в землю сию пришли, землю сию боронили, городки рубили, валы возводили, заставы наряжали. Что ж, развалить нам топерича ими созданное?! Забвенью дела их предать?!