Но интересно выяснить, насколько я виноват в том, что настойчиво, энергично не пошел против всех остальных членов совещания и категорически не заявил, что Государь не должен менять своего решения выступить в поход вместе со своими войсками.
Обстановка заседания была такова, что правее Государя сидел председатель Совета Министров Горемыкин, а левее Его Величества – военный министр.
После заявления Государя о том, что, предполагая стать во главе армии, выступающей в поход, он желал бы дать Совету Министров некоторые полномочия для окончательного решения дел в его отсутствии, во избежание всяких проволочек и задержек с бюрократической точки зрения. Его Величество предложил Горемыкину высказать свое мнение.
Старик “премьер министр”, чуть ли не со слезами на глазах, просил Государя не покидать столицу, ввиду политических условий, создавшихся в стране, и той опасности, которая угрожает государству – отсутствие главы его из столицы, в критическое для России время. Речь эта была трогательна и, видимо, произвела на Государя большое впечатление.
К ней горячо присоединился министр земледелия и государственных имуществ Кривошеин, – энергично высказавшийся за то, чтобы Государь оставался в центре всей административно-государственной машины; излагал свои доводы он с таким пафосом, что, видимо, его речь производила на Государя тоже сильное впечатление.
Затем министр юстиции Щегловитов, опытный профессор, в своих спокойных доводах, основанных на исторических данных, сославшись на Петра Великого и обстановку прутского похода того времени, – увлек всех нас своим убежденным докладом о том, почему Государю необходимо оставаться у кормила правления.
После него решительно все остальные члены заседания высказались в том же смысле, и очередь дошла до меня.
Обращаясь в мою сторону, Его Величество сказал: – “Посмотрим, что на это скажет наш военный министр?”
– “Как военный министр, – доложил я на это, – скажу, конечно, что армия счастлива, будет видеть верховного своего вождя в ее рядах, тем более что я давно знаю это непреклонное желание и Его Величества; в этом смысле формируется штаб и составляется положение о полевом управлении. Но я, как член совета, – сейчас остаюсь в одиночестве, и такое единодушное мнение моих товарищей не дает мне нравственного права идти одному против всех”.
– “Значит, и военный министр против меня”, – заключил Государь и на отъезде в армию больше не настаивал»[137].
Всем нам теперь хорошо известно, что в итоге Верховным главнокомандующим был назначен великий князь Николай Николаевич (1856–1929), который имел воинское звание генерала от кавалерии и являлся генерал-адъютантом Свиты императора. Отзывы о нем в светском обществе ходили благоприятные, но достаточно противоречивые. Приведем некоторые из них. Великий князь Николай Николаевич был настоящим гвардейцем и выделялся в то время самым высоким ростом из родственников Императорского дома Романовых (198 см). Женат был с 29 апреля 1907 г. на великой княгине Анастасии Николаевне (1867–1935), черногорской принцессе Стане, урожденной Негош, т. е. на разведенной супруге герцога Георгия (Юрия) Максимилиановича Лейхтенбергского (1852–1912). По отзыву военного министра А.Ф. Редигера (1853–1920) о великом князе:
«Он одарен большим здравым смыслом, чрезвычайно быстро схватывает суть всякого вопроса; любит военное дело и интересуется им, долго служил в строю и отлично знает строевое дело, особенно кавалерийское… изъездил, как генерал-инспектор кавалерии, всю Россию, знал войска и их начальников во всех округах (в кавалерии – до тонкости); обладает громадной памятью. Заниматься чтением совершенно не может, поэтому все дела ему должны докладываться устно. Характер у него взрывчатый… В отношении к людям непостоянен и несомненное расположение к данному лицу иногда без видимой причины обращается в отчуждение или даже в антипатию… В общем, великий князь представлял из себя личность очень крупную: умный, преданный всецело делу, солдат душой, энергичный, он лишь не имел привычки работать сам, поэтому мог попасть под влияние докладчиков, особенно если им удавалось приобрести его личное расположение…»[138]
Великий князь Константин Константинович в своем дневнике от 2 мая 1911 г. отмечал:
«Я с женой обедал в Чапре у Николаши и Станы. Они очень любезны, но нам с ними не очень по себе. Она выставляет мужа за человека, крайне необходимого для Государя и за единственного, могущего Его выгородить из беды. Едва ли это так в действительности»[139].
Искушенный царедворец, генерал-лейтенант А.А. Мосолов (1854–1939) в свою очередь о Верховном главнокомандующем в воспоминаниях подчеркивал:
«Следует отдать справедливость великому князю: он сделал много для воспитания и приведения в порядок нашей кавалерии. При нем она могла считаться одной из лучших в мире.
Что же касается характера Николая Николаевича младшего, то в нем преобладал атавизм Ольденбургского дома. Мать Его Высочества великая княгиня Александра Петровна, дочь Петра Георгиевича Ольденбургского, была весьма схожа характером со своими братьями, Александром и Константином Петровичами. Они все были очень способны, но крайне неуравновешенны, вспыльчивы и без достаточных задерживающих центров. К тому же Николай Николаевич, как мне говорили, унаследовал от своей матушки и ее мистицизм. /…/
Сын ее под влиянием супруги Анастасии Николаевны увлекся Филиппом и Папюсом и чуть не втянул в это увлечение императрицу Александру Федоровну, о чем петербургское общество в мое время много говорило. Полагаю, что со временем откроются факты, выясняющие эти события и, быть может, они переложат ответственность за крушение империи с одних плеч на другие.
У меня же эти неразгаданные события отчасти поколебали доверие к Николаю Николаевичу. После роли великого князя, мною описанной, перед изданием манифеста 17 октября, когда он действовал под влиянием рабочего Ушакова, это доверие пошатнулось настолько, что я лично не ожидал ничего хорошего от назначения Его Высочества Верховным главнокомандующим. Письмо его Государю перед отречением последнего свидетельствует о крайне узком кругозоре и весьма не возвышенной душе. Да простит ему Господь его прегрешения, которые нам, людям той эпохи, так трудно оправдать»[140].
Вернемся к событиям Великой войны. Наконец, в дневнике Николая II от 27 июля 1914 г. была сделана запись:
«В 10½ была обедня вследствие приезда дорогой Мама в 12.36 сюда в Петергоф. Встречало все семейство, министры и Свита. Был выставлен дивный почетный караул от Гвардейского экипажа. Мама приехала с Ксенией, совершив 9-дневное путешествие из Англии на Берлин, откуда ее не пропустили к нашей границе, затем Копенгаген, через всю Швецию на Торнео и на СПб. Она совсем не устала и в таком же приподнятом настроении как мы все. Завтракали и обедали в Коттедже. Погулял с дочерьми. В 6 ч. принял Николашу. Погода была отличная»[141].
Атмосферу дней начала Великой войны хорошо и верно передают воспоминания жандармского генерал-майора А.И. Спиридовича (1873–1952), который отвечал за безопасность августейших венценосцев:
«Совсем иная, не похожая на прошлые годы, началась жизнь в Царском Селе. Все было занято войной, все для войны. Повсюду устраивались госпитали. Государыня работала в них не покладая рук. Выдвигались по новой работе новые люди. Говорили о блестяще проведенной мобилизации, успех которой приписывали Сухомлинову и главным образом Лукомскому. Объявленный 3 августа манифест к полякам вызвал большие споры. Было непонятно, почему такой важный акт издан не от имени Государя, а великим князем. Многие видели в этом умаление царской власти, порицали Сазонова.
Объявление 10 августа Японией войны Германии придало больше уверенности в окончательной победе. Это совпало с первыми хорошими вестями с фронта.
4 и 5 августа наши армии Северо-Западного фронта (1-я – под начальством генерала Ренненкампфа и 2-я – под начальством генерала Самсонова, под общим руководством командующего фронтом генерала Жилинского) начали наступление на Восточную Пруссию. Делалось это по настойчивой просьбе французов. Надо было оттянуть наступавших на Париж немцев. Армия генерала Ренненкампфа вторглась в Пруссию и победоносно продвигалась вперед, сметая все на своем пути севернее Мазурских болот. Южнее наступал Самсонов, обходя болота с запада. Стали приходить первые радостные вести. Донесся слух о легендарных подвигах казака Крючкова. Дошли вести об отдельных подвигах гвардейской кавалерии. Конной гвардии ротмистр барон Врангель в конном строю взял неприятельскую батарею. Но вскоре появились и нехорошие слухи. В Петербург стали подвозить раненых. Заговорили, что в армии Самсонова что-то неладно»[142].
В этот период многие представители Императорского дома Романовых и других известных семейств России принялись за организацию лазаретов, санитарных поездов, складов белья и медикаментов. В числе первых была царская семья и после возвращения в Россию великий князь Михаил Александрович с супругой Н.С. Брасовой. В частности, между фронтом и Царским Селом курсировали санитарные поезда, носившие имена императрицы Александры Федоровны, цесаревича Алексея Николаевича и дочерей Царской четы. С первых дней войны в Петрограде стали открываться госпитали для раненых. Руководству местного отделения Красного Креста в Царском Селе под Ее Августейшим покровительством Государыни Александры Федоровны, совместно с благотворительной помощью местных жителей, удается уже к 10 августа оборудовать 2 лазарета, а в дальнейшем их число будет увеличено до 70.