Ясно было, что приходится иметь дело с опытным господином, который постарается сорвать все, что только возможно.
Поехал я осмотреть завод Братолюбова (дом и сарай, уже реквизированные для него по распоряжению главного начальника Петроградского военного округа), рядом с которым был трехэтажный дом, подлежавший реквизиции под квартиры рабочим и под контору.
Работа по подготовке завода к работе кипела; устанавливались станки, проводились электрические провода.
Но что, собственно, будет производить завод, было неясно: были на заводе какие-то старые аэропланы, подлежавшие исправлению; была модель нового аэроплана; были грузовики, подлежавшие бронированию; но не было ничего, относившегося до изготовления “все сжигающей жидкости”, на которую, однако, был дан заказ на большую часть всей суммы.
На мой вопрос, где же приготовляется жидкость, я получил ответ, что “в другом месте”.
На другой день ко мне на прием явился какой-то прибалтийский немец, по виду простой ремесленник, очень плохо говоривший по-русски (фамилию его, к сожалению, я забыл). Рассказал он мне, что им уже несколько лет тому назад изобретена жидкость, которой можно сжигать все что угодно. Что он обращался и тогда и теперь, во время войны, в главное военно-техническое управление, но там его жидкость признали годной только для сжигания трупов, сказав, что в обращении она слишком опасна и для употребления на войне войсками непригодна.
Но он познакомился с Братолюбовым, который обещал это дело провести и затем, получив заказ, половину чистого барыша отдавать ему – изобретателю. Что теперь Братолюбову заказ дан, и последний требует от него секрет приготовления жидкости, предлагая за все это всего несколько тысяч рублей.
Закончил он заявлением, что Братолюбову сообщить секрет изготовления жидкости он не хочет, и предложил передать состав своей жидкости мне.
Я немедленно вызвал прокурора и следователя, которым немец и дал свои показания.
Затем для немца было составлено заявление в суд о мошенничестве Братолюбова, которое он и представил по принадлежности.
Химический состав жидкости изобретатель мне сообщил, а я поручил начальнику военно-технического управления заказать ему пудов двадцать жидкости и произвести с ней всесторонние опыты.
Через несколько дней ”настоящий” изобретатель уже работал на одном из полигонов около Петрограда.
Был составлен по этому делу Всеподданнейший доклад, и последовало Высочайшее соизволение освободить великого князя от наблюдения за исполнением сделанных заказов, а все дело направить и решить по усмотрению военного министра.
После этого я вновь вызвал Братолюбова и предложил ему временно прекратить исполнение сделанных ему заказов, сообщив мне состав его жидкости. Он категорически отказался. Я тогда сказал ему то, что мне было известно от немца-изобретателя.
Братолюбов признался, что это правда. Ему было объявлено, что дело ликвидируется, и чтобы он представил все данные, подтверждающие его действительные расходы, которые ему будут возмещены.
Трудно было от него получить подлинные письма великого князя и негативы фотографических с них снимков; но, в конце концов, он их сдал.
Великий князь заезжал ко мне несколько раз и был очень доволен, когда, наконец, дело было окончательно ликвидировано.
Описываю все это я подробно, так как до меня тогда же доходили слухи, что Братолюбов, сохранив, конечно, фотографические снимки с писем великого князя, хотел впоследствии их опубликовать.
При ликвидации этого дела мне пришлось два раза делать подробные доклады в Совете министров, и в результате на возмещение расходов, вызванных этим делом, было ассигновано, если не ошибаюсь, 250 000 рублей.
Жидкость для употребления в войсках оказалась совершенно непригодной и, как содержащая в своем составе фосфор, очень опасной в обращении»[382].
Следует отметить, что великий князь Михаил Александрович тяжело переживал за эту неприятную историю с Братолюбовым. В одном из своих писем с фронта уже в феврале 1916 г. он с досадой и горечью писал Н.С. Брасовой:
«Наташа, не забудь одно, что я до сих пор за всю жизнь ни в какие грязные истории не попадал, и только в конце прошлого года, действительно, благодаря моему доверчивому характеру я мог бы иметь неприятности, но, к счастью, этот вопрос теперь ликвидирован. Но ведь это не значит, что я буду продолжать делать ошибки. Наоборот, эта неприятная история будет служить мне тяжелым, но хорошим уроком и уж, конечно, ничего подобного никогда не повторится. Мне только всю жизнь будет досадно и обидно вспоминать, что я мог сделать такую ошибку»[383].
По воспоминаниям дворцового коменданта генерал-майора В.Н. Воейкова назревали важные в жизни страны события: «31 декабря 1915 года в 12 часов ночи протопресвитер Шавельский служил в Высочайшем присутствии молебен в церкви Ставки, а на следующий день в зале Дворца состоялись новогодние поздравления, принесенные Государю императору чинами штаба. Перед отъездом со Ставки министр двора граф Фредерикс доложил Государю о желательности, по его мнению, Высочайшего посещения наших законодательных палат, дабы показать восседавшим в них представителям народа доброжелательное к ним отношение со стороны царя. Этот доклад министра двора вызвал такое изумление со стороны либерально настроенных министров, в особенности С.Д. Сазонова, что благодаря их болтливости и обнаружилось, кто был инициатором этой мысли»[384].
По этому же поводу делился воспоминаниями жандармский генерал А.И. Спиридович:
«Новый год за общей молитвой с царем. Государю нездоровилось, но он приехал в штабную церковь. Начался молебен. Отец Шавельский сказал хорошее слово. Когда читали молитву о даровании победы, Государь, а за ним вся церковь опустились на колени. Молебен кончился. Приложились к кресту. На душе было радостно»[385].
В первый день 1916 г. французский посол в России Морис Палеолог (1859–1944) записал в своем дневнике (даты в нем указаны по новому стилю, который расходился с нашим календарем и опережал его на 13 дней) следующее:
«Пятница, 14 января. (1 января по старому стилю. – В.Х.)
Император, по случаю русского Нового года, обратился к армии со следующими словами:
“Доблестные воины мои, шлю вам накануне 1916 года мои поздравления. Сердцем и помышлениями я с вами, в боях и в окопах… Помните наша возлюбленная Россия не может утвердить своей независимости и своих прав без решительной победы над врагом. Проникнитесь мыслью, что не может быть мира без победы. Каких бы усилий и жертв эта победа нам ни стоила, мы должны ее добыть нашей родине”»[386].
Редактор «Московских ведомостей» Л.А. Тихомиров (1852–1923) также зафиксировал по этому поводу в своем дневнике:
«Государь дал очень энергичный новогодний приказ по армии. Конечно, так и нужно говорить. Но насколько он сам верит своему оптимизму – вопрос иной. Я думаю, он получше нас знает, что наше положение весьма ненадежное.
Вот чего он, вероятно, не знает – как громко стали говорить о его Августейшей супруге. Рассказывал Н. недавно как, ехавши по траму (в Петрограде), его знакомый слыхал слова одного из публики: “А уж нашу Матушку Царицу давно бы пора заключить в монастырь”. Рассказами о Гришке полна Россия. Так, еще недавно слыхал уверения, что Хвостов назначен в министры Гришкою. Нет сомнения, что все такие слухи раздуваются врагами Самодержавия, но это не изменяет результатов. Как прежде – очень давно, в начале Царствования – общий голос был, что Царица держится в стороне от государственных дел, то теперь все и всюду говорят, что она беспрерывно и всюду мешается и проводит будто бы именно то, чего хочет Григорий Распутин. Этот злой гений Царской Фамилии сам постоянно направо и налево рассказывает о своем влиянии. Это такая язва, такая погибель, что и выразить невозможно…»[387]
Глава Британской военной миссии в России генерал-майор Джон Хэнбери-Уильямс (1859–1946) записал в этот день в дневнике:
«14 января (1 января по старому стилю. – В.Х.) 1916 года.
Русский Новый год.
У меня был долгий разговор с Алексеевым и адмиралом Русиным по поводу снабжения армии боеприпасами; здесь вроде бы наметился прогресс, несомненно, благодаря энергии, с которой Император взялся за этот важнейший вопрос.
Алексеев получил орден св. Михаила и св. Георгия, чем очень доволен, и просил меня составить черновик письма с изъявлениями благодарности.
За обедом я сидел рядом с Императором, который говорил о том, что написание истории этой кампании потребует титанических усилий. Он считал, что труд о войне должен быть результатом коллективной работы всех союзников, что упрощенный вариант с иллюстрациями нужно напечатать для гимназий, и т. п.
Мы говорили о техническом образовании. Я сказал Его Величеству о письме лорда Роузбери, написанном несколько лет назад, где подчеркивалось превосходство немцев в этой сфере. Его Величество согласился с важностью технического образования, которое, как он сказал, “почти единственная приличная вещь, которую я могу сейчас сказать о немцах”. Однако и здесь неизбежны трудности: во-первых, огромные расходы, во-вторых, старый вопрос, готовы ли русские к такому прогрессу.
Телеграмма с наилучшими пожеланиями от имени Британской армии доставила Его Величеству много удовольствия, как и другие – из Индии и со всех концов Российской Империи. “Времена меняются, – говорил он. – Представьте, Российский Император получает поздравления из Индии!”»