Тонкие, обнажённые до локтей длани Святополка с долгими перстами выразительно двигались, и вослед им, словно крылья, вздымались широкие рукава его опашня голубого цвета.
– А что, прав ты, пожалуй, Святополче! – задумчиво покрутив вислый пепельный ус, согласно кивнул Олег.
– Токмо как содеять се, братья? – вопросил молчавший доселе Игоревич.
– Ты, главное, жёнке своей лишнего чего не сболтни! – насмешливо скривив уста, молвил ему Олег.
Давид Игоревич был женат на родной сестре Ростиславичей Елене и имел от неё двух маленьких сыновей, Всеволода и Игоря.
– Как содеять? Вот соберёмся да порешим, с боярами вместе да со дружинами, – промолвил Святополк.
– Покуда стрый наш Всеволод жив, вряд ли чего у нас выйдет. Вот коли помрёт он, тогда… – Олег не договорил.
Переглянувшись, трое двухродных братьев друг друга поняли.
Разговор на том закончился. Кликнули князья стольников, велели звать ближних бояр и старших дружинников, нести вино и яства.
Святополк почти не пил, ссылаясь на слабое здоровье, Олег ел и пил в меру, Игоревич же, хотя обычно никоей меры не знал, но, не доверяя владетелю Тмутаракани, сдерживал себя. Потому, верно, и не случилось под зиминскими дубами пьяного разгула. Сидели князья на кошмах, тянули неторопливо из чар хмельные напитки, раздумывали над давешним разговором.
Святополк умолчал о том, что едва не тайком выдал сестру Евдокию за польского князя Мешка, сына покойного Болеслава и родной Олеговой сестры Вышеславы. Говорят, противилась Вышеслава сему браку, говорила о близкой кровной связи Мешки и Евдокии. Убедили, переспорили, настояли краковские можновладцы, да и князь Герман, дядя жениха, был не против. Здорово помог в этом хитром деле старый Святополков дядька, боярин Перенит. Поехал к ляхам в гости, потолковал, с кем надобно. Теперь, надеялся правитель Турова, появится у него крепкий союзник. Другим хотел бы Святополк видеть Всеслава Полоцкого. Долго уговаривались с сим волкодлаком (прости, Господи!) и ударили, наконец, по рукам. Племянница Анастасия Ярополковна будущим летом выйдет за сына Всеславова Глеба.
Уже словно слышал князь шум очередного свадебного застолья. Крепла власть его в Западной Руси, и всё чаще посматривал он в сторону Киева.
Сидел на кошмах в веже, взирал исподлобья на Игоревича, на Олега, на ближних их людей, размышлял о том, что всё в этом мире непрочно. Неведомо, будут ли Олег и Давид ему мирны, или станут врагами, соперниками в борьбе за волости.
Разошлись князья по своим вежам. Один остался возле очага Святополк. Долго смотрел на огонь, затем, откинув войлочную занавесь, встал на колени перед походным столиком с иконами, перекрестился, зашептал молитву.
Вокруг царила тишина, только шелестели под порывами ветра листвой великаны-дубы.
Глава 67. Крушение
По обе стороны от великокняжеского стольца чинно расселись киевские бояре. Одежды блистали золотом, на руках горели браслеты и перстни, на толстых шеях посверкивали золотые и серебряные гривны.
Горница была ярко освещена свечами. Всеволод, жмурясь, смахнул с глаза непрошеную слезу.
Царило молчание, бояре тихонько перешёптывались, искоса с насторожённым вниманием поглядывая на бледное, изрытое морщинами лицо великого князя.
«Ждут не дождутся моей смерти, – подумал Всеволод. – Да, недовольны многие. И вдобавок этот митрополит! Мог бы и промолчать!»
Давно не ладились у Всеволода дела с Царьградом, с тех самых пор, когда базилевс Алексей Комнин вернул в Тмутаракань из ссылки Олега. Патриарх и церковь Константинопольская – Всеволод знал – во всём держали сторону императора. Потому и охладел великий князь к митрополиту Иоанну Продрому, потому и сближался он, в противовес ромеям, с западными властителями, потому и благословил брак своей дочери Евпраксии с кесарем Генрихом.
А тут ещё два года назад разбойные купцы выкрали из ромейского города Миры Ликийские мощи святого Угодника и Чудотворца Николая и перевезли их в италийский город Бар. Случилось это событие 9 мая, римский папа объявил этот день праздником в честь святого Николая, чего в Константинополе, само собой разумеется, не приняли. Зато на Руси, по повелению Всеволода, попы Святой Софии уже широко и торжественно отмечали день Николы Вешнего. Митрополит гневался, патриарх в Царьграде метал громы и молнии, но великий князь твёрдо отстаивал нововведение. Ему было важно показать, что Русь – держава, идущая своим путём, и ни Константинополь, ни Рим не должны указывать ей, как быть и что делать. И отец, и дед Всеволода тоже поступали самостоятельно в делах церковных…
Митрополит Иоанн, статный, быстрый, решительный, в чёрной рясе и клобуке с окрылиями, с посохом в твёрдой руке, сопровождаемый гурьбой протоиереев и иереев (все сплошь греки, – отметил про себя Всеволод), не вошёл – ворвался в горницу. В жгучих чёрных глазах его горел гнев.
Митрополит остановился перед стольцем и, едва сдерживаясь, сухо перекрестил поднявшегося ему встречь великого князя.
– Говори, отец Иоанн, что взволновало твою душу? Какие имеешь жалобы? Слушаю тебя, – сев обратно на столец, промолвил хриплым глухим голосом Всеволод.
Иоанн начал свою речь медленно и спокойно, но, с каждым мгновением всё более распаляясь и багровея от ярости, вскоре перешёл на крик. Стуча пастырским посохом по полу, седой старец грозно вещал:
– Господь да наказует вас, нечестивцы! Бога вы забыли! По всей земле вашей рекут проповеди славяне, не разумеющие греческой молви, кои святые слова молитв коверкают и перевирают! Не до́лжно более такое терпеть! Ибо не внемлет народ неправедным жалким речам их! В пущах лесных, средь болот топких поклоняется он идолам поганым! Вопрошаю тебя, княже, доколе так будет на Руси?!
Всеволод, молча кусая губы, с ленивой отрешённостью взирал на шёлковую рясу митрополита, на большой золотой крест и на панагию, колышущиеся у него на груди.
Излив душу, Иоанн замолк, присел на лавку и, хмурясь, уставился великому князю в лицо.
Не выдержав его прямого вопрошающего взгляда, Всеволод опустил глаза, прокашлялся и тихо сказал:
– Ты во многом прав, владыко, но, к нашему великому прискорбию, нельзя сразу, единым взмахом руки или единым словом искоренить в душе человека зло. Потому, хоть мы и преследуем старую веру, но она ещё жива. Есть в нашей земле глухие места, докуда пока не доходят просветители, есть дрягвы[265] и леса, в которых хоронятся волхвы. Нужно, владыко, терпение, великое терпение. А криком делу не поможешь. Вспомни: сам ты призывал меня к осторожности, к смирению, к кротости в делах веры. Отчего же сейчас ты так гневен?
Митрополит внезапно порывисто вскочил с лавки, с непривычной для себя лёгкостью бросился к двери и, обведя посохом сидящих бояр, на ходу выпалил:
– Язычники нечестивые! Не внемлете вы словам Божьим! Муки ада вас сожидают! Мало того что поганство не пресекаете, так больший грех творите – в латинскую ересь впадаете! Будь же ты проклят, князь!
Он вышел, с силой хлопнув дверью. Всеволод вздрогнул, поднял голову, перекрестился, но тотчас вновь успокоился и опустил очи.
«Не боюсь твоих проклятий, пёс бешеный! Не тебе судьёй мне быть!» – с возмущением подумал великий князь об Иоанне.
– На этом всё, бояре, – сказал он со вздохом, заканчивая свещанье. – Помните, что говорил митрополит. Язычество надо искоренять.
Великий князь с трудом встал и, опираясь на плечи гридней, шаркая непослушными ногами, вышел из горницы. Было тяжело, слабость растекалась по телу, болела спина. Да, близок, близок конец его земного пути…
Вечером неожиданно забегала по дворцу челядь. Церковный служка вошёл в палату, упал перед князем на колени.
– Княже Всеволод! Беда великая стряслась! Митрополит Иоанн… – Он запнулся.
– Что там опять твой митрополит? – недовольно скривив уста, спросил Всеволод. Он был крайне раздражён тем, что служка оторвал его от чтения книг и от молитв.
– Как воротился святой отец от тебя, так упал прямь на лестнице и тотчас дух испустил.
– Что? Он умер?! – Книга в медном окладе с грохотом полетела на пол. В глазах Всеволода полыхнул ужас.
«О Господи! Только что был здоров, громогласен, полон сил, и вот…»
Он не верил своим ушам, переспросил служку, велел рассказать подробней, как это случилось.
Митрополит Иоанн Продром! И друг, и враг! Твёрдый, упрямый, прямой, он всё же стал для Всеволода частью этой, киевской жизни, он не таил от него своих мыслей и чувств и хотя бы этим был хорош. И как настигла его смерть – быстро, внезапно, мгновенно!
Но прочь, прочь переживания. Не такой пастырь, как Иоанн, нужен теперь Руси, не ромейский угодник, противящийся ведению службы на славянском языке и не желающий понимать, что Русь – это не издыхающая, погрязшая в роскоши и разврате Ромея. Нужен такой митрополит, который не мешал бы ему, Всеволоду, который был бы кроток, тих, далёк от мирских забот. Но где такого добыть?
«Дочь Янка! – ударило в голову. – Она часто бывает по делам своей обители в Царьграде, знает тамошний клир. Пусть плывёт к патриарху. Она добьётся того, чего он хочет».
Он, Всеволод, знает упрямый и твёрдый нрав своей дочери. До чего она похожа на свою покойную мать, царевну Марию!
Но довольно, довольно тягостных воспоминаний. Мария – это далёкое прошлое, а надо смотреть вперёд, покуда… покуда он жив!
…Ранней весной вместе с ромейскими купцами игуменья-княжна Янка возвратилась из Константинополя. Поддерживаемый под руки служками, весь трясущийся, как в лихорадке, сошёл следом за ней со сходней корабля древний старец с восковым безжизненным лицом, в парчовых ризах, в митре на голове.
– Не жилец! – пронёсся по собравшейся вокруг толпе киевских мирян шёпот.
И в самом деле, новый митрополит, именем, как и прежний, Иоанн, мало того что еле ходил, так ещё и почти ничего не видел. Но Всеволод понимающе переглянулся с Янкой – она сделала то, о чём он её просил, как раз такой митрополит и был сейчас ему надобен. Не станет ни во что вмешиваться, сядет в своём дворце за каменной оградой и будет тихо сожидать смерти, проводя время в нескончаемых молитвах. А коли умрёт – когда ещё из Ромеи привезут нового! Или можно будет поступить так, как отец, князь Ярослав – собрать на снем епископов и выбрать митрополита из русских. Это не возбраняется канонами христианской церкви. Впрочем, то будет потом, после, пока же он, Всеволод, был доволен Янкой, доволен новым митрополитом. На душ