– Кровосмешение… Инцест, – задумчиво повторил Святополк на латыни. – Что теперь об этом толковать! Было, прошло. Моя сестра вернулась ко мне. Вдовствует, как и ты.
– Мне вдовствовать осталось недолго. – Вышеслава вдруг улыбнулась. – Вот отношу траур по сыну, пойду снова замуж. За одного знатного угорца. Надеюсь, у меня ещё будут дети.
«Ещё бы! Такая краля, да одна! Прольёт слёзы горькие, успокоится, станет жить дальше! – подумал Святополк. – Уже, почитай, отплакала своё. Мне-то вот как теперь быть?! Как от вражьего удара в спину оберечься?!»
Беспокойство охватывало Святополка, снова вскочил он на ноги, заходил по горнице, теребя перстами длинную свою бороду.
Меж тем Вышеслава продолжала:
– Много лет не видались мы с тобою, волче-Святополче! Недруг ты мне! Ведаю, не спорь! – решительным жестом остановила она готового возразить князя. – Брата моего Глеба по твоему повелению сгубили! Хоть и давнее дело сие, да не забыть такое! Ради сына, может, и забыла б, а так… Нет, не могу! Равно как и дядьку Всеволода. Он ить поганым половцам за голову другого брата моего, Романа, заплатил!
– Все мы теряем близких. И у меня погибли и отец, и брат Пётр-Ярополк! И Бог весть, что будет завтра с нами, – хрипло отозвался Святополк. – Весь мир наш бренный исполнен грехов и ненависти!
Он опять крестился, шептал слова молитвы. Вышеслава смотрела на него с презрением в серых пронзительных глазах.
Они коротко простились, Вышеслава легко, как в молодости, выпорхнула из горницы, Святополк угрюмо глянул ей вслед, кликнул гридня, велел звать дядьку Перенита.
Когда старый, седой как лунь боярин, облачённый в тёмно-коричневый кафтан с высоким стоячим воротом, перевязанный на поясе кушаком, явился в горницу, Святополк показал ему послание угорского короля и рассказал о Вышеславе.
– Извини, княже, грамоты латынской не разумею. Переведи, – попросил Перенит.
Выслушав сбивчивое повествование Святополка, боярин ласково улыбнулся своему воспитаннику.
– Что до королевы Софии и Сецеха, им тебя травить никоей выгоды нет, – молвил он веско. – Наоборот, соузники они твои, княже! Касаемо Ростиславичей, вряд ли сии князьки тебе помешают. С теми же ляхами, с уграми да с Игоревичем на Волыни пущай разбираются. Ну а от козней стрыя Всеволода да от братца твоего двухродного Мономаха мы, бояре стольнокиевские, тебя обережём. Упредим завсегда! Ибо наш ты, княже, родной! За тобою право на стол великий опосля Всеволода!
Слушая речи Перенита, Святополк мало-помалу успокаивался. Уж кому-кому, а дядьке своему доверял туровский владетель всецело. Этот не подведёт и не предаст!
По устам Святополка проскользнула, тотчас утонув в густой бороде, слабая вымученная улыбка.
Глава 69. Грозное лето
По приметам лето 1092 от Рождества Христова мыслилось жарким и несчастливым. Грозные предвестья беды уже давно являлись в небесах над Русью.
«Было знамение в небе – точно круг посреди неба превелик», – писал летописец.
21 мая пополудни случилось затмение солнца, и так сильно заволокло небесное светило темнотою, что многие люди ужаснулись.
С той поры и грянули великие беды.
Горели леса, дымились торфяные болота, в воздухе стояла удушливая тяжёлая гарь. Города как будто обволок со всех сторон туман, в непрозрачной серой дымке скрывались окрестные сёла и слободы. И невесть откуда являлись раскосмаченные белобородые волхвы с посохами в руках, оборванные, с горящими ненавистью очами.
«Перун наказует вас, нечестивых! Продали душу свою вы богам неправедным, отворотили лик свой от Перуна и Сварога! За то горе, горе вам, безумным! Молнии испепелят вас! Глад великий погубит вас! Иноверцы придут и поработят вас! Горе вам, горе! И станет земля Русская на Греческой, а Греческая – на Русской, и водами изойдёт земля, и потоп будет великий!» – вещали кудесники.
Потом они исчезали, уходили, скрывались посреди огня и дыма, иных ловили и вязали княжеские дружинники, иные, гонимые из городов, запутывали следы в лесных чащобах.
Вскоре поползли недобрые слухи из Полоцка. Ночами бродили там по улицам некие бесы, слышали люди топот и дьявольский свист. Перепуганные полочане выбегали из своих домов, но тотчас падали замертво, поражённые язвами. А после видели бесов в Полоцке и средь бела дня. Страшны они и мерзки видом, рогаты, а вместо ног имеют козьи копыта.
Люди верили всему, любым небылицам. Но доля истины в этих слухах, сплетнях и страшных рассказах была – наступало на Руси тяжкое, неспокойное время.
Страшное что-то творилось и в Причерноморье. Княжеские лазутчики и купцы передавали: половецкие кони и стада скота вытоптали пастбища в низовьях по обоим берегам Днепра, голод поразил становища степняков. Давно были ими разорены и обращены в пепел ближайшие русские сёла и городки, кочевья задыхались от бескормицы, от жары, от многолюдства. И выход был у половцев один.
Сквозь завесы дыма, обходя горящие леса и болота, шли половецкие орды на север. В такой великой силе ещё не врывались степняки в киевские пределы, давно не находила на Русскую землю со стороны степи такая напасть. Горели сёла, городки, дым и огонь были всюду, сливались воедино пожары половецкие и лесные, дым болотный и кизячный дым костров. Кочевники нападали нежданно, с разных сторон, шли лавиной, пожгли Прилук, Песочен, Переволоку. Князья, бояре, дружинники запирались в городах, за валами и надёжными стенами крепостей. Туда же спешили, гоня перед собой скотину, жители сёл – смерды, закупы, людины. Уходили, убегали от удушливой гари, от огня, от вражеской стрелы. А где-то уже понуро брели по степным шляхам иные русичи, оборванные, измождённые, в колодках на ногах, повязанные арканами. Со свистом опускались на их плечи нагайки, они падали, умирали, устилая своими телами безбрежную, чужую, равнодушную к их боли и страданиям, ненавистную степь.
Затворился в тревожном ожидании грядущего Чернигов, князь Владимир был в Киеве, у постели тяжелобольного отца, вести оттуда, с днепровского правобережья, доходили скупые и безрадостные.
Княгиня Гида всякий раз поутру поднималась на заборол, смотрела на Десну, на охваченные огнём леса, на степные заречные дали – всюду был дым, была жара, было удушье. Смахивая с чела пот, княгиня хмурилась, страшно и тревожно было ей одной, без мужа, переживать такое лихолетье. А тут ещё дети мал мала меньше, за всеми нужен пригляд и уход. Младший сын Вячеслав бегает и резвится во дворе, маленькая дочь хнычет в колыбельке, а подросший Ярополк уже взбирается, в сопровождении боярина-дядьки, следом за матерью на стену, всё выспрашивает, что да как.
Хоть малое облегчение испытала Гида, когда пробрался к сестре из далёкого Турова как обычно мрачный, кусающий усы Магнус. Смотрел исподлобья, всё справлялся о Владимире, о князе Всеволоде.
Гида ласково смотрела на брата, через силу, с трудом улыбалась. Изменился, сильно изменился Магнус. Уже не поминает он Англию, не говорит о мести за отца, весь он окунулся в русские дела, стал воеводой, боярином.
«Ну и дай Бог, – думала княгиня. – Вон англы наши разошлись, разъехались кто куда, нынче всех и не сыщешь. Велика Русь, многих в себя вобрала».
Магнус рассказывал ей, сидя за столом в горнице:
– Канут остался в Хольмгардии, стал посадником в городе Юрьев. С ним сотня наших воинов. А Вульфстан погиб в бою. Пронзила ему грудь костяная чудская стрела. Албан ушёл служить королю венгров. Говорят, там хорошо платят. Олаф уплыл в Свитьод, к ярлу Инге. Разбрелись воины по свету, никого не найти, не собрать. А наш брат Эдмунд? Что ты слышала о нём?
– Он на заставе, в Донце. Давно не имею от него вестей. Не знаю, как он там. Молюсь за него.
– Я слышал, он бросил свою немую и путается с какой-то половчанкой. Верно ли?
– Откуда могу я знать, брат? Не наше это дело – судить ближнего своего.
– Да. Пусть так. Но степь, кочевники, погони – это не для меня, сестра.
– А что для тебя? – нахмурилась Гида. – Зачем ты служишь этому Святополку? Что в нём хорошего?
В голосе княгини сквозило осуждение.
– Хорошо в нём одно: он – старший после твоего свёкра князь в роду. За ним – право на Киев, – хрипло отмолвил Магнус.
– Мой свёкор пока не умер. Не забывай об этом! – Гида возвысила голос и ещё суровей сдвинула тонкие брови. – Что же вы делите шкуру неубитого медведя?
Магнус промолчал, прикусил губу, отвёл взор. Честно говоря, сестра была права. Ему надоело, ох как надоело сидеть посреди болот в этом глухом Турове! Там скука, тоска, одолевают воспоминания. Вот он и приехал в Чернигов развеяться, да, видно, попал в недобрый час. Жара, пыль, дым, степняки!
Гида не стеснялась брата. Обнажила при нём большую грудь с розовыми округлыми сосками, стала кормить маленькую дочь. Девочка громко чмокала, первые прорезавшиеся зубки царапали княгине грудь, но Гида только улыбалась, с умилением глядя на малышку.
В углу горницы десятилетний Ярополк строгал деревянный кинжал.
– Приеду в следующий раз, подарю настоящий, булатный, с узорчатой рукоятью, – пообещал племяннику Магнус.
Оставив сестру, он вышел на гульбище, недовольно вдохнул в лёгкие пропитанный гарью жаркий воздух, закашлялся. Краем глаза увидел, как бежит навстречу ему воин-туровец в кольчужном калантыре.
– Воевода! – окликнул он и повторил, тяжело дыша от быстрого бега: – Воевода! Тут мы одного человека заприметили. Мыслим, князя Ольга проведчик!
– Кто таков?! – оживился и насторожился Магнус.
– Некий Боян, песнетворец. Что с им деять?
– Хватайте его – и в поруб. Охрану нарядите. Княгине Гиде и её людям пока ничего не говорите. Тихо чтоб. А я князя Святополка оповещу.
Магнус быстро сбежал со ступеней красного крыльца и заторопился к себе в покой.
Глава 70. Песнетворец боян
Давно умолкли чудные звуки Бояновых гуслей. Рвалась душа Бояна из солнечной Тавриды, мог бы – птицею бы полетел домой, в близкий сердцу Чернигов. Не хотел он жить вдали от родных мест, надоел песнетворцу морской простор, надоел разноязыкий корчевский торг, надоели кирпичные стены Тмутаракани. Раньше у него была цель – хотел он вернуть из ссылки своего любимца, князя Олега. Думал, уж с ним-то, с молодым ясным соколом, добудут они ратную славу, воротятся в Чернигов, и споёт он тогда на весёлом пиру сладкозвучную добрую песнь. Но приехал князь – властный, озлобленный, полный подозрительности, полетели гонцы в степи,