Во имя государства — страница 3 из 33

Варвар

Глава девятая,в которой государь казнит наместника Хамавна за поражение в войне, а победитель наместника король Аннар Рогач признается в любви к государевой дочке

Очнулся Шаваш не скоро, а очнувшись, обнаружил, что лежит в длинной спальной корзине и одеяло поверх него сшито из шелковой нижней юбки, а сверху, на ручке корзины, висит круглый талисман против лихорадки. Шаваш выглянул из корзины и сразу увидел, что он – в комнатке Таси, а сама Тася занимается за занавеской с посетителем, и этот посетитель удит в Тасе своей удочкой.

Шаваш нырнул обратно в корзину и стал смотреть сквозь щелку. По правде говоря, он сразу заметил, что в удильщике многовато жирка и удочка у удильщика более длинна, чем прочна. Вот мужчина подцепил один раз удочкой рыбку, а второй раз – не смог, попыхтел-попыхтел и ушел.

Когда тот ушел, Тася встала и отдернула занавеску, и тогда Шаваш заметил на окне хомячка Дуню: тот прихорашивался в бамбуковой клетке. Тася заглянула в корзинку и сказала:

– Ишь ты! Живой!

– И давно я такой? – спросил Шаваш.

– Вторую неделю, – сказала Тася, – удивительно, как ты не помер.

Шаваш долго соображал, а потом спросил:

– Откуда здесь Дуня? Я же его оставил в доме господина Андарза?

– А судья Нан принес, – откликнулась Тася. – Откуда, ты думаешь, эта корзинка? Хозяйка хотела тебя выкинуть, в тот же день, а тут явился Четвертый Судья. Дал на корзинку и лечение, знахаря привел. Сказал: «У Андарза он сдохнет, у сестры ему будет лучше». Вручил хозяйке деньги и пригрозил, если что, арестовать за нарушение святых уз между сестрой и братом. Приходил здесь, сидел: один раз ты визжал, так мы в тебя вместе лекарство пихали.

Шаваш слабо прикрыл глаза. Значит, ему не почудилось: молодой судья и вправду сидел у постели.

– Эй, – сказал Шаваш, – а когда я заболел, при мне была бумага: что с ней стало?

– А ничего, – сказала Тася, – я взяла ее и сунула в коробку для притираний, ничего, никто не стащил.

Шаваш помолчал.

– А когда я кричал в бреду, – о чем я кричал?

– Глупость всякую кричал, – сказала Тася. Отвела глаза и прибавила: – Говорят, у Андарза домоправителя ограбили. А он будто бы отрицает.

– А что, когда судья Нан был рядом, я тоже глупости кричал?

– Нет, – сказала Тася, – при Нане ты глупостей не кричал.

В это время дверь растворилась, и на пороге показался судья Нан, завитой и надушенный. В руке чиновника была корзинка. Из корзинки торчала печеная свиная ножка и несколько коробочек, из тех, в которые кладут сласти.

– Проснулся, – сказал Нан.

Снял с пояса кошелек, протянул Тасе розовую и промолвил:

– Иди-ка вниз и принеси ему бульона.

Тася вышла, а чиновник остался стоять и кротко смотреть на мальчишку. Шаваш хотел что-то сказать, но не смог. Ему было уютно и хорошо, как жуку в норке. Еще никто не покупал ему спальной корзинки и одеяла. Прошло минуты две: Тася вернулась с бульоном.

– Хорошая у тебя сестра, – сказал чиновник. Шаваш на это промолчал, и чиновник, чуть улыбнувшись, добавил: – Живи у нее, пока не встанешь на ноги. Лекарь тебе неделю запретил выходить на улицу.

– А как же господин Андарз, – спросил Шаваш, – он не гневается, что меня нет в доме?

Нан страдальчески приподнял уголки бровей: Шаваш вдруг увидел, что молодой судья страшно устал и – горюет.

– Лежи здесь, – сказал чиновник.

И ушел. Тася и Шаваш остались одни.

– Странно, – сказал Шаваш, – чего это он обо мне заботится?

– Ты не думай, Шаваш, что он на тебя положил глаз, – проговорила девица, – он не из таких, которые любят мальчиков, – и, застеснявшись, поправила вышитый мешочек меж грудей.

– А что, – сказал Шаваш, – сокол его лучше гоняется за дичью, чем у утрешнего?

– Ну никакого в тебе стыда нет, – всплеснула ручками Тася.

Потупилась и призналась:

– Гораздо лучше.

* * *

Вечером к Шавашу зашла хозяйка и рассказала, между прочим, что воров, ограбивших усадьбу эконома Андарза, замели, и что сделал это не кто иной, как Четвертый судья Нан. Он давно подозревал, что десятник «парчовых курток» Ивень замешан в разных подлых делах, учредил поиск, и что же? В поленнице при его шестидворке нашли разломанный на части сундук!

Поначалу Ивень признался в вымогательствах и убийствах, но про сундук уверял, что его ему утром продали на дрова. Советник Нарай был разъярен, лично драл Ивеня и сухим и соленым, через полчаса Ивень сознался и в сундуке, и в убийствах, и в грабежах, и если бы потребовали признаться, что он скушал черепаху Шушу из государева сада, он бы и в этом охотно признался. Эконом Амадия тоже признал в Ивене грабителя, хотя рожа у него была, говорят, при этом несколько изумленная.

Хозяйка сказала, что вчера Ивеня казнили большой секирой, а товарищей его отправили в каменоломни.

– Так что не понадобились твои одиннадцать золотых, – сказала хозяйка, – и очень хорошо, что не понадобились. Это ведь такие люди, они бы никогда от Таси не отстали. Страшные люди: брали доносы, написанные советнику Нараю, и вымогали деньги в свой карман.

И пристально поглядела на Шаваша.

– Да, – сказал мальчишка, – повезло Тасе.

Весь этот день Тася была дома, а на следующее утро ушла, наказав Шавашу никуда не выходить. Шаваш спросил ее об Андарзе, – она, как и Нан, чуть не заплакала. «Что такое – изумился про себя мальчишка, – ведь не могли моему хозяину за какие-то две недели отрубить голову?»

Едва Тася ушла, Шаваш оделся и поскакал на рынок, где и услышал новость: взбунтовались варвары-ласы и захватили провинцию Хабарту.

– Отчего взбунтовались-то?

– Да вот: наместник провинции прибрал к рукам всю торговлю и стал требовать от варваров непомерные цены. Торговавших помимо него бросал в тюрьму. Варварам приходилось продавать жен и детей за товары. Они взбунтовались, вымели провинцию, как амбар перед инспекцией. А наместник сегодня прибежал в столицу.

– А кто наместник?

– А младший брат императорского наставника, господина Андарза.

* * *

Когда Шаваш вернулся в дом Андарза через ворота для слуг, он увидел, что во дворе стоит белый паланкин с двумя красными фонарями, – провинившийся наместник прибыл к брату.

Шаваш бросился в сад, перескочил из дворика в дворик, пробежал навесной галереей, на которую выходил кабинет Андарза, и запустил глаз в окно.

Наместник, чья жадность стала причиной восстания, сидел на мягкой скамье, уронив голову на руки. У него были тонкие, длинные кисти, с узкими, накрашенными хной ладонями и тщательно вычищенными ногтями. На нем был розовый кружевной кафтан, расшитый пчелами и мотыльками, и замшевые сапожки в три шва. Черные его кудри были уложены в пучок и заткнуты кинжальчиком для волос. Плечи его вздрагивали. Он плакал.

Господин Андарз ходил перед братом из угла в угол. Губы его дрожали, а лицо побелело от гнева так, что черные брови выделялись на нем, словно два жука в молоке. Шаваш еще не видел хозяина в такой ярости.

– Мразь, – говорил господин Андарз, – мразь! Наместник жрет, а народ кровью блюет, да?

– Но… – начал Хамавн.

– Молчать, – заорал Андарз, – что я отвечу государю? Что мой брат продавал варварам шелк втрое дороже справедливой цены? Что ласы, к сожалению, не так терпеливы, как наши крестьяне? А что я скажу моим друзьям с Золотого Берега? Что пути на Золотой Берег через провинцию Хабарту теперь нет, потому что в Хабарте теперь нет ни городов, ни пристаней, а есть только ласы, которые пасут стада и охотятся за караванами, а другого пути на Золотой Берег природа не выдумала?

– Но… – проговорил наместник Хамавн и поднял голову.

– Цыц, – закричал Андарз и отвесил наместнику пощечину, одну и другую.

– А что скажет советник Нарай? – продолжал Андарз. – Он приведет варварских послов, которые расскажут, как за кусок шелка они были вынуждены продавать своих жен и детей, как шелк стоил в четыре раза дороже, чем это было два года назад; он скажет: благодаря жадности одного человека империя потеряла провинцию и кто знает, что потеряет еще! И он потешит государя рассказом о том, как наместник провинции, забыв честь чиновника, бежал из осажденного города в платье разносчика и с корзинкой на голове, бежал не от варваров, а от ярости народа, который предпочел варваров его правлению!

Бывший наместник поднял голову. Лицо его было белее кружев на его кафтане. Глаза у него были заплаканные и красные, и он вовсе не походил на человека, по милости которого империя потеряла провинцию. Он походил на мышь под дождем.

– Рад, – сказал ядовито Хамавн, – что мой брат рассуждает, как советник Нарай. Похвальное единомыслие!

Андарз затопал ногами, обутыми в замшевые сапожки в четыре шва.

– Варвары взбунтовались из-за высоких цен, – продолжал Хамавн, – да от такого резона за версту пахнет Нараем! Варвары жадны и драчливы, для них и грош за штуку шелка будет высокой ценой! Да и какое им дело, что сколько стоит? Они добывают деньги грабежом, а потом зарывают их в землю! Взбунтовались по причине высоких цен, скажите на милость! Да разве ласам нужна причина, чтобы взбунтоваться? Они живут грабежом и пирами, и если у них в деревне неделю нет войны, так значит, что эту деревню неделю назад как сожгли!

Хамавн встал, и глаза его страшно сверкнули. Шаваш с удивлением заметил, что, хоть Хамавн и был младше брата, выглядел он много старше: подбородок его отвис от излишеств и жира, и толстый мясистый нос расползся по всему лицу.

– Ласы напали на Хабарту не из-за высоких цен, а из-за того, что при мне провинция преисполнилась богатства, – сказал Хамавн, – а теперь послы их явились в столицу, и Нарай посулил им: скажите, что вы взбунтовались из-за жадности наместника, и я устрою так, что государь станет платить вам дань! Кто же предатель? Я или Нарай, который сговаривается с варварами?

– Десять ишевиков за штуку шелка – это какая цена? – спросил Андарз.

– А откуда мне взять другую? – зашипел наместник. – Я не могу продавать шелк дешевле, чем он обходится твоим друзьям. И не говори, что ты не знаешь! Инспектору из столицы – давай! За краску – плати! Городским цехам – плати, а то донос напишут! Рабочим – тоже плати! Или я на них должен скаредничать? Продавать за границу по дешевой цене, а своим платить так, чтоб они умирали в прядильнях? Так тогда дома поднимут бунт, и опять я выйду виноват.

– Я, – сказал Андарз, – завоевал эту землю, а ты проворонил ее варварам! Я дядю этого Аннара водил на поводке!

– Ты, – ответил Хамавн, – завоевал не Хабарту. Ты завоевал пустырь! Когда ты мне его оставил, пепел от рисовых амбаров достигал локтя толщиной, матери ели детей от голода! Забыл, как ты взял всех мужчин Хануны да и повесил по обе стороны реки? За этакую-то войну столичная чернь восхищалась тобой! Я завел в ней ремесло и торговлю, стал торговать с варварами. Пока Хабарта была голодной плешью, варварам до нее и дела не было. А когда по деревням понастроили каменные дома, ласы выкатили глаз на чужое добро! Странное это дело, однако, что о «несправедливых ценах» они сообразили, – а хватило ли у них ума подумать, что если в прошлом году они разорили треть провинции, то в этом году ценам придется быть выше?

– Надо было разбить варваров! – усмехнулся Андарз.

– Да, надо было разбить варваров, только без армии это сделать очень трудно. Я прислал государю доклад: «Прошу позволения сделать армию в восемь тысяч человек для обороны провинции». Нарай написал на этом докладе: «Варвары мирны. Этому человеку нужна армия, чтобы отложиться от империи!»

– У тебя был отряд Бар-Хадана! – сказал Андарз, – и я заплатил этому отряду!

– Ага, – сказал наместник, – и как только твой проклятый секретарь привез деньги, Бар-Хадан взял эти деньги и ушел в горы, потому что понял, что больше ничего от нас не получит.

– У тебя были люди Росомахи.

– Ага, и я послал Росомаху навстречу этому королю Аннару, и они поговорили и решили, что лучше им воевать с империей, чем друг с другом!

Наместник горько засмеялся и махнул рукой.

– Что я мог сделать? Запретить людям богатеть, так как чем больше у них добра, тем больше у варваров алчности? Закрыть мастерские? Тут же все, кому я подношу на благовония и развлечения, да и твои друзья по Золотому Берегу разинули бы рот и съели меня. Нанять-таки армию? Тут же Нарай бы меня и арестовал… Кто же негодяй, – я, из-за которого провинция преисполнилась частного богатства, или Нарай, который, чтобы доказать, что частное богатство ведет к гибели государства, отдал провинцию варварам, а меня отдаст палачу?

– Ты что говоришь про любимца государя? – зашипел Андарз.

Брат его истерически засмеялся.

– Бывало при государыня Касие, что разоряли одного, чтобы угодить другому! А кому угождает Нарай? Чиновники в ужасе, старосты в цехах поджали губы, народ вот-вот взбунтуется, о людях богатых я и не говорю… Так кому же угоден Нарай? Никому он не угоден, кроме одного паршивого щенка, которого мать его не успела доду…

Наместник не договорил: Андарз схватил со стола поводок для мангусты и этим поводком ударил его по губам.

– Думай, что говоришь, – сказал Андарз.

Наместник откинулся на спинку кресла, вытер губы и сказал:

– Мне уже все равно.

Тут-то у двери зазвенела медная тарелочка. Вошел Иммани и, кланяясь, доложил:

– Господин Андарз! Господин Хамавн! Его Вечность желает видеть вас во дворце! Прикажете подавать паланкины?

Этим вечером Андарз вернулся с императорской аудиенции один: брат его был арестован прямо в Зале Ста Полей и брошен в тюрьму, а через три дня казнен.

Многие в те дни ожидали скорого ареста Андарза, но – обошлось. Молодой государь питал все-таки любовь к своему наставнику, а господин Андарз вел себя с величайшим тактом, сказал: «Я оплакиваю смерть брата, но не смею оправдывать его преступлений». Так что господин Андарз не пострадал. Да и что, в самом деле, такого? Если один брат, скажем, умрет от лихорадки, то это же не значит, что другой тут же тоже должен умереть от лихорадки? Почему же тогда, стоит отрубить одному брату голову, все сразу смотрят на голову другого брата, так, словно у него там не голова, а созревший кокосовый орех, который вот-вот собьют с ветки?

* * *

Всего две недели Шаваш лежал больной, и за это время столица сильно переменилась, и с каждым днем она менялась все больше. Тот, кто недавно смеялся при имени Нарая, теперь прятал свой смех глубоко в глотку, чтобы не попасться на кулак разъяренной толпе.

Городские цеха издавна изготовляли больше, чем положено, продавали сверх сметы, устанавливали новые станки. Одни мастера богатели, другие по лени или болезни оставались бедными. Теперь Нарай разрешил доносить на тех, кто изготовляет больше положенного, и освободил доносчика от ответственности за его собственные прегрешения. Бедные мастера начали доносить на богатых, желая получить по доносу половину имущества, богатые – на бедных, опасаясь их зависти.

Мастеру Достойное Ушко отрезали нос, а мастера Каввая бросили в колодец, где он пролежал два дня и нагадили сверху, причем судья так и не оштрафовал тех, кто бросил его в колодец, несмотря на то, что по новому уложению, с того, кто бросит человека в колодец, причиталось пять розовых штрафа, а с того, кто в пылу ссоры вымажет лицо человека дерьмом, – четыре розовых.

Кроме этого, советник Нарай издал указ о том, что каждый, кто не донесет на преступника, будет разрублен на две части, а каждый, кто на преступника донесет, получит такую же награду, как за обезглавливание врага, и так как преступниками по новому уложению считались все, кто зарабатывал помимо закона, тюрьмы и виселицы были переполнены.

Но самое страшное случилось в день Пяти Гусениц. В этот день в Лицее Белого Бужвы принимают Белый Экзамен, и императорский наставник был в числе экзаменаторов. Не успел Андарз войти в залу, как один из лицеистов, мальчик четырнадцати лет по имени Лахар, заявил, что он и его товарищи, будущие опоры порядка и справедливости, клялись жить в тростниковых стенах и принести свою жизнь в жертву народу и что они отказываются сдавать экзамены взяточнику, сочинителю похабных песен и гнусному развратнику, который пьет кровь и мозг народа. Этот мальчик Лахар был во главе «Общества Тростниковых Стен», к которому добровольно присоединились все лицеисты, а которые не присоединились добровольно – тех защипали и запугали. Андарз удалился: а лицеисты, сдав экзамен, вытащили из библиотеки его книги, сорвали со стен подаренные им свитки и сожгли все это во дворе. «Не беда, – сказал Андарз, услышав о костре: стихи – это то, что остается после того, как сожгут книги».

Поразмыслив надо этакими событиями, первый министр Ишнайя надел на шею веревку, посыпал голову пеплом и явился в управу Нарая, держа в руке список неправд, учиненных им в государственных закромах. Он сказал, что жил как вредный дикобраз и сосал кровь народа и ел его костный мозг, и что он раскаивается в своих преступлениях. Советник Нарай обнял его и сказал, что нет ничего слаще раскаяния в своих грехах и что когда Нарай видит, как люди сами признают свои грехах, это доставляет ему больше удовольствия, чем когда из них вытаскивают эти признания раскаленным крюком. У Ишнайи полегчало на душе, но все-таки явился с веревкой на шее даже в Залу Ста Полей, доставив живейшее удовольствие государю. После этого многие чиновники стали приходить к Нараю с веревками на шее и приносили списки своих грехов, не дожидаясь, пока из них вытащат их грехи крюком и плетью, – и не было дня, чтобы кому-нибудь не взбрело в голову каяться во дворце перед управой Нарая.

Между тем лицеисты Белого Бужвы, будущие чиновники пятнадцати лет, прогуливали занятия, чтобы ходить по городу и наблюдать за нравственностью. Под предводительством Лахара мальчики врывались в дома и выслушивали жалобы бедных людей. Вскоре они стали создавать свои отряды в обычных школах и даже среди уличных детей. Теперь часто на улицах столицы можно было видеть колонны детей. В одной руке дети держали ветку, а другую обматывали желтой шелковой лентой со словами «Благополучие государства», и родители их умилялись, видя, какой порядок соблюдают вчерашние сорванцы и с какой радостью бегут поутру в школу. Родители качали головами и говорили: «Наверное, нам уже не увидеть счастливых дней, а эти дети будут жить, как в раю». Эти дети останавливали любого и жестоко били его, если не видели нашейной бирки об уплате налога, – согласно новому указу, каждый человек должен был обзавестись такой биркой, – или находили на нем игральные кости. Они входили в лавки, требовали лицензию и расходные книги и, проверив их, пороли хозяина, если обнаруживали какую-то неточность. Так как лицеисты еще не были чиновниками, они не имели права арестовывать и наказывать. Поэтому они предлагали хозяину: «Попроси-ка нас, чтобы мы тебя выпороли». Лавочник, ошалевший от страха, падал на колени и прямо-таки умолял о таком одолжении.

Андарза в городе всегда считали колдуном, но теперь слухи о колдовстве Андарза стали с каким-то нехорошим душком, который обыкновенно идет от слухов, распространяемых казенными соглядатаями: кукольники больше не рассказывали, как Андарз наслал чуму на вражеское войско, а рассказывали вместо этого, как Андарз гадал о победе на печени невинного ребенка; прошел также слух, что Андарз отдал собранные для войны в Хабарте средства осуйским банкирам, в рост, – оттого-то, а не от государственной скупости испытывали его армии нужду в деньгах.

Пьяный ложкарь по прозвищу Кривой Клен пел одну из песен Андарза, – дети поймали его и защипали почти до смерти; кукольник в день Лисы вздумал представить пьесу о победах в Хабарте, – дети разогнали зрителей, поломали руки кукольнику и куклам, а главную куклу, изображающую Андарза, проволокли по улицам и повесили на воротах Андарзова дворца.

* * *

Шаваш вновь перебрался в дом Андарза со всеми своими пожитками: матрасиком и хомячком Дуней. Его встретили как своего, и старый солдат Хатти соорудил для Дуни красивую клеточку из бамбуковых стеблей, покрытых синим лаком и скрепленных бронзовыми колечками. Весь дом облачился в траур по казненному Хамавну, и слуги плакали и ругались, беспокоясь за свою будущую судьбу. На улице их часто встречали улюлюканьем.

Через три дня после казни государь вызвал Андарза во дворец и сказал:

– Приказываю вам собрать армию и разгромить наглых варваров! Только вы обладаете необходимым дарованием!

Андарз упал на колени и стал целовать сапожки государя. Но тут вмешался Нарай:

– Ни в коем случае, Ваша Вечность! Ведь так называемые победы Андарза и явились причиной нынешнего завоевания! Раньше варвары ели сырую рыбу и своих начальников, а Андарз научил их дисциплине! Ведь войско ласов состоит наполовину из старых ветеранов Андарза!

Андарзу показалось обидным, что его упрекают за то, что империя, послав воевать, не дала ему войска, и он ответил:

– Тем более следует поручить эту войну мне, чтобы мои бывшие солдаты перебежали на мою сторону.

Советник Нарай возразил:

– Кто может поручиться, что это не вы перебежите на их сторону?

– Вы подозреваете меня, господин Нарай, в том, что я стану на сторону тех, с кем сражался двадцать лет и кто погубил моего брата?

– Я подозреваю вас в чем угодно, – отвечал Нарай, – и я не знаю, кого вы считаете убийцами своего брата.

И, повернувшись к государю, продолжал:

– В этой войне, к которой вас подговаривает Андарз, нет никакой надобности. Мне удалось доподлинно разузнать, что варвары сами ни за что не напали бы на Хабарту, если бы их не подкупили торговцы Осуи! Всю эту беду навлекло неумеренное пристрастие наместника к торговле и торговое соперничество между Хабартой и Осуей! Что же касается самих варваров, – то это люди грубые и дикие, но исполненные величайшего почтения к государю! Сейчас они в ужасе от своего поступка. Особенно это касается их короля по прозванию Аннар Рогач. Этот король от души желает примириться с империей и стать наместником Хабарты.

Андарз от этих слов возмутился необычайно. Он расхохотался так, что государь с испугом посмотрел на него и воскликнул:

– Западные ласы не думают ни о чем, кроме славы, денег и власти! Уж мне-то это неплохо известно! С чего бы это королю хотеть стать подданным?

Советник Нарай склонился перед императором в глубоком поклоне и объяснил:

– Ваша Вечность, дело в том, что варвары подчиняются королю только в военное время, а в мирное время они не подчиняются никому. Кроме того, король понимает, что наместники с помощью налогов добывают больше, чем короли с помощью грабежа. Из-за всех этих соображений он был бы счастлив признать над собой власть государя, потому что только государь поможет ему сломить власть знатных людей в его племени. Он готов сам приехать в столицу с визитом, и взамен он просит только одного – послать в Хабарту заложников, гарантирующих его безопасность!

Когда Андарз услышал, что советник Нарай ведет переговоры с королем, завоевшим те земли, которые он, Андарз, возвратил империи, и что этого варвара готовы с почетом принять в той самой Зале Ста Полей, откуда на казнь увели его брата, он побледнел как смерть, и один его глаз от гнева выкатился наружу, а другой ушел глубоко внутрь. А Нарай между тем продолжал:

– Что же, спрашивается, потеряла империя? Если правильно повести дело, то взамен продажного и слабого наместника Хамавна она приобретет сильного наместника Аннара Рогача, безгранично преданного государю, человека, который железной рукой наводит порядок в провинции, железным копьем охраняет ее рубежи! Ясное дело, что это не по душе господину Андарзу, он бы предпочел воевать и грабить!

Андарз вздумал лаяться. Государь, колеблясь, спросил совета у случившихся рядом министров Чареники и Ишнайи. Чареника, будучи зол на Андарза за перехваченную взятку, сказал:

– Андарз и его брат обращались с провинцией, словно с частным поместьем. Постыдно отвоевывать частное поместье государственными войсками.

А первый министр Ишнайя сказал:

– Во всех своих завоеваниях господин Андарз грабил земли провинций, а награбленное раздавал столичной черни, добиваясь дешевой популярности! Недопустимо, чтобы такое повторилось!

А между тем Ишнайя солгал постыдным образом, ибо прекрасно знал, что большую часть награбленного в походах Андарз раздавал не народу, а высоким чиновникам, в том числе и самому Ишнайе.

* * *

Андарз возвратился из дворца в самом скверном настроении; заперся было в кабинете, но не прошло и пяти минут, как он позвонил в тарелочку и осведомился, где Иммани с докладом о его поездке в Иниссу. Иммани, трепеща, явился и представил папку. Андарз не прочел и двух страниц, как взгляд его споткнулся на рапорте управляющего Инисским поместьем: тот доносил, что к поместью, пользуясь смутой, пришли три лодки белых ласов: сожгли кленовую рощу и ограбили кладовые, забрав, между прочим, четыреста больших мер бронзы. В другое время такой пустяк не привлек бы внимания Андарза, но в этот раз он вскочил и заорал:

– Лодки белых ласов водоизмещением не превышают пятидесяти мер! Как это три лодки могли увезти четыреста мер бронзы? Сколько управляющий заплатил тебе за этот отчет?

Иммани побледнел и хотел было сказать, что так изложил дело сам управляющий, но Андарз выскочил из-за стола, схватил своего секретаря за шкирку, вздыбился и зашипел:

– Да ты меня за идиота считаешь?

Иммани отшатнулся, а Андарз сгреб его и ударил лицом о раскрытую папку, раз и другой. Из носа Иммани брызнула кровь, из глаз – слезы.

– Куда? – со злобой заорал Андарз, заметив, что капли крови попали на другие бумаги. Подхватил маленького секретаря под мышки, напрягся, – и в следующую секунду Иммани, ломая тонкие планки двери, вылетел из кабинета.

Еще миг – и ему на голову шлепнулась, трепеща страницами, злополучная папка.

Дверь в кабинет Андарза захлопнулась. Иммани, кусая губы и рыдая навзрыд, лежал в коридоре. Минут через пять он встал, подобрал папку и, пошатываясь, побрел вниз. Проходя через людскую, оглянулся: на окне людской стояла бамбуковая клетка, в клетке, попискивая, гулял хомячок. Это был хомячок того гадкого мальчишки, Шаваша.

Разбитое лицо Иммани исказилось: он поднял тяжелую папку и с размаху ударил по клетке. Прутья сломались: Иммани, в остервенении, заколотил по клетке, как дятел по коре.

Отбросил папку и побежал в свой флигель. Там он упал на ковер и стал рыдать, горько и страшно.

В этот день Шаваш, исполняя поручение Шан’гара, ходил к одному старому солдату Андарза: многие из этих людей жили в столице. Большею частью это были варвары – ласы, аломы, «рогатые шапки». Андарз строжайше запретил Шан’гару видеться с ними, считая, что это очень опасно, и теперь Шан’гар посылал к ним Шаваша.

Иные привыкли к беззаконию и были грабители, но тот человек, к которому ходил Шаваш, наоборот, зажил мирной жизнью и имел лавку. Лавка была отписана на Андарза, и хозяин с его шестью рабочими очень беспокоился за судьбу лавки в случае ареста Андарза, и хозяйка его, баба дородная и языкастая, стояла посереди горницы, уперев руки в боки, и орала: «Кабы вы были не бабы, а мужчины, пришибли бы вы давно этого Нарая, и дело с концом».

Шаваш вернулся во дворец так тихо, что его никто не видел, и передал Шан’гару ответ лавочника: «Ваш товар очень хорош, и я уже договорился с тремястами покупателей, найдутся и другие».

– Тебя никто не видел на обратном пути? – спросил Шан’гар.

– Ни на пути туда, ни на пути обратно, – сказал Шаваш.

– Смотри, чтобы тебя никто не видел. Потому что за тот товар, о котором идет речь, режут шею и продавцам, и покупателям, включая детей в утробе матери.

От Шан’гара Шаваш воротился в свою каморку, и сердце его упало: клеточка Дуни была растоптана, шелковый платок, покрывавший ее, намок. Шаваш поднял платок: под бамбуковыми палочками лежало раздавленное тельце хомяка, и несколько палочек торчали из него, словно иглы из ежа. Шаваш вынул Дуню и принялся его гладить.

– Немедленно выкини эту гадость!

Шаваш поднял голову: над ним стоял секретарь Иммани, в кружевном кафтане и с растрепанным лицом.

– Это вы сделали? – сказал Шаваш.

Иммани отвесил мальчишке затрещину.

– А ну быстрей!

Шаваш утащил из кухни немного хвороста, разложил на каменном берегу пруда костерок и сжег на нем мертвого хомяка. Костер горел довольно долго.

Шаваш сидел не шевелясь. Солнце закатилось под землю, сквозь рваные облака замелькали звезды. Когда костер догорел и пепел остыл, Шаваш ссыпал пепел в мешочек и подвесил мешочек к локтю. Ему давно говорили, что такой мешочек будет хорошим талисманом.

* * *

На следующий день Шаваш застал государева наставника в Белой Беседке: тот сидел у окна и играл мелодию, от которой плачут боги и птицы.

– А, это ты, – сказал Андарз. И вдруг вспомнил: – А где твой хомячок?

– Его раздавили, – сказал Шаваш.

Шавашу показалось, что Андарз не слышал ответа. Вдруг, минут через пять, чиновник промолвил:

– Разве меня или тебя труднее раздавить, чем хомячка?

* * *

В тот же день Андарз собрался и уехал на покаяние в храм Идинны.

Он взял с собой только Шаваша.

Вечером, в трактире, старый Мень сказал:

– Зря господин взял с собой этого щенка! Помнится, все несчастья начались с того самого дня, как он появился в доме.

– Точно, – согласился его племянник, служивший в дворовой кухне, – как это можно: ехать в монастырь и брать с собой мальчика для блуда!

И опрокинул в рот кружку доброго пива.

– О ком это вы говорите? – поинтересовался человек, угощавший их пивом.

Те рассказали, и человек, угощавший их пивом, остался очень доволен: это был шпион советника Нарая.

Надо сказать, что Андарз не доехал до храма, а застрял на полпути в кабаке. Там его, изрядно пьяного, и нашел Нан: несмотря на свое путешествие в мешке, молодой чиновник как-то втерся обратно в дом. Нан сел рядом с Андарзом и полюбопытствовал о причине паломничества. Андарз сказал:

– Мне приснился сон – меня позвали играть в Сто Полей с Парчовым Старцем Бужвой.

– А на что же играли? – спросил Нан.

– На мою голову. Объяснили: если я проиграю, мне рубят голову, как проигравшему. А если выиграю, мне рубят голову как святотатцу, – обыграл, мол, самого бога.

– Да, – отозвался Нан, – но я вам советую выиграть. Все же это приятно – обыграть бога.

* * *

Через неделю Шаваш опять спал на лежанке в спальне молодого господина Астака. Тот беспокойно ворочался из стороны в сторону. За окном звезды были посажены на верхушки деревьев, словно на кол.

– Что ты думаешь о рогатых ласах? – спросил Астак.

– Не знаю, – сказал Шаваш, – на рынке говорят, что у них рога вместо ушей, и свиные морды, и они питаются коноплей и пленными.

– Завтра делегация их приезжает в столицу, и Андарз посылает меня для встречи, – сказал Астак, – как ты думаешь, они не съедят меня?

– Вряд ли они станут есть людей под столицей, – возразил Шаваш, – особенно если государь пошлет им много другой еды.

Юноша помолчал и сказал:

– Все равно Андарза скоро казнят.

– За что?

– Государь не казнит без дела.

– Нехорошо так говорить о своем отце.

– Он мне не отец, – сказал юноша.

– А кто же?

– Мою мать любили двое, господин Андарз и господин Идайя. Она вышла замуж за Идайю, и господин Идайя стал наместником Чахара. Вскоре после этого случился бунт Харсомы и Баршарга, и Андарз интригами объявил отца мятежником. Он подошел с войском к Чахару, и моего отца приволокли к нему со связанными руками и поставили на колени перед палачом. Андарз казнил моего отца и взял себе мою мать, – а через пять месяцев родился я. Тогда, однако, вышел указ уничтожать потомство мятежников, включая младенцев во чреве их жен, и Андарз, видя отчаяние женщины, подкупил цензоров, обманул государыню и зачислил младенца своим.

В комнате, где лежали мальчики, было так темно, что даже Шаваш не видел лица своего собеседника, а слышал только его учащенное дыхание.

– А на самом деле, – спросил Шаваш, – этот Идайя не был изменником?

– Ну конечно он не был изменником, – разозлился юноша, – не могу же я быть сыном изменника!

Помолчал и сказал:

– Как ты думаешь, советник Нарай знает об этом?

Шаваш распластался на своей лежанке, едва дыша.

– Когда-нибудь, – сказал юноша, – он узнает об этом и расскажет государю. И тогда государь казнит убийцу моего отца, как он казнил его брата, а мне возвратит имя и честь.

Эту ночь Шаваш долго ворочался на лежанке, не мог заснуть. Ему было страшно. За свои двенадцать лет он вынес немало бед и мог бы вынести еще больше, – а то и вовсе давно расти где-нибудь подорожником, – если бы не его проворство да еще, верно, особливая любовь богов: он им аккуратно откладывал двадцатую часть ворованного. Ну, может, не двадцатую, а двадцать пятую… А что? Вот поймают, изувечат руку, – будешь знать, как жадничать.

Но хотя его личная жизнь протекала среди всяких опасностей и стоила, по правде говоря, меньше, чем жизнь какой-нибудь дворовой псицы, – ему всегда казалось, что она протекает на фоне неизменной и вечной в своем постоянстве империи и мудрости императора, по чьей воле весной распускаются почки и птицы начинают нести яйца.

Теперь, после месяца пребывания в доме господина Андарза, этому ощущению был нанесен страшный удар. Империя не была безгранична, – какие-то варвары и купцы ошивались вокруг ее окраин, лазали по рекам до столицы. Империя не была вечна, – эти варвары и купцы разевали на нее рот и только что не могли согласиться, с какого края начать есть пирог. А люди, люди, близкие императору, держащие, можно сказать, подол неба рукой… черт знает что это были за люди! Чем они руководствовались? Рыночные воры тем не руководствовались, чем они руководствовались! Разве рыночный вор станет тащить в столицу варваров, чтобы отомстить своему врагу?

Или – карта империи в кабинете Андарза, священная карта, которой могли владеть только высшие сановники и изображения на которой превращались в действительность? Город Осуя был обозначен на этой карте частью империи, – город Осуя от этого даже не чихнул…

А император?

Хамавн, брат господина Андарза, крикнул: «паршивый щенок, которого не додушили по приказу матери». Андарз, правда, замахал рукавами, – но Шаваш сразу же понял, что Хамавн сказал правду, и эта правда ставила все в новом мире на свои места. И было в этом новом мире пусто и страшно.

* * *

Варварский поезд въехал во двор ровно в полдень, – в час Императора. К изумлению Шаваша, у варваров оказались не собачьи головы, а человечьи. Зато лошади их, словно женщины, были одеты в длинные, до земли, юбки. Впереди всей свиты, на лошади с белой шеей и в красной юбке ехал главный король по имени Аннар Рогач. Это был человек лет сорока, весом с молодого бычка, с квадратным подбородком, светло-рыжими космами, голубыми глазами и изрядным шрамом на большом белом лбе.

На нем был боевой кафтан, крытый красным шелком с изображением извивающихся змей и пастей, и красная же шапка, украшенная тремя рядами жемчуга. В ухе на золотой цепочке висел человеческий зуб. Зуб принадлежал тому самому человеку, который украсил лоб Аннара шрамом, а все остальное было награблено в кладовых Хабарты. По правый бок короля ехал молодой господин Астак, а по левый бок – Четвертый судья Нан.

Спешиваясь, Нан подманил Шаваша пальцем и шепнул:

– Мы сейчас взойдем наверх. Заслужи внимание варваров, потешая их фокусами, и послушай, о чем они говорят.

Императорский наставник Андарз вышел встречать варваров к самым воротам. На нем был белый парчовый кафтан, затканный облаками и травами, и белые сапожки с черным узором, а на поясе его висел старинный двуручный меч прежнего короля ласов, который Андарз добыл в честном поединке. Волосы Андарза были коротко острижены в знак траура. На лице его цвета слоновой кости ничего нельзя было прочесть.

– Я счастлив, – сказал король Аннар Рогач, – видеть вас в добром здравии!

Господин Андарз провел обоих варваров в роскошный кабинет, и там они остались вчетвером: старый король Аннар Рогач и его сын, Маленькая Куница, императорский наставник Андарз и господин Нан.

– Поистине, – сказал Андарз, глубоко кланяясь, – я, недостойный, счастлив вас видеть в моем доме.

– Ого, – сказал Аннар Рогач на своем птичьем языке, – счастлив он, как же!

Отпихнул кресло и сел на пол.

– Что он говорит? – справился Андарз, делая вид, будто не знает птичьего языка.

– Он говорит, – перевел Нан, – что проделал путь в тысячи верст, переправился через горы и потоки, неустанно стремился вперед, только чтобы побеседовать с вами!

– Ага, – сказал варвар по-человечески, – именно так, через горы и водопады.

– Я, – сказал господин Андарз, – взволнован до глубины души. Чем бы я мог отблагодарить вас за ваш визит?

Варвар замялся.

– Дело в том, – сказал господин Нан, – что вы глядите на безнадежно влюбленного человека.

Господин Андарз всплеснул руками и справился:

– В кого же вы влюблены?

– В государеву дочку, – ответил варвар.

– Гм, – сказал Андарз, – а видели ли вы ее когда-нибудь?

– Нет, – сказал король, – но слухи о совершенствах царевны и ее красоте переполнили мое сердце. Молва о ее уме и таланте поразила меня в моих диких ущельях. Я решился на великие подвиги, только чтобы добиться ее руки!

– Да, – сказал господин Андарз, – но государевой дочке только два года: не рано ли ей говорить о браке?

– Дети государей, – возразил король, – не то, что дети простолюдинов, они растут не по дням, а по часам. Или вы хотите сказать, что ваши послы лгали, говоря об уме и красоте дочери государя?

Господин Андарз улыбнулся и сказал:

– Я был бы счастлив быть вашим сватом, но, признаться, государь почти не слушает моих советов. Не лучше ли вам попросить об этом господина Нарая?

На это варвар, улыбаясь, сказал:

– Завтра вечером государь примет нас в Зале Ста Полей. Он спросит: как мы, глупые люди диких гор, осмелились на мятеж? Как вы думаете, что мне лучше ответить: что я осмелился на мятеж, желая добиться славы и стать достойным государевой дочери, или что я осмелился на мятеж из-за несправедливых цен, установленных вашим братом?

– Я не желаю, чтобы вы упоминали это имя, – вскричал Андарз, – мой брат – преступник, опозоривший наш род!

– Так-то оно так, – возразил варвар, – но во дворце вашего брата остались бумаги и документы! И подумать только, что у половины этих бумаг – ваша личная печать!

Господин Андарз закрыл глаза и пробормотал, кланяясь:

– Я доложу государю о вашем желании. Я счастлив стать вашим сватом!

Варвар улыбнулся и стал тереть руками о щеки, а сын его, Маленькая Куница, недовольно сказал:

– Батюшка, вы забыли о моем счастье!

– Ах да, – сказал варвар, – дело в том, что вы видите перед собой двух влюбленных людей!

– Великий Вей, – сказал Андарз, – в кого же влюблен ваш сын?

– В вашу дочь, – сказал Аннар Рогач.

* * *

Все говорят «варвары, варвары». А кто такие были эти варвары-ласы? Мы вам расскажем.

Жил некогда народ по прозванию «та-лас», что значит «рогатые шапки». Это был совсем дикий народ. Они жили в лесу вместе с обезьянами. У обезьян не было царя и у «рогатых шапок» не было царя, и они жили одинаково скверно. У них было много племен и мало законов, и каждые три года они собирались в одно священное место выбирать начальника, которого они потом не слушали.

Однажды они выбрали начальником человека по имени Лахар Сурок, и Лахар Сурок повел их через северные сопки. В тот год, когда это случилось, они захватили в одном набеге кувшин с прекрасным лицом и шитую серебром скатерть. Все посчитали это благоприятным предзнаменованием, потому что тогда у «рогатых шапок» не было таких дивных вещей.

Через три года после того, как Лахар Сурок стал королем, к нему привели двух человек, путешествовавших со стражей и с нагруженными ослами.

– Вы лазутчики? – спросил король.

– Нет, мы купцы из Осуи, – ответили эти люди.

Король подивился храбрости этих людей, пускающихся в одиночку за прибылью, и стал их расспрашивать, что такое торговля. И когда они ему объяснили, он сказал:

– Покажите мне ваши товары и назначьте за них цену.

Тогда первый купец разложил свои товары, и каково же было изумление короля, когда он увидел перед своей палаткой на земле кувшины с маленькими ручками и тяжелыми бедрами, и шелк, белый как кислое молоко, и цветные ткани, благоухающие, как цветущий луг, – и все это добро было много прекрасней того кувшина, который был захвачен три года назад и слухи о котором передавались из уст в уста.

А купец разложил товары, поклонился и сказал:

– За всю эту красоту я прошу у тебя тысячу шкурок бобра и пятьсот шкурок горностая.

Король Лахар Сурок покраснел от гнева и сказал:

– Этот человек принимает нас за невежд, которые никогда не видали кувшинов с прекрасными лицами! Неужели человек чести будет платить за то, что он может взять даром?

И он приказал прибить купца к ограде перед палаткой. После этого он спросил у его товарища:

– А сколько ты просишь за свой товар?

Тот перепугался и ответил:

– Великий король! Я пустился в путь, прослышав о твоей мудрости, и привез эти товары тебе в подарок, а о плате я сроду не думал.

Такая торговля понравилась великому королю: он взял те подарки, что предложил ему купец, и сказал:

– Ты справедливый человек! Я прикажу моему племени покупать твои товары за ту цену, которую ты назначишь.

Так и пошло: каждый год осуйские купцы приезжали к королю, и он брал у них приглянувшиеся ему вещи по той цене, которую он назначал, а потом купцы продавали племени вещи за ту цену, которую назначали они.

Вот прошло много лет, и Лахар Сурок помер, и народ избрал королем его племянника. К этому времени «рогатые шапки» слушались самих себя во время мира, а во время войны слушались одного человека. По счастью, они много любили воевать.

Годы летели, и вышло так, что все бобры и песцы, которыми «рогатые шапки» платили за кувшины и шелк, были истреблены, а кувшинов и шелка, напротив, меньше не становилось. Тогда князья «рогатых шапок» стали воевать с соседями и отбирать у них золото и разные вещи, и на эти вещи покупать у осуйцев товары, которые они потом раздавали дружине, чтобы она храбро воевала с соседями.

Как-то один осуйский купец, приближенный короля ласов, сказал:

– На юге есть большая страна, под названием страна Великого Света, и в ней много добра, которое плохо лежит. Если вы переселитесь к ее границам, то ее правители будут посылать вам дань только за то, чтоб вы их не грабили. Эту дань вы будете продавать нам и жить очень хорошо, а во времена смуты, кто знает? Может, вы и сами завладеете этой большой страной.

После такого намека король созвал общий совет, и совет рассудил, что в провинции Хабарта много добра и на нее можно напасть. Король повел свои войска с гор на равнину. Наместник испугался и прислал ему письмо, в котором обещал королю заплатить деньги, лишь бы тот не трогал провинцию. Король согласился и ответил: «Пошли же мне людей, с которыми я заключу мир». Тот прислал троих чиновников и дары. Король схватил этих чиновников и одного убил, а у других с помощью пыток выведал наилучшую дорогу.

Король построил алтарь своему богу и сжег на нем все подарки наместника, чтобы обеспечить себе благоволение и поддержку небес, а потом призвал себе в палатку осуйского банкира, бывшего при нем, и заключил весьма выгодные соглашения о продаже добычи, так как был очень корыстолюбив.

В скором времени они подошли к столице провинции Хабарта. Жители столицы, не видавшие войн, дивились на них со стен и потешались, что такие грязные свиньи могут взять такой большой город.

Варвары же соорудили перевернутые суда на колесиках и обмазали их, по совету осуйских банкиров, глиной и уксусом. Сжечь эти суда было невозможно. Спрятав внутри этих черепашек воинов, варвары подступили к городским стенам. И в конце концов вышло так, что варвары ворвались в город, сжигая дом за домом и квартал за кварталом. Последним пал дворец аравана. Аравану провинции предложили сдаться, но араван стал спиной к спине своего брата. Рядом стало еще до сотни людей, а в середину они воткнули государево знамя. Первым погиб араван, а потом его брат, а потом варвары срубили государево знамя.

Наместник бежал в самом начале осады, так как араван, враждовавший с ним по обыкновению, воспользовался этим случаем, чтобы обвинить наместника в том, что это он привел варваров.

Множество людей тогда бросилось в реку и утонуло. Король, ужаснувшись, приказал вытаскивать трупы на берег, так как ему было жалко, что столько золота и серебра пропадает на утопленниках.

Так варвары-ласы в первый раз завоевали Хабарту, и очень огорчились, когда Андарз отвоевал ее обратно. Но они постепенно смирились с этим фактом, поселились на границах империи, грабили ее или служили в ее войсках. Хамавн выплачивал ласам содержание, которое ласы называли «данью», а вейцы «жалованьем», и вожди ласов продавали эту дань купцам города Осуи.

Кроме того, вдоль границы имелись рынки.

Года три назад у ласов выбрали нового короля, Аннара Рогача, и Аннар Рогач потребовал у наместника Хамавна увеличить дань. Наместник выполнил его просьбу раз, и другой, и третий, а когда король Аннар потребовал то же в четвертый раз, наместник Хамавн послал против него отряд человека по имени Росомаха.

Поговаривали, что отец Росомахи был раб, показавший чудеса доблести и занявший в королевском совете место своего хозяина. Из-за своего новейшего происхождения Росомаха был человек неверный и злой. Войско Росомахи сошлось с войском Аннара, и король подскакал на глазах у всех к Росомахе, схватил за повод его коня и сказал: «Ты с ума сошел! Какого беса нам, братьям-ласам, воевать друг с другом, если мы вдвоем завоюем всю Хабарту?» Росомаха поразмыслил и пришел к выводу, что Аннар прав.

Через три дня жители богатого приграничного города Эреты увидели войско Росомахи, которое гнало к городу пленных варваров, и впереди, на поводке и со связанными руками, ехал король Аннар. Горожане высыпали на стены и отворили ворота, но не успели конвоиры въехать в город, как пленники их освободились от фальшивых узлов и бросились вместе с конвоирами избивать горожан.

Так они завоевали Хабарту так легко, словно это было какое-нибудь овечье пастбище.

* * *

Выполняя указание господина Нана, Шаваш принялся развлекать варваров всякими фокусами. Впрочем, фокусников во дворе оказалось двенадцать человек, и шестерых из них Шаваш знал как государственных соглядатаев, одного – как чародея из запрещенной секты «знающих путь», а еще один работал на побегушках у богачей из «красных циновок». Словом, все слои общества проявили интерес к новому элементу.

Некоторые из варваров были совсем сырые, а другие были вполне люди: впереди всех сидел и хмурился Росомаха, которого не позвали наверх. Шавашу говорили, что Росомаха – человек злой и корыстный, но Росомаха бросил Шавашу золотой, и Шаваш решил, что чужие языки часто мелют вздор. Когда Шаваш кончил подкидывать в воздух шарики, Росомаха сдернул его со стола и посадил рядом с собой. Они поговорили о том, о сем, и Шаваш полюбопытствовал, как получилось, что завоеватель провинции Хабарты так скоро приехал в Небесный Город:

– Видишь ли, – сказал Росомаха – когда король брал стены города, впереди нас бился какой-то великан в черных доспехах; а когда после битвы король пожелал отличить этого человека, оказалось, что никто, кроме короля, его не видел! Король бросился искать по залам и переходам, зашел в храм Парчового Бужвы, взглянул на статую бога и вскричал: «Вот этот черный парень». Тут статуя встрепенулась и сказала: «Я отдал тебе этот город, потому что владевший им погряз во взятках и воровстве: смотри же, следуй правильному пути!» Эти слова произвели на короля Аннара большое впечатление, и вот он вытребовал у вашего государя двести чиновников в заложники, а сам с тремястами воинов явился в столицу.

В это время послышался шум: во двор спустились господин Андарз с королем, и Андарз объявил:

– Сегодня я угощаю всех! Пусть дружинники остаются во дворе, первых людей прошу в Красный Зал!

– У моего народа, – заявил король Аннар Рогач, – нет первых и последних, мы тут все равны!

И велел звать всех в Красный Зал.

Красный Зал получил свое название по колоннам красного мрамора, уходящим в глубь усадьбы. Эти мраморные колонны были не что иное, как хвосты драконов, чьи крылья, перекрещиваясь, образовывали потолок. Головы драконов были вырезаны с необычайным искусством, и в пасти некоторые драконы держали светильники.

Поначалу варвары притихли, изумленные красотой. Но скоро к ним вынесли кожаные блюда с наваленным на них мясом и тяжелые серебряные кувшины с вином, и по мере того, как все это исчезало в глотках варваров, столь широких, что в них без труда могла бы пролезть изрядная дыня, они вели себя все более и более нахально, и даже велели фокусникам плясать на столе, чего в порядочных домах не делается.

Все были довольно пьяны, когда Нан, наклонясь к королю Аннару, спросил:

– Как вам Небесный Город?

– Чудный город, – ответил король, – хотел бы я княжить в таком городе.

– Ба, – сказал молодой судья, видимо пьяный, – разве это – чудный город? Раньше был, а теперь? Видели ли вы львов перед входом в храм Земных Зерен?

– Видел, – сказал варвар, – золотые львы, стоят на задних лапах и держат в передних факелы!

– Были золотые, – сказал Нан, – но при государыне Касие их продали Осуе, за проценты от долга.

Нан вздохнул. Варвар поглядел на него горящими глазами: чиновник был явно пьян, выбалтывал государственные секреты.

– Чтобы не было позора, – продолжал Нан, – умоляли осуйцев не говорить, откуда взялось золото. И что же? Они воспользовались этим, чтобы утверждать, будто мы вообще не платили никаких процентов, и теперь требуют их от государя Варназда второй раз! А государь, – он ведь не может признаться, что заплатил долг священным золотом!

– Клянусь божьим зобом, – изумился варвар, – то-то осуйский посланник мне говорил, что вейцы не хотят платить долга!

– Мало этого, – горько сказал Нан, и его ореховые глаза наполнились слезами, – видели вы крышу в Зале Облачных Чертогов?

– Видел, – сказал варвар, – но там нет крыши: просто сеточка.

– Сеточка, – заплакал пьяный чиновник. – Раньше над залом была золотая кровля, ее сняли и отправили в Осую. Государь строит в Зеленом Овраге маленький дворец, – десять комнат! Хочет в него переехать. А отчего? Ему не по силам содержать нынешний дворец. Государь, конечно, горд, уверяет, будто ему хочется уединения.

И пьяный чиновник уронил голову на стол.

Варвар озадачился, а вскоре поднялся с места и пошел поднести рог певцу, игравшему на лютне в дальнем конце зала.

Когда варвар ушел, к Нану незаметно приблизился секретарь Иммани.

– Господин Нан, – зашипел он, – что вы себе позволяете? Вы что – травы наглотались? Над Залой Облачных Чертогов никогда не было никакой крыши, кроме серебряной сетки! Золотых львов никто не продавал!

– Тише, – сказал Нан, безо всякой пьянки в голосе, – я знаю, что я себе позволяю.

Между тем король вернулся с певцом, и тот начал петь одну за другой песни о походах Андарза: и все это были славные песни. А затем он спел новую песню, и эта была та самая песня о Черном Бужве, который сражался впереди короля на стене города и который пригрозил королю бесчестьем, если тот не будет править по совести. Сын короля, Маленькая Куница, дал певцу золота и сказал:

– Это неплохая песня, – но сдается мне, что господин Андарз сочинил бы об этом песню получше!

– А ведь и правда, – сказал человек по имени Каба Деревянный Башмак, – провинция погибла из-за жадности наместника! Господин Андарз подписал указ о взяточничестве своего брата, почему бы ему не написать об этом песню?

Андарз поднял голову и поглядел на Кабу этаким тараканьим глазом, а король заметил это и сказал:

– Не пори чепухи, Каба! Одно – подписать указ, а другое – написать о таком деле песню!

Росомаха, желая сгладить впечатление от случившегося, взял за шкирку Шаваша и поставил его на стол:

– А ну-ка, покидай свои шарики, – и, вздохнув, прибавил вполголоса: – а все-таки это была бы прекрасная песня, если б ее написал Андарз.

Шаваш стал между сладкими дынями и фруктами, запеченными в тесте, вынул из корзинки семь гибких колец и стал их подкидывать. Кольца закрутились в воздухе, подобно разноцветным бабочкам. Король наблюдал за мальчишкой, разинув рот. Если бы дело было на рынке, сообщник Шаваша непременно срезал бы у него в этот миг кошелек.

– А, – сказал король, – не такое уж это дорогое дело, – подкидывать в воздух круглый прут! А вон у левой стены стоят кувшинчики: покидай-ка их!

С этими словами король подошел к стене, сгреб с полки три стоявших там вазы и стал швырять их Шавашу одну за другой – а Шаваш их ловил.

Это были ламасские вазы из собрания господина Андарза: только десяток таких ваз, может быть, и осталось по всей ойкумене, и больше этих фарфоровых вазочек Андарз любил только сына. Андарз, побледнев, положил про себя мальчишку убить, если с вазами что-то случится.

Шаваш покидал-покидал вазочки, и они остались целы. Андарз и гости стали смеяться и хлопать в ладоши, а варвара взяла зависть. Он еще не забыл, что Андарз выразил нежелание сочинить песню о своем брате. Он сгреб вазы и сказал:

– Подумаешь! Каждый может удостоиться похвалы от господина Андарза за то, что не разбил эти вазы! А вот я могу их разбить, и все равно меня похвалят!

И шваркнул все три вазы о пол.

* * *

Утром, расставаясь, Андарз подарил гостю меч старинной работы, драгоценное янтарное ожерелье, меховой плащ на златотканой подкладке, и много штук шелка и виссона.

– Все мое добро в вашем распоряжении, – сказал Андарз, – чем я, ничтожнейший, могу порадовать гостя?

В это время через двор, как на грех, проходил Шаваш.

– Господин Андарз, – сказал король, кланяясь, – подарите мне этого мальчишечку: он вчера славно меня позабавил.

Господин Андарз наклонил голову, но не посмел отказать варвару. Он подозвал к себе Шаваша и сказал:

– Я хочу подарить тебя королю Аннару: иди с ним.

– Долгового раба нельзя дарить без его согласия, – дерзко возразил Шаваш.

Король ужасно изумился:

– Что же за порядки в этой стране! – сказал он, – если человек, который вершит судьбы государства, не имеет права продать своего слугу?

А золотоволосый мальчишка упал в ноги Андарзу и запричитал:

– Никуда я не уйду от вас, господин.

Императорский наставник страшно разгневался. Он приказал выпороть Шаваша и вскричал:

– Либо ты отправишься завтра же к прекрасному королю, либо я пошлю тебя на кружевной завод, чтобы ты не думал, будто у варваров тебе будет хуже, чем у меня.

Шаваша выпороли не очень сильно. Он не спал всю ночь и думал о далеких северных варварах, которые не знают домов и земледелия, а живут в шатрах и питаются молоком кобылиц, и о княжеском городе Инехе, далеко в горах, богатом городе: склады его ломятся от награбленного и унесенного, подземелья его полны пленниками из империи.

* * *

Надобно сказать, что нрав народа очень переменчив, и прибытие варварского посольства сильно расстроило население столицы. Все доводы о покорности короля Аннара, так хорошо звучавшие во дворце, были совершенно потеряны для народа. Народу казалось, что будет гораздо лучше, если варвары будут платить дань империи, а не империя – жалованье варварам.

Народ был возмущен утратой провинции и поведением Нарая. Черт знает что за глупый народ: ведь, казалось бы, это у государя пропала провинция и налоги, – но государь был согласен с доводами Нарая. А какое дело горшечнику или башмачнику, который и за ворота квартала-то только в праздник ходит, – до провинции за речными переправами и горными хребтами?

А горшечник рыдает.

О причинах варварского посольства в городе говорили по-разному.

Рассказывали ту самую басню про Черного Бужву, который, собственно, и сдал город. Говорили также, что наместник Хамавн, идя на войну, пренебрег ежегодными церемониями в честь Бужвы и даже обозвал его «дерьмом собачьим» – и лазутчики варваров, услышав об этом, проникли в храм и принесли Бужве жертвы, умоляя о победе. Перед городским храмом росло священное дерево, отросток Золотого Дерева из императорского сада, без которого в провинциях не бывает урожаев и налогов: наместник перед бегством срубил это дерево, и рассказывали, что варвар приехал к государю за новым ростком.

Трудно сказать, было ли так на самом деле или нет, и трудно сказать, не совершил ли бог Бужва государственного преступления, сражаясь на стороне врагов империи, – но несомненно, что народ толковал в этой басне о том же, о чем советник Нарай заявил государю в простых словах: «Король понимает, что наместник налогами добудет больше, чем король – грабежом, и он готов признать над собой власть императора, если император поможет ему справиться с непокорной знатью».

Басни эти имели перед рассуждениями то преимущество, что басни рассказывали между собой и самые знатные варвары, в то время как ни один знатный варвар не повторил бы с удовольствием рассуждений чиновников.

Читатель, однако, может удивиться, почему король Аннар Рогач вздумал сватать сына за дочку Андарза, брата которого он победил, а не за дочку Нарая. Но, во-первых, у Нарая не было дочки, а, во-вторых, король Аннар был вполне варвар, то есть не обладал такой гибкостью в перемене суждений, как верховные чиновники и столичная чернь.

Андарз воевал в Хабарте: в войске короля были такие, которые сражались против Андарза, а были и такие, которые сражались в его войсках. Все они пели про Андарза множество песен, а про Нарая песен не пел никто.

Чиновники видели в Нарае нового фаворита, а в Андарзе – старого; король же, в силу своей варварской невосприимчивости, видел в Андарзе лучшего полководца империи, а в Нарае – дурака-крючкотвора. К тому же вся знать у варваров знала язык империи, а стало быть, и стихи Андарза; королю было не все равно, какие Андарз напишет про него стихи, и ему было совершенно неважно, какой Нарай сочинит про него указ.

Надо сказать, что Нарай всего этого совершенно не ожидал.

* * *

На следующее утро король осматривал город. В числе сопровождающих был Четвертый судья Нан. Король осмотрел Площадь Великого Перекрестка, где пересекались четыре дороги, идущие в Хабарту, Иниссу, Харайн и Кассандану, каждая из которых была вымощена квадратными и треугольными камнями и имела ширину, достаточную для одновременного продвижения четырех повозок, – и эту ширину она имела от столицы и до провинции на всем своем протяжении.

– Как хороши дороги империи! – восхитился король. – У нас, глупых варваров, ничего подобного. Войско, проникнувшее за пограничные укрепления, за неделю дойдет по вашим дорогам до столицы!

Короля провели на монетный двор, и он заметил:

– Вам следовало бы чеканить поменьше железных монет и побольше наконечников для стрел.

Показали и рынок: место, где товары сами находят свою цену. На рынке король заметил группу детей с ветками ивы в руках, разгонявших торговцев, и, узнав, что это дети из общества «Тростниковых стен», полюбопытствовал:

– А кого больше в столице, сторонников Нарая или сторонников Андарза?

– Все честные люди на стороне Нарая, – ответил ему один из сопровождавших его царедворцев.

– Гм, – сказал король Аннар, – в таком случае кого в городе больше: честных людей или негодяев? Судя по законам господина Нарая, он считает, что негодяев много больше.

Днем король Аннар встретился с советником Нараем. Советник Нарай поклонился знатному гостю и преподнес надлежащие случаю подарки. Король осмотрел подарки и остался очень доволен. «Как же мне Андарз сказал, что это плохой человек, – подумал король, – когда он преподносит такие подарки».

Советник Нарай пригласил короля и Нана в малый кабинет. Собеседники расположились в удобных креслах, и король изложил свою просьбу касательно государевой дочки и Хабартского наместничества. Помимо руки государевой дочки, Аннар попросил двести тысяч золотых ежегодного вспомоществования, а также попросил, чтобы половина этого золота была выдана новыми монетами, по чеканке похожими на те, что были выпущены в честь побед Андарза, и чтобы на монетах этих был изображен король Аннар, попирающий ногой шею бывшего наместника империи.

А потом вздохнул и признался:

– Я вчера немного обожрался, – сказал король, – и мне приснился удивительный сон: я ворвался в императорский сад и сожрал дивный персик, и был так груб, что слопал вместе с персиком косточку. И вот я заснул: а косточка проросла из моего живота, пустила росток, покрылась листьями, и я оказался под сенью цветущего древа. Что бы это значило?

– Гм, – сказал советник Нарай, – несомненно, персик, сожранный вами, – это провинция Хабарта, на которую вы обрушились как законная, но прискорбная кара на алчность наместника, а дерево, выросшее из вашего живота, суть ваше потомство, которому суждено плодотворное управление Хабартой, при том условии, что вы сумеете совладать со своими главными врагами.

– Кто же мои главные враги? – спросил король.

– Ваша знать, – ответил Нарай.

– Как же мои собственные воины могут быть моими врагами? – усмехнулся король, – я думал, что мои враги – воины империи!

– Как вы можете так говорить, – упрекнул его Нарай. – Император ежегодно присылал вам подарки, в письмах своих называл братом, теперь вот готов отдать за вас дочь. Семеро ласских королей погибли от рук ласской знати: разве вейский император убил хоть одного из ласских королей?

«Кишка тонка у вейского императора убить ласского короля», – подумал про себя король, но промолчал.

А судья Четвертого округа Нан добавил:

– Говорят, к вам во сне явился Черный Бужва и потребовал, что вы правили справедливо, а не так, как прежний наместник. Разве вы не знаете, как Черный Бужва определил справедливое правление? Он сказал, что при справедливом правлении в стране отсутствуют три вида грабителей, как-то: торговцы, взяточники и знать!

Король Аннар задумался над этими словами, а судья Нан встал и вдохновенно продолжал:

– Разве вы не знаете, – сказал судья Нан, – что Черный Бужва удостоился звания Бога Правосудия и Пыток после того, как он предложил императору Иршахчану план устранения двухсот знатнейших семейств, явившихся в империю с его отцом? Кровная месть вместо суда, восстания вместо повиновения, грабеж вместо хозяйственного житья – вот что такое знать! Разве может быть справедливым правитель, опирающийся на знать?

– Бог ты мой, – вскричал король, – истинная правда! Не оскорбить какого-нибудь из этих нахалов, давая ему приказание, так же трудно, как не замочить штанов, переплавляясь вброд!

И надо же было такому случиться, что в этот миг дверь кабинета распахнулась, и в нее вошел командир Аннара Бар-Хадан, один из имеющих золоченый дротик.

– Эй, – сказал он, – Аннар! Там какая-та заварушка! Стоит чиновник с толпой и требует, чтобы мои дружинники заплатили за рыбу, которую они взяли на рынке!

Повернулся и ушел.

– Надо пойти разобраться, пока там никого не убили, – сказал король.

Нан вскочил с места и всплеснул руками.

– Как, – вскричал Четвертый Судья, – и вы не снесете этому наглецу голову? Помилуйте! Если государь – в комнате, никто посторонний не смеет войти в комнату, не коснувшись губами его сапога; если государь сидит, посторонний человек должен стоять, если государь стоит, посторонний должен поджать одну ногу. А вы позволяете такое!

Король был совершенно поражен. Он был очень восприимчив к цивилизации, и вся некультурность его подданных мигом представилась ему в самом черном свете.

– Клянусь той штукой, которой пашут женщину! – вскричал король (по правде говоря, он выразился несколько откровеннее), – завтра же я прикажу моим людям целовать мои сапоги! Надо же как-то учить народ церемониям!

Однако, покинув управу Нарая, король Аннар одумался. «Черт побери! – подумал он, – если я отдам такой приказ, так меня тут же зарежут! Эти чиновники только и добиваются, чтобы поссорить меня с моими добрыми воинами. В следующий раз надо быть осторожней! А все-таки приятно будет, когда каждый человек из рода Росомахи или Белки станет целовать мне сапог!»

Тут над ухом его заржала лошадь, и его с размаху хлопнул по плечу сотник по имени Ханна.

– Ну, – сказал он, – о чем говорили с Нараем?

– Да так, пол языком мели, – ответил король и мечтательно посмотрел на свои сапоги.

* * *

Что же касается господина Нана, то он поехал с Бар-Хаданом и его побратимом улаживать драку на рынке, произошедшую оттого, что несколько сырых варваров, проголодавшись, взяли у рыночной торговки живую рыбу и, надкусив за жабрами, убили ее, съели и пошли прочь. Торговка потребовала деньги, и варвары жестом объяснили, что, когда она будет проходить мимо их лагеря, она может тоже поесть рыбы. Тут весь рынок, не поняв жеста, бросился на варваров, потому что это был не первый случай, когда варвары, пожрав, не платили денег, но тут прибежали рыночные власти и не допустили смертоубийства.

Нан заплатил торговке из своего кармана и толпа, разочарованная, разошлась.

После этого судья Нан пригласил Бар-Хадана и Росомаху в один из столичных кабачков, где они очень приятно провели время.

– Какая разница между манерами чиновников и простолюдинов! – заметил Росомаха. – Чиновник дарит, что ни попросишь, всегда рад оказать услугу благородному человеку! А у рыночного торговца возьмешь на грош, так он будет канючить, пока его не зарубишь!

Вот варвары налились по самые ушки, и Бар-Хадан полюбопытствовал, как Нан нашел короля Аннара, и Нан сказал, что ему жалко ласов.

– Это за что же тебе нас жалко? – справился Росомаха.

– Да за то, что вам скоро отрубят головы, – сказал Нан.

– За что это нам отрубят головы? – возмутился варвар, – я лично ничего такого не делал, чтобы мне рубили голову!

– А за то, что вы теперь помеха для короля, – ответил Нан, – раньше король жил на дань, а теперь ему придется жить на налоги с Хабарты. Раньше ему были нужны воины, а теперь – чиновники. Воины ему, прямо скажем, теперь совсем не нужны. Тот, кто опирается на воинов, вынужден уважать их свободу, а тот, кто опирается на чиновников, насаждает всеобщую покорность.

– Точно, – сказал Росомаха, – уже крутился там один, бывший казначей Хамавна! Говорил, что если назначить его главой казны, через пять лет он один даст королю больше денег, чем все наше войско! Мы его за такие слова зашили в мешок вместе с муравейником, так Аннар три дня ругался!

– У каждого народа, – сказал чиновник, – свои привычки, и тот, кто стыдится привычек своего народа, не достоин им править. И сдается мне, что королю Аннару Рогачу свобода его народа так стоит поперек горла, что он готов продать свой народ за двухлетнюю девку с приданым и за титул наместника.

– Клянусь божьим зобом, – изумился варвар, – да ты попал прямо по головке гвоздя!

– Или вот хотя бы песня о том, как Черный Бужва проложил королю путь в город, – продолжал Нан. – Не понимаю, что вы так восхищаетесь песней, ведь согласно этой песне победу королю принесли не вы, а старый покойный чиновник империи, который и меча-то никогда держать в руках не умел, и вдобавок вел себя в этом деле как последний изменник, а это «справедливое правление», которого Бужва потребовал от короля, значит не что иное, как то, что тебя и твоих детей скормят муравьям!

Росомаха так удивился, что хлопнул себя по ушам и сказал:

– И правда так! Удивительное дело песня: если бы нам прямо сказали, что король собирается покончить с вольностью своего народа, мы бы немедленно перерезали ему глотку, а когда нам поют, как судья Бужва дрался, видите ли, за будущую справедливость, так мы только бросаем золотые певцу!

* * *

По возвращении к господину Нараю Нан доложил:

– Король ласов груб и неотесан, однако хотел бы разделаться с независимостью своих воинов. Если он одолеет свою знать, из него выйдет отличный наместник, если он поссорится с ней, то его зарежут, и Хабарту нетрудно будет отвоевать. Кроме того, в племени имеется человек по имени Росомаха. Князь Росомаха беспринципен, жаден и труслив, обладает всеми необходимыми для изменника качествами. Было бы очень важно посадить на трон такое ничтожество.

Глава десятая,в которой господин Нарай диктует указ о невыплате процентов по осуйскому долгу, а государь просит Андарза не посещать дворца ночью, если его казнят

Утром Шаваша отвели к королю. Несмотря на то что варварам отвели Четвертый Округ, они отказались жить в темных домах, а заняли один из садов, окружавших столицу, и, вырубив лишние деревья, раскинули там триста шатров. Многие чиновники отнеслись к этому с уважением. На рынке говорили, что варвары – дети природы и гор и не могут жить среди душных стен.

Сын короля нахмурился, увидев Шаваша. Он велел мальчишке лечь и раздеться, а потом начал вертеть его из стороны в сторону, мять бедра и смотреть зубы. Дружинники стояли кружком и обсуждали достоинства нового раба. Когда Маленькая Куница запустил ему пальцы в рот, Шаваш подумал, не укусить ли варвара, но благоразумно воздержался от такого поступка.

– Разве это человек? – сказал Маленькая Куница, – если его послать пасти овец, он и то замерзнет на перевале.

Днем Маленькая Куница велел Шавашу поискать вшей у него в голове, и Шаваш полюбопытствовал, почему ласы расположились в шатрах, а не в домах.

Маленькая Куница ответил:

– В прошлый раз, когда я и Ратут Росомаха ездили по ойкумене, у нас не было с собой шатра, и эти проклятые чиновники драли с нас за гостиницы такую цену, что просто страшно сказать. Вот мы и решили, что на этот раз этим охотникам за деньгами не удастся слупить с нас ни гроша.

Вот Шаваш повыловил из королевского сына вшей, заплел ему косу и принес вина, а потом не удержался и всхлипнул.

– Ты чего такой грустный? – удивился Маленькая Куница.

– А правда, сказал Шаваш, что вы едите рабов?

– Ба, – сказал Маленькая Куница, – очень редко и очень плохих рабов. Если ты будешь хорошим рабом, отец тебя не съест. Он выделит тебе людей и, может быть, сделает своим сыном.

Шаваш засопел.

– Ты чего сопишь, – удивился Маленькая Куница. – Разве, если бы ты понравился господину Андарзу, он сделал бы тебя своим сыном?

– Нет, – сказал Шаваш, – как бы я ни понравился господину Андарзу, он никогда бы не сделал меня сыном. Но если бы я ему не понравился, он бы никогда меня не съел.

– Вы, вейцы, – наставительно сказал Маленькая Куница, – фальшивый и чопорный народ. – А мы – дети природы.

* * *

На следующий день господин Айр-Незим, осуйский консул, прислал другу своего друга Андарза золотую посуду дивной работы, блюда с капризными ручками и кувшины с рубиновыми глазами. Варвары не знали, как разделить подарки по справедливости, пока не придумали сделать так: они повесили эти кувшины и блюда на палках, стали носиться на конях мимо и метать в них копьем, и кто попадал в золотое блюдо, тот его и получал. Рабы собирали блюда и раздавали их победителям, а управляющий Айр-Незима и начальник охраны Андарза, рыжеволосый Шан’гар, стояли поодаль с каменными лицами.

Маленькая Куница заметил, что их соплеменник Шан’гар не хочет принимать участия в турнире, и стал его задирать. Шан’гар положил руку на свой двуручный меч, с длинной кожаной рукоятью и четырьмя большими рубинами в серебряной оплетке гарды, и ответил:

– Если хочешь, Маленькая Куница, я сражусь с тобой, и посмотрим, кто из нас обабился.

Но Маленькая Куница не стал драться с Шан’гаром.

* * *

Вечером у варваров был пир, и король велел Шавашу развлекать гостей фокусами. Шаваш отказался. Король ужасно разгневался и хотел сгоряча нацепить раба на ту же палку, на которую только что цепляли кувшины, и сделать с ним то же, что с кувшинами. Шаваша потащили к палке, но он так шипел и кусался, что королю это надоело. Тот махнул рукой, и кончилось тем, что Шаваша только выпороли.

После этого король зашел в каморку, куда положили Шаваша, и стал укорять его за недостойное поведение.

– Я все равно убегу, – сказал мальчишка.

– Что тебе сделал твой господин, – изумился король, – что ты его так любишь? Ты мне нравишься, и притом ты горд и строптив. Когда ты приедешь в мою страну, ты мог бы стать братом моим сыновьям.

Шаваш сказал:

– Я не хочу покидать столицу, потому что в ней есть несколько людей, которым я должен отомстить. Если я умру в твоих краях, не отомстив, душа моя попадет в ад.

Король был пьян. Он сказал:

– Слушай, неужели ты думаешь, я явился в эту столицу за серебряными кувшинами и почетными титулами? Я явился посмотреть, есть ли хоть один человек, способный ее защищать, и я не нашел такого! Через шесть лет я возьму Небесный Город, и если ты поедешь со мной, ты вернешься во главе тысячи всадников. Почему бы тебе не переждать этот срок и не отомстить так, как ты сейчас и не смеешь об этом мечтать? Люди ждали мести и по сорок лет!

Была уже полночь, когда Шаваш выскользнул из шатра, прошмыгнул по освещенному луной лагерю и взобрался на высокий орех. Орех был помилован варварскими топорами, так как этот вид ореха считался у варваров деревом, по которому лазят к богам. Повсюду пылали костры, и силуэты часовых, сидевших на корточках, танцевали на стенах сада под треск горящего хвороста и стрекот цикад. Король строго-настрого запретил выходить из лагеря без его личного разрешения, опасаясь, что между его воинами и населением произойдет какое-нибудь несогласие.

Шаваш понял, что из этого места будет нелегко убежать, и его лисья мордочка вдруг приняла неприятное выражение. «Ладно, господин Андарз, подумал он, – ты меня подарил, ты меня и ищи».

Шаваш устроился поудобней на ветке и принялся обдумывать планы своего бегства. Он не имел ни малейшей охоты оставаться среди сырых варваров. И пусть господин Андарз попробует разыскать своего бывшего раба в Нижнем Городе…

Тень заспешила по дорожке, – Шаваш узнал секретаря Иммани. Иммани метнулся в кусты близ ореха и стал там возиться, – по звукам Шаваш понял, что Иммани выпил лишнего. Иммани выбрался из кустов, и тут же ему навстречу неслышно шагнули два варвара. Один был в белой накидке и маленькой круглой шапочке. Шаваш узнал жадного князя Росомаху. Другой варвар был русоволос и статен, в зеленом боевом кафтане с черными лаковыми пластинами, и когда он заговорил, Шаваш поразился его отменному вейскому.

– Ты не помнишь меня, Иммани? – спросил варвар, – это я, Бар-Хадан.

Иммани пьяно хихикнул.

– Что вам нужно? – спросил Иммани.

– Мне тридцать два года, – сказал Бар-Хадан, – и четырнадцать из них я воевал за империю. Я воевал в войсках господин Андарза, и после нашего приключения в масляном складе он дал мне свой меч и назвал меня братом. Я воевал в войсках господина Хамавна, и я вел для него переговоры с королем Аннаром. А потом ты, кружевной трус, приехал в мой лагерь, прямо из столицы, в запыленной одежде и на загнанной лошади, и передал мне предупреждение моего брата Андарза, что император отказался платить мне и, чтобы разрешить вопрос, вызывает меня в столицу для казни!

Иммани молчал. Может быть, в кабинете господина Андарза или в дворцовом покое, он бы нашел, как извернуться языком, но дело было ночью и в варварском лагере, и сказать ему было совершенно нечего.

– И вот, – сказал Бар-Хадан, – я бежал, и только сейчас, в столице, я услышал, что тебя посылали ко мне вовсе не с предупреждением. Тебя посылали с деньгами, которые ты присвоил!

Иммани задрожал так, что ореховое дерево закачалось и несколько молодых орехов упали на землю. Варвар посмотрел наверх, любопытствуя, не духи ли швыряются орехами, и увидел, что точно, духи: на дальней ветке сидело что-то черненькое, ростом с лисицу и формой с человека.

– Клянусь печенкой моих предков, – сказал Бар-Хадан, – ты должен каждому человеку в моем отряде пять тысяч и еще тринадцать «рогачей», – и если ты не принесешь их через три дня, я расскажу моему брату Андарзу, как было дело; а потом мы вместе подвесим тебя к очагу, и разведем самый малый огонь, и будем срезать каждый обжарившийся кусочек.

Иммани пошатнулся, и в эту секунду Бар-Хадан схватил его за шиворот и швырнул на колени.

– Я отдам деньги, – сказал Иммани, – не бейте!

Бар-Хадан взял Иммани за волосы и плюнул ему в лицо, а потом они с Росомахой повернулись и растворились в ночной тиши. Иммани лежал на земле и плакал. Потом он кое-как встал, отряхнулся и побрел к выходу.

Шаваш остался сидеть на орехе, очень задумчивый. Иммани ездил в Хабарту только один раз, семь месяцев назад. Туда он вез деньги для Бар-Хадана, а обратно он вез то самое лазоревое письмо. Спрашивается, если он не отдал денег Бар-Хадану, то он должен был возвращаться обратно с деньгами? На обратном пути его ограбили, отобрали подарки и письмо. Если у него отобрали подарки и письмо, стало быть, должны были отобрать и деньги.

Если у него отобрали деньги, то чем же он собирается платить сейчас? А если деньги остались у него, то, значит, и письмо осталось у него, и весь этот грабеж – не что иное, как хитрый розыгрыш.

* * *

На следующее утро Шаваш мыл королю ноги в серебряном тазу, когда в шатер пожаловал разряженный придворный чиновник. Чиновник принес рисунки для монет, на которых король Аннар попирал шею несправедливого наместника, и осведомился, всем ли довольны государевы гости. Король сказал:

– Премного счастливы, но я вчера всю ночь не мог заснуть из-за запаха ваших светильников.

Чиновник завертел головой и увидел, что в шатре стоят подаренные императором витые светильники в форме изогнувшихся фениксов, наполненные благовонным чахарским маслом.

– У нас в горах, – сказал король, – делают так: берут козий помет, смешивают с глиной и нефтью и вставляют фитиль. Такие светильники и дешевле, и приятней запахом.

Чиновник озадачился.

– Право, – сказал он, – я в отчаянии, но вряд ли на дворцовых складах найдутся светильники из козьего помета!

Шаваш высунул свою головку и сказал:

– В кабачке «Шадакун» есть светильник из козьего помета – я знаю!

Что ж! Король надел на Шаваша поводок и поехал покупать этакое удобство. Спустились к берегу: там царила матросская суета, грузчики перекидывали арбузы, таскали мешки; портовые девицы вертели перед матросами задницами. Каких только судов там не было: круглые, как ореховая скорлупа, суда из Иниссы; длинные, как лещ, из Чахара; судно-губошлеп из Маиды, а вон и совсем глупая вещь, радусская лодка, обвязана веревками вместо железных гвоздей, через два года тонет…

По другую сторону реки тянулась неприступная стена, на стене сидели серебряные гуси, за стеной вздымались красивые, как сказка, башенки павильонов Государева Дворца.

Король Аннар повертел головой, вздохнул и сказал:

– Как прекрасен этот город! Сдается мне, что рай расположен в той части неба, которая висит над этим городом. Счастлив будет тот, кто его завоюет.

– Ба, – сказал Шаваш, – столица бедней Осуи.

– Экий вздор, – изумился король, – я был в Осуе! По сравнению со столицей это не город, а кочерыжка.

– На кого приятней смотреть, – спросил Шаваш, – на овцу или на павлина?

– На павлина, – сказал король.

– А кого приятней есть?

– Есть приятней овцу.

– Вот, – сказал Шаваш, – Небесный Город подобен павлину, а Осуя подобна овце. Половина этих кораблей, – и Шаваш показал на баржи у пристани, – плывет в Осую, но то, что мы прибиваем к стенам храмов, они прячут под замками складов. Они везут в свою Осую шелк и шерсть, фарфор и пряности, ковры и ожерелья, красную медь, белое серебро и желтое золото, благовония и курильницы, а что взамен они отдают нам? Одни бумажки.

– Ничего такого я не слышал от чиновников раньше, – сказал король, вспоминая, однако, разговор с судьей Наном.

– Чиновники, – сказал Шаваш, – надутые люди. Разве могут они признать, что какой-то город богаче столицы? А вот спросите любого лавочника: он тут же скажет, что Осуя разорила столицу.

– Так-то оно так, – возразил варвар, – но самый богатый из осуйских банкиров живет в доме, который скромнее самого бедного из дворцовых павильонов.

– Небесный город, – сказал Шаваш, – стоит за тысячу верст от границ, болота, леса и реки преграждают к нему путь. А Осую легко захватить: всякий, кто взберется на прибрежные горы, съест ее, как пирог с блюдечка. Поэтому осуйцы прячут свое добро. Кроме того, каждому, кто прикидывается бедняком, легче делать грязные дела. Семьдесят лет назад, например, Осуе сильно мешал город Дах, где делали дивные ковры. В это время к Осуе подступили варвары. Осуйцы сказали: «Мы бедны, не нападайте на нас, а лучше нападите на Дах». Варвары им ответили: «Нам не на чем доехать до Даха». – «Это не беда, мы дадим вам суда, если вы заплатите за перевоз». Варвары согласились и напали на Дах. Вот они разграбили конкурента Осуи и еще заплатили за перевоз, а осуйцы на эту плату скупили всех жителей Даха, обращенных варварами в рабов, и поселили их в своих мастерских. После этого они стали делать вдвое больше ковров и продавать их втрое дороже, и везде говорили: «Это не наши ковры, это ковры из империи. Мы бы рады продавать их дешевле, но жадные чиновники сами дерут с нас три шкуры».

Шаваш вздохнул и сказал:

– Если бы Осуи не было, то и империя была бы богаче, и варвары бы были богаче. А злые чиновники продают все добро империи в Осую, получают взамен одни бумажки и скрывают от государя положение дел!

Через полчаса дошли до кабачка «Шадакун», упоминавшегося в самом начале нашего повествования. Увидев светильник, горевший перед богом, король подскочил к нему с радостным криком и сгреб его за пазуху. Потом направился к хозяйке, стоявшей за стойкой, и спросил, сколько она хочет получить за эту штуковину. Глаза хозяйки загорелись: она сразу сообразила, что с этого дела можно попользоваться.

– Во всем городе нет такого светильника, – заявила она, – я расстанусь с ним не меньше, чем за золотой!

Король Аннар возмутился:

– Ты меня принимаешь за невежественного варвара, женщина, – воскликнул он. – Да у нас такой светильник у живого торговца берут за два гроша, а у мертвого владельца – и вовсе даром!

И с этими словами он направился к выходу. Но хозяйка была женщина бойкая. Она вылетела из-за стойки, раскорячилась поперек двери и заорала:

– Ах ты, бесстыжие твои глаза! Думаешь, если ты король, так тебе и воровать можно! А ну плати за светильник!

Король Аннар одной рукой подвесил светильник к кожаной петле на поясе, а другой взялся за меч, висевший по соседству, и заявил:

– Женщина! Как ты смеешь так разговаривать с будущим зятем императора! В жизни короли ласов не платили за покупки ничем, кроме как вот этим, – и тут король вытащил из ножен меч.

Бог знает, что последовало бы дальше, если бы в эту минуту с верхнего этажа поспешно не спустился заспанный хозяин, – за ним семенил Шаваш, отправившийся на поиски хозяина с первого же мгновения своего пребывания в кабачке. Шаваш настойчиво шептал хозяину на ухо и нес за ним корзинку, в которой были еще три светильные лепешки из козьего помета, смешанного с нефтью и глиной.

– Великий король, – закричал хозяин, – не слушайте вздорную рабыню!

Король Аннар повернулся к нему, и хозяин, запыхавшись, поклонился ему корзинкой со светильными лепешками.

– А, – сказал король Аннар, – так это ты владелец кабачка. Сколько же ты хочешь за свои лепешки?

– Помилуйте, – отвечал хозяин, – все мое желание – услужить вам. Эти лепешки – ничтожный подарок вашей милости.

Эти слова королю понравились, и так как он не хотел, чтобы про него говорили, что он оставляет подарки без воздаяния, он снял с запястья золотой браслет и отдал его хозяину.

После этого король выразил желание выпить чашечку вина и уселся за длинный дубовый стол к трем или четырем лавочникам, которым случилось в этот момент быть посетителями кабачка.

Трактирщик подал им лучшее свое вино, которое, по правде говоря, было порядочной дрянью, и, отойдя к стойке, стал любоваться игрой камней на браслете. Шаваш подошел к нему за вторым кувшином вина. Трактирщик поспешно сунул браслет за пазуху, и поинтересовался:

– Я слыхал, что ты устроился в дом господина Андарза?

– Да, – ответил Шаваш, – господин Андарз велел мне показать варвару столицу.

Хозяин с сомнением поглядел на поводок на шее Шаваша, вздохнул и промолвил:

– Сдается мне, что я прав и что господин Андарз – хороший поэт, поскольку он умрет плохой смертью.

В этот миг пьяный Исман Глупые Глаза, тоже бывший в кабачке, подошел к стойке и сказал:

– Чудный мой! Дай вина.

– А этого тебе не дать? – сказал хозяин, показывая ему шиш.

– Нет, сказал Исман, – этого не надо. Дай лучше вина.

Кабатчик упер руки в боки и захохотал.

– Ах ты дрянь, – рассердился пьяный Исман, – только и знаешь, что хвалить Андарза и обирать честных людей.

Кабатчик захохотал еще громче.

– Это кто тут хорошо говорит об Андарзе? – послышался от порога звонкий голос.

Кабатчик поднял глаза и перестал смеяться: откинув дверную штору, на пороге стоял юноша в белом кафтане. В левой руке он держал пальмовую ветвь, а правая его рука была украшена желтой шелковой повязкой с надписью «Во имя справедливости». Заходящее солнце как-будто сияло вокруг его белокурых волос. Это был лицеист из «Общества Тростниковых Стен», десятник – судя по тому, что повязка была шелковая.

– Вот он, он! – заторопился Исан, – он всегда называл Андарза лучшим поэтом в мире!

Командир десятки неторопливо наклонился и вошел в кабачок. За ним, гуськом, вошли пятеро его товарищей. Немногочисленные посетители кабачка замерли, а король Аннар раскрыл рот так широко, словно хотел проглотить целиком дыню.

– Значит, хвалит Андарза, – нежным голосом сказал юноша. – Сдается мне, что у кабатчиков, которые хвалят Андарза, или не в порядке государственная лицензия, или они вообще скупают краденое.

Хозяин заведения побледнел. Глаза его запрыгали, как две блохи: лучше, чем кто-либо из присутствующих, он знал справедливость ужасного обвинения.

А юный десятник уже повернулся к Исману:

– Значит, ты указываешь, что этот человек хвалил Андарза?

Исман состроил рожу хозяину и сказал:

– Этот человек хвалил негодяя Андарза и поносил на чем свет советника Нарая, и у него дрянная водка, которую он не дает мне в долг.

– А ну-ка дай нам посмотреть свои расходные книги, – сказал десятник.

И тут с хозяином что-то случилось. То ли мысль об обыске и неизбежной находке подаренного королем браслета, – а по новым законам человек его занятия не имел права на такую вещь, – поразила его, то ли в доме можно было отыскать иные грехи, – он вдруг подхватил железный прут, каким мешают угли в жаровне, перемахнул через стойку и заорал:

– А ну убирайся отсюда, сопля на веревочке! Ты что, мой цеховой инспектор, чтобы проверять лицензию! Ходят тут всякие недоучки, слушают подзаборную дрянь, пугают честных людей!

И с этими словами он подскочил к растерявшемуся лицеисту, схватил его за ворот и дал ему такого леща, что добродетельный член «Общества Тростниковых Стен» вылетел из двери головой вперед, а сапожком зацепился за порог и растянулся поперек порога.

– Вон отсюда, щенки, – заорал разъяренный трактирщик, с прутом в руках устремляясь на остальных защитников справедливости. Те с визгом катились к выходу. Они не привыкли к такому обращению.

– Нету у вас права меня пороть! – орал им вослед трактирщик, черствая душа, скупщик краденого и любитель стихов Андарза. – А если человек не желает, чтобы его пороли, это его личное дело! И никто, кроме суда, пороть его права не имеет!

Король в восторге затанцевал на стуле. А трактирщик продолжал:

– И не ваше щенячье дело, какие стихи я хвалю, а какие ругаю! Стихи – это не указы, чтобы их нельзя было обсуждать! И я так скажу, что если в стране не имеют права хвалить или ругать стихи, дрянь эта страна!

Что же касается Шаваша, то он уже не слышал последних слов трактирщика. Видя, что глаза короля обращены на разбушевавшегося простолюдина, Шаваш рассудил, что сейчас самое время обрести свободу: он оборвал поводок, сунул его за пазуху и сиганул в раскрытое окно, чрезвычайно удачно расположенное как раз за его спиной.

Шаваш спрыгнул на землю, – в ту же секунду чья-то твердая рука ухватила его за шкирку и с интересом потянула. Шаваш поднял глаза и понял, что со свободой он опоздал. Привлеченный визгом и криками, над ним улыбался судья Четвертого Округа господин Нан.

На нем было полуофициальное платье и зеленая шелковая куртка вместо кафтана. Шапки, приличествующей рангу, на нем тоже не было, и его темно-русые волосы были скручены в пучок и охвачены черепаховым полукружием. Ничто не выдавало в нем чиновника, если не считать ласковых глаз цвета гранита и железной скобы подбородка.

Молодой судья оглядел мальчишку. Тот был грязен и бос, с синяком под скулой, и Нану показалось, что от него пахнет всеми помойками, в которых тот ночевал несколько дней. Нан решил, что Шаваш сбежал от Андарза и, вероятно, при этом обокрал его.

Чиновник повел Шаваша за собой. Они пришли в харчевню с внутренней галереей, выложенной зелеными изразцами, и каменным белым богом посереди дворика. Бог был вредный и подземный, с восемью зрачками и крабьей клешней вместо правой руки.

– Ты чего сбежал от Андарза? – спросил Нан.

– Я сбежал не от Андарза, а от короля Аннара, – сказал Шаваш. – Андарз меня подарил, а я сбежал.

– Почему? – осведомился чиновник.

– Так, – сказал Шаваш.

Тут пришла хозяйка харчевни, и Нан спросил Шаваша, чего он хочет есть. Шаваш больше всего на свете любил пирожки с финиковой начинкой, из желтого масла и белой муки, восхищающие разум и наполняющие сладостью душу: и Нан велел хозяйке принести столько пирожков, сколько Шавашу будет угодно. Шаваш съел три пирожка и сказал:

– Король Аннар хочет завоевать Небесный Город. Он сказал, что если я поеду с ним, то через пять лет возвращусь в столицу во главе тысячи воинов и он сделает меня своим сыном и большим чиновником, так как я умею читать.

– И что же ты на это сказал? – спросил судья Нан.

– Я ничего на это не сказал сразу, – ответил Шаваш, – но назавтра я беседовал с королем, и я сказал ему, что Осуя богаче Небесного Города и что ее легче завоевать.

И Шаваш повторил весь свой разговор с королем.

– А еще ты ничего интересного не слышал? – спросил Нан, аккуратно проглатывая кусочек перепелячьего омлета.

Теперь, в трактире, было ясно, что он все-таки чиновник. Он вымыл руки перед трапезой и потребовал, чтобы даже хлеб ему положили на особую тарелочку, и еду он брал не руками, а резал ее на части маленьким ножичком и потом подхватывал кусок специальной двузубой штучкой. Такую штучку Шаваш не видел ни у Свиного Глазка, ни у варваров, – а видел он ее только в самых изысканных харчевнях да в доме Андарза. Она называлась вилка и была серебряная или костяная.

– Еще, – сказал Шаваш, – я узнал, что отряд Бар-Хадана отложился потому, что секретарь Иммани сказал Бар-Хадану, будто его вызывают в столицу для казни. Бар-Хадан испугался и ушел в горы, а Иммани забрал себе деньги, которые он вез Бар-Хадану. Это совершенно достоверная вещь, потому что я своими глазами видел, как Бар-Хадан бил Иммани, и тот пообещал все вернуть.

– У тебя заячьи уши и лисий нюх, – сказал Нан. – Это принесло бы много пользы, если бы ты остался при короле.

Шаваш замотал головой.

– Ладно, – сказал Нан, – тогда возвращайся к королю, и переночуй у него, чтобы твое отсутствие не было замечено. Вечером, в час Мангусты, я явлюсь к королю: смотри, попадись нам обоим на глаза.

* * *

Вечером следующего дня Нан явился к королю с подарками от Андарза. И вот, когда он выезжал со двора, чиновник увидел Шаваша, который сидел с поводком на шее и заплетал хвосты лошадям.

– А это кто, – вдруг изумился Нан, тыча в мальчишку.

– А, – сказал король, – это мне подарил господин Андарз.

Чиновник в ужасе всплеснул руками.

– Помилуйте, – сказал он, – как можно! Вы сватаетесь к государевой дочке! Господин Нарай только и ищет, чем вам навредить. Он непременно доложил государю: этот варвар не соблюдает приличий! Сватаясь к девушке, просит в подарок хорошеньких мальчиков, а ваш наставник потворствует разврату!

Лицо короля Аннара вытянулось:

– Клянусь той штукой, которой я делаю детей, – вскричал он, – я ничего такого… Пусть этот мальчишка убирается прочь!

Нан схватил Шаваша за поводок на шее и потащил к воротам лагеря.

Ворота между кварталами уже закрывались, и чиновник привел Шаваша к себе домой.

Судья Нан жил в небольшом домике на улице Семидесяти Облаков. Задняя стена домика примыкала к управам, но это был не казенный домик, а частный. Нан провел Шаваша в комнату для гостей. В комнате стояла кровать, отгороженная шелковой ширмой. На ширме была нарисована во всю длину ветка цветущего абрикоса. На стене висело несколько плетеных циновок, а под потолком качались сухие цветочные шары. Около кровати стояла бронзовая курильница в форме уточки и деревянный столик. Это была лучшая комната во всем доме.

Нан уложил мальчика в постель и сказал, чтобы тот спал и ничего не боялся.

Шаваш заплакал.

– Ну, что такое? – спросил судья Нан.

– Страну жалко, – вдруг сказал Шаваш.

– Это хорошо, – сказал Нан, – Андарзу страну не жалко, государю не жалко, – спасибо, нашелся уличный мальчишка, пожалел.

Шаваш продолжал плакать. Чиновник положил руку на волосы Шаваша и сидел так, пока мальчик не заснул.

* * *

Когда Шаваш проснулся, было давно светло. Через растворенное окно был виден маленький сад. В саду, под виноградным навесом, сидел господин Нан. Перед ним на столе стоял чайничек с душистым чаем, лепешки и варенье. Он читал какую-то книгу и завтракал.

Шаваш оделся и вышел в сад.

– Спасибо, – сказал он, подойдя к Нану.

– Бери-ка пирожки, – сказал Нан и раскрыл короб, стоявший позади чайничка: в коробе лежали свежие финиковые пирожки, круглые и светлые, как полная луна.

Шаваш весь перемазался вареньем. Чиновник смотрел на него с улыбкой. Шаваш съел один пирожок, и другой, и третий, а четвертый положил перед собой и стал на пирожок глядеть. Потом спросил:

– А что вы делаете для Андарза?

Нан немного подумал, прежде чем ответить.

– Он меня просил об одной услуге.

– Найти убийцу того торговца, Ахсая?

Нан неторопливо окунул в чашку ложечку. Чашка была белого фарфора, с узором из розоватых кленовых листьев. Ложечка тоже была отлита в форме кленового листа.

– Да, – сказал Нан.

– И вы его нашли?

– Да, – сказал Нан.

– Его убили по приказу Айр-Незима, да?

– А ты откуда знаешь?

– Так, – сказал Шаваш. – Я слыхал в Осуйском квартале, что этот Ахсай продал и погубил Айр-Незимова племянника, и еще я знаю одного человека по имени Свиной Глазок. Свиной Глазок исполняет для Айр-Незима дела, для каких нужен нож, а не взятка. Он убивает людей довольно необычным способом. У него есть два камня, соединенных тонкой жилой, которые он мечет в человека так, что жила обвивается вокруг горла, а потом он прыгает на человека и душит его до конца. Я видел этого мертвого Ахсая, и мне показалось, что у него, кроме следа от жилы, была еще и дуля от камней, под ухом и у скулы.

– Да, – сказал Нан, – это похоже.

– Отчего же вы не арестовали Свиного Глазка?

– Опасаюсь за здоровье господина Нарая, – желчно сказал судья Нан, – а то его удар хватит от радости, что осуйского консула взяли за этакую уголовщину.

Подумал и прибавил:

– Кстати, этот Свиной Глазок, должно быть, взял с покойника осуйских чеков на миллион. Неясно, что он с ними сделал. Знаешь, что такое осуйские чеки?

– Да, – сказал Шаваш.

– Ты знаком с этим Свиным Глазком короче, чем я. Если как-нибудь услышишь, что он или кто другой ищет, где бы сбыть осуйские чеки на миллион, ты скажешь мне?

– А что я с этого получу? – спросил Шаваш.

– Десять процентов, – ответил судья.

Шаваш вздохнул и стал есть четвертый пирожок. Он доел пирожок, вытер о штанишки руки и полез в грязный мешочек, висевший у него на шее. Он высыпал из мешочка много разного сора и глиняную свистульку-печать. Он разломал печать, вытащил из нее двадцать длинных розовых бумажек и протянул их Нану.

Нан долго глядел на банкноты.

– Как ты их достал? – спросил судья Четвертого округа.

– Я, – сказал Шаваш, – раньше жил в старом дубе, напротив статуи Государя Иршахчана. В этом дубе есть дупло от верха до низа, и внизу оно выходит к воде. В ночь накануне Праздника Пяти Желтоперок я сидел на берегу канала и пытался поймать там желтоперку, рыбу удачи. Вдруг дверь управы раскрылась, из нее вышли четыре человека и вынесли мертвое тело. Они кинули тело в канал, и оно поплыло мимо дуба. Мне показалось, что я узнал одного из убийц, и я подумал: «Такие люди гоняются за крупными вещами. Может, и мне кое-что останется поклевать?» Но я испугался делать это на глазах государя Иршахчана. Поэтому я пошел за телом так, чтобы меня не было видно. Я подумал: «Хорошо бы укрыться под мостом, чтобы государь Иршахчан меня не увидел, а если государь видит сквозь камень, то я хотя бы укроюсь от глаз случайных соглядатаев». Я пошел за телом, пока его не занесло под мост. Там я стал копаться в мертвеце и вытащил из него кошелек и золотой бубенчик, а из сапога – вот эти бумаги. Это мне совсем не понравилось. Я подумал: «Ба! Если этого человека убили, но не ограбили, – как бы на того, кто украдет этот кошелек, не повесили убийства!»

После этого Шавашу ничего не оставалось, кроме как рассказывать дальше. Шаваш кончил, Нан покачал головой, будто удивляясь, и сказал:

– Стало быть, ты поступил в дом Андарза, чтобы разыскать документ, за который Ахсай собирался платить деньги. Четверо могли его похитить: пасынок Андарза, домоправитель Амадия, начальник стражи Шан’гар и секретарь Иммани. Кто из них, по-твоему, виноват?

– Я думаю, – сказал Шаваш, – что виноват Иммани.

– Почему?

– Он меня не любит.

– Это серьезный довод, – сказал судья Нан.

Они помолчали, и Шаваш спросил:

– А что, нельзя арестовать всех четверых?

– Нет, – сказал Нан, – если бы это были четыре лавочника или четверо нищих, я бы, конечно, арестовал всех четверых и кончил это дело. Но это четыре высоких лица, и их просто так арестовать нельзя.

– Жалко, – вздохнул Шаваш, – что высоких людей нельзя арестовать, как маленьких. Все было бы гораздо лучше, если бы с высокими людьми можно было поступать так же, как с маленькими.

– Сдается мне, – сказал Нан, – если бы маленьких людей нельзя было арестовывать просто так, как и высоких, все было бы еще лучше.

* * *

Между тем за всеми этими варварами мы совсем забыли о городе Осуе, где каждый свободен и богат, и о его консуле Айр-Незиме, а этот город играет немалую роль в нашем повествовании.

В царствование государыни Касии казна империи заняла у осуйского банка десять миллионов золотых монет, под самые незначительные проценты, причем банк процентов, собственно, и не требовал, а довольствовался тем, что получал вместо них каждый год какое-нибудь полезное право: право на монопольную торговлю солью в провинции Чахар, или на монопольный вывоз инисского льна и тому подобное.

Когда советник Нарай запретил ростовщичество, ему показалось обидным платить заграничным ростовщикам такие проценты, за которые собственным ростовщикам клеймили лоб. А так как указ о запрете торговли с Осуей так и не был подписан, потому что каждый раз, когда речь заходила об этом указе, государь принимался плакать и кричать что-то про кольцо, советник Нарай не оставлял надежды забраться с боков туда, куда не получилось забраться спереди.

К тому же осуйский консул держался очень вызывающе. Как-то на приеме у Ишнайи он рассуждал о храбрости варваров. Нарай подошел к беседующим и сказал:

– Сдается мне, что тетивы луков, которым стреляли ласы, были проданы им Осуей.

– Мы, – ответил консул, – продаем то, на что есть спрос. Ласам мы продаем лубяные тетивы для луков, а вам, господин Нарай, можем продать конопляные веревки для виселиц.

А другой раз Айр-Незим сказал так: «В империи теперь два государя, одного зовут Нарай, а имени другого я что-то не упомню».

Все были шокированы таким поведением и решили, что господин Айр-Незим зря распускает свой язык и что Осуе теперь не видать процентов, как собственных ушей. Но мало того, что Нарай решил не платить процентов!

Он представил государю смету доходов, которые Осуя получила от соляных и шерстяных монополий, и по этой смете с хитрой арифметикой вышло, что не только и проценты, и основную сумму банк давно получил, но что он еще и нажился за счет казны на сто пятнадцать миллионов, и что хорошо бы эти сто пятнадцать миллионов получить обратно. Документ был совершенно хамский, хотя и весьма талантливый, и Айр-Незим просто взбеленился, когда узнал, что одним из его соавторов является Четвертый Судья Нан.

И вот, когда, покинув Шаваша, господин Нан явился в управу советника Нарая, тот встретил своего молодого протеже очень весело. Если бы это был не господин Нарай, можно было бы сказать, что он танцевал.

– Могу вас поздравить, мой молодой друг, – сказал Нарай, – государь подписал проект о прекращении выплат осуйского долга. Завтра, в Зале Ста Полей, Айр-Незим выслушает указ!

Нан поклонился и произнес:

– Множество вещей, полезных для государства в принципе, вредят ему в данный момент. Не лучше ли подождать до той поры, пока варвары не покинут столицу?

Но Нарай только отмахнулся:

– Этого требуют интересы государства, – сказал он, – к тому же я больше не желаю терпеть насмешек Айр-Незима!

Господин Нарай продиктовал ему несколько мыслей, подлежащих обработке, и вдруг спросил:

– А что поделывает господин Андарз?

– Господин Андарз, – сказал Нан, – вчера сочинил стихи о месяце, который плавает в пруду, как желтый кораблик. Он выразил в них желание забраться на лунный кораблик и уплыть на нем далеко-далеко.

Старый чиновник вдруг поднял голову и стал смотреть на почтительно стоявшего Нана, и будь у Нарая вместо глаз два сверла, они бы мигом провертели в чиновнике дырку.

– У вас острый язык, судья Нан, – сказал Нарай, – хотел бы я знать, что вы говорите про меня Андарзу.

– Я, – сказал Нан, – говорю Андарзу, что вы думаете о благе государства, и от этого он каждый раз принимается хохотать, потому что господин Андарз находит очень забавным, что бывают люди, которые думают о благе государства.

– А вы думаете о благе государства, господин Нан?

– Да, – сказал Нан, – все мои помыслы – о благе государства.

Нарай кивнул головой, полузакрыл глаза. Казалось, ответ Нана вполне удовлетворил его. Вдруг он проговорил:

– Вы слыхали, как чиновник Аян клялся в верности Золотому Государю?

И, не дожидаясь ответа:

– Он повесил правую руку в лубок, будто сломав ее, и поклялся в верности левой рукой, а правой рукой он в ту же ночь поклялся в верности заговорщику Канане, – и так он ходил два месяца, то по надобностям правой руки, то по надобностям левой руки.

– Я могу поклясться обеими руками, – сказал тихо судья Нан.

– Не надо. Идите. Я вполне вам верю, господин Нан, что вы день и ночь думаете о благе государства, как и я. Я почему-то не уверен, что под благом государства вы понимаете то же, что и я.

* * *

Назавтра Айр-Незим явился в Залу Ста Полей.

Дело было ровно в полдень: драконы, высеченные из яшмы, обвивались вокруг колонн и глядели на Айр-Незима страшными многогранными глазами, и огромные светильники чистого золота покачивались в солнечных лучах.

Молодой государь восседал на аметистовом троне. По одну сторону трона стоял господин Нарай, по другую – господин Андарз. На голове государя сверкала корона, которую государю преподнес в прошлом месяце советник Нарай: корона была сделана из золота и драгоценных камней, конфискованных у преступников. В одной руке государь держал медное зеркало, поглядев в которое, он видел все, что происходит в государстве, а другой сжимал шнурок, на котором висела государственная печать. В белом платье государя была тысяча складок и ни одного шва.

Господин Нарай был, как всегда, одет с удивительной простотой, принятой в древности: ни единого перстня не было на его тощих бескровных пальцах, ни единого браслета не было на его запястьях, и единственным украшением господина Нарая была вышивка на его тяжелой бархатной ферязи, – а по подолу ее было вышито все, что плавает, летает и бегает в ойкумене, – и каждый раз, когда советник Нарай глядел вниз, он видел у своих сафьяновых сапожек всех птиц, зверей и рыб мироздания. Наставник государя Андарз был облачен со всевозможной роскошью; что же до первого министра Ишнайи, то он почел нужным явиться в Зал Ста Полей с веревкой на атласном воротнике и с волосами, посыпанными пеплом.

Айр-Незим вступил в зал. Он был облачен, по осуйскому обычаю, в строгий суконный кафтан черного цвета, невыгодно оттенявший его мясистое лицо и широкое мощное тело, скорее приставшее грузчику, нежели высокопоставленному лицу. На душе у него было так скверно, словно он съел мышь, но он не подавал и вида.

Господин Нарай склонился к уху государя и прошептал:

– Этот негодяй явился требовать выплаты процентов по государственному займу. Ни в коем случае нельзя соглашаться. Эти люди уже десятижды получили с нас свои деньги!

– А вы что скажете, господин Андарз? – спросил государь.

– Я скажу, – промолвил Андарз, – что нет ничего приятней, чем не платить своих долгов, но что по новому уложению господина Нарая тот, кто не платит свои долги, лишается больших пальцев на обеих руках.

Айр-Незим остановился около Ишнайи, и тот приветливо поклонился ему и спросил, как чувствует себя его супруга в Осуе? Айр-Незим усмехнулся и ответил:

– Моя супруга чувствует себя превосходно. Она прислала мне письмо, сообщающее цены на урожай, и она спрашивает, какова нынче мода в Небесном Городе. Я написал ей, что в Небесном Городе нынче мода носить конопляную веревку поверх воротника и коротко стричь волосы для удобства палача.

Первый министр надулся.

В это мгновение забили барабаны, засвистели серебряные раковины, государь встал с трона и сказал:

– Все мои желания, – быть слугой и защитой моих подданных, где бы они ни обитали, в городе Ламассе или в городе Осуе. Да не проживу я дольше, чем это нужно для блага народа. Говорите, господин Айр-Незим. Я готов выслушать вашу просьбу.

Айр-Незим выступил вперед и произнес:

– Я приношу жалобу от имени Совета Банка Осуи и от имени его вкладчиков. Во-первых, я приношу жалобу на первого министра Ишнайю, который в этом году не заплатил процентов от долга казны банку в сумме девяноста тысяч золотых. Во-вторых, я требую возмещения и наказания чиновников, виновных в лихоимстве, и возмещения ущерба нашим купцам. Для купца Имана Тая – возвращения тысячи золотых, которые взял у него начальник пограничной заставы Оюн, приказав открыть сундуки безо всякого на то основания. Для купца Рода Тая, у которого вышеуказанный начальник управы взял пятьсот золотых и пять штук шелковой ткани. Для купца Ии Сорокопута, который был задержан наместником Иниссы, и наместник не отпускал его, пока купец не подарил ему восемьсот золотых в осуйских деньгах.

Для детей купца Рода Родоя, которого новый начальник Ведомства Справедливости и Спокойствия господин Занасси посадил в тюрьму и там задушил, а баржу с товаром взял себе и продал вышеуказанную баржу вместе с товаром и матросами варварам-ласам, благодаря чему это дело вышло наружу.

Для купца Иони, корабль которого выкинуло на берег из-за ложного маяка, поставленного араваном Чахара; и вышеуказанный араван арестовал Иони за наезд на чужой берег и забрал корабль, и не отпускал Иони, пока тот не написал ему долговую расписку на двадцать тысяч золотых.

Чиновники в зале зашевелились.

– Что это значит? – зашипел государь Нараю. Вы говорили, что речь пойдет о процентах!

Советник Нарай стоял бледный как мел. Вряд ли Айр-Незим решился врать в своей жалобе, – а между тем араван Чахара и глава «парчовых курток» Занасси были назначены Нараем на должности два месяца назад! Еще ни один из чиновников, чьи имена упоминались в жалобе, не был связан с Андарзом, все перечисленные были ставленники или любимцы Нарая! И подумать только – эти люди предали его: завтра же они будут арестованы! Скоро они составят компанию взяточнику Рушу! Скоро Нарай подарит государю новую корону!

– Для купца Ваи Ремешка, – читал посол Осуи, – который приехал в Верхний Чахар с грузом чая, шелка, и перца и которого араван прибил гвоздями к стене и не выдирал гвозди, пока Вая Ремешок не подарил аравану половину корабля.

Для купца Родды, которого чиновники вечного государя схватили в Белой долине и, когда он отказал во взятке, конфисковали судно и товар… Для купца Идака… Для купца Агина Серого… Для купцов Медена и Харны Лошадника…

И так Айр-Незим читал звонким голосом полчаса, – и наконец кончил. В Зале Ста Полей воцарилась мертвая тишина. Пятеро или шестеро чиновников, упомянутых в списке, стояли белые: вот сейчас Нарай прикажет их арестовать!

Государь вскочил с места и закричал:

– Я не верю ни единому вашему слову!

– Каждый из этих случаев строго доказан. Я вручаю Вашей Вечности все необходимые документы.

И Айр-Незим, поклонившись, поставил на ступени трона корзинку с бумагами. Государь отпихнул корзинку и закричал:

– Берегитесь! Тому, кто лжет перед государем, приходится говорить правду под пыткой!

– Ваша Вечность, – сказал Айр-Незим, – мое государство не потерпит таких угроз своему послу.

Как бы ни обстояли дела на самом деле, до сих пор в Зале Ста Полей никто не называл Осуи – государством.

Чиновники окаменели. Государь всплеснул руками и вскочил с аметистового трона. Им овладел один из припадков ярости, страшной наследственной ярости, которая завелась в их семье с тех пор, как император Амар женился на дочери Бога Грома.

Император схватил медное зеркало, которое держал в руке и в котором было видно все, что происходит в государстве. Айр-Незим отпрянул от трона.

Государь изволил налететь на него с быстротой птицы страуса, но, к несчастию, в этот самый миг запутался в тысяче складок своего парадного платья и поскользнулся вышитым сапожком. Послышался треск рвущейся ткани. Государь упал, ударившись белой рисовой маской о витой бортик ступеней. Андарз и Нарай бросились его поднимать. Но государь уже сам был на ногах. Он отпихнул Андарза и закричал:

– Я… я… – государь стал задыхаться и рвать маску с лица – с ним начался приступ астмы.

Посланник Осуи Айр-Незим, видя, что государь бьется, как карась в лотке, и что его никто не арестовал, – поспешил покинуть залу.

Глаза Нана, стоявшего в ряду второстепенных чиновников, были белые от ужаса и изумления. «Мерзавец, – шептал он, глядя на Айр-Незима, – мерзавец».

* * *

На следующий день господин Нан, судья над Четвертым Кварталом столицы, и господин Адани, судья над Первым кварталом, подъехали к стенам осуйского городка. Они были не одни: их сопровождали две сотни стражников и небольшая толпа, этак в семь тысяч человек. Слухи в этой толпе ходили самые разнообразные. Одни рассказывали, что на аудиенции в Зале Ста Полей осуйский посол Айр-Незим обвинил Нарая в том, что тот заколдовал государя, и что государь изволил снять с ножки туфлю и бить этой туфлей Айр-Незима. Другие – что Айр-Незим сделал список чиновников, не бравших с осуйцев взяток, и приписал этим чиновникам такие грехи, что государь упал замертво, пока советник Нарай не разъяснил ему, в чем дело. Третьи уверяли, что советник Нарай, наоборот, признал каждую строчку в обвинении справедливой и поклялся через неделю подарить императору вторую корону, из золота и камней, конфискованных у лиц, упомянутых в обвинении.

Нан приблизился к запертым воротам и закричал, что государь, согласившись с неотступными просьбами народа, подписал указ об аресте всех жителей осуйского квартала и конфискации их имущества, и что если осуйцы откроют ворота, то с ними обойдутся честно и дружелюбно и отправят их женщин и детей домой, разрешив каждой женщине взять столько добра, сколько она сама весит, а если осуйцы ворот не откроют, то чиновники не смогут препятствовать народному гневу, и пусть их женщины и дети пеняют на своих мужей.

После этой приветственной речи на стене появился Айр-Незим в сопровождении короля Аннара Рогача и его сына Маленькой Куницы, и Айр-Незим сказал, что он, как верный подданный императора, готов не только открыть ворота, но и сию же минуту отправиться на плаху, крича «Да здравствует государь!» Но что Большой Совет Банка, пугаясь за безопасность квартала, велел ему нанять на защиту квартала варваров, которые окажутся при этом в Небесном Городе, и что вот эти двое, Аннар и Маленькая Куница, не пускают его открыть ворота.

Нан закричал королю, правда ли это, и король отвечал, что он получил плату за защиту городка и считает, что лучше его воинам отработать эту плату, пав мертвыми на стенах, нежели открыть ворота и отдать золото обратно.

Тогда Нан напомнил королю Аннару по прозвищу Рогач о его сватовстве к императорской дочке и спросил, не кажется ли ему лучше оставить при себе первую плату, за охрану городка, и получить от империи еще одну, за его сдачу. От этого предложения Аннар Рогач погрузился в раздумье, а Айр-Незим, напротив, пришел в страшное беспокойство. Наконец король Аннар сказал, что он получил от Айр-Незима всего сто золотых, и, так как советник Нарай вдвое благородней купца Айр-Незима, он хочет получить от советника Нарая ту же сумму в квадрате.

Нан сказал, что посоветуется с советником Нараем, и уехал.

А толпа в это время швыряла в Айр-Незима и короля Аннара тухлыми овощами.

Спустя три часа господин Нан вернулся и закричал королю, что он посоветовался с советником Нараем и что, уважая храбрость Аннара Рогача, хочет подарить ему десять тысяч золотых. На что король Аннар ответил, что за это время купец Айр-Незим тоже предложил ему десять тысяч золотых, в знак уважения и дружбы, и, так как в советнике Нарае много больше благородства, он хочет получить от Нарая ту же сумму в квадрате.

Нан сказал, что посоветуется с советником, и уехал. А толпа в это время бросала в Айр-Незима и короля тухлыми овощами, и Айр-Незиму стоило немалого труда уговорить варваров не бросать в толпу копьями.

Вечером судья Нан вернулся и сообщил, что советник Нарай поразмыслил над достоинствами короля Аннара и решил подарить ему сто миллионов золотых. На что Аннар Рогач отвечал со стены, что он поговорил за это время с купцом Айр-Незимом, и купец Айр-Незим обещал ему сто миллионов золотых в знак уважения и дружбы, и, так как в господине Нарае вдвое больше благородства, чем в Айр-Незиме, то с господина Нарая причитается та же сумма в квадрате. Нан сказал, что посоветуется с советником, и уехал.

Наступила ночь, и собравшаяся толпа, не желая расходиться и желая покакать, стала ходить какать под стену квартала, и Айр-Незиму стоило немалого труда отговорить варваров от стрельбы по нахалам.

Утром господин Нан вернулся. Он подъехал к городской стене, принюхался и спросил у Айр-Незима, знает ли тот, что такое экспонента?

Айр-Незим грустно отвечал со стены, что он очень хорошо знает, что такое экспонента, и что всю эту ночь он провел в размышлениях по поводу математических свойств экспоненциальной кривой. Это несказанно удивило короля Аннара, потому что он не знал, что такое экспонента, но сомневался, что господин Айр-Незим в эту ночь думал о математике.

Тогда Нан сказал, что государь отменяет свое решение об аресте и конфискации осуйских купцов, и пусть они сами платят королю Аннару, сколько хотят.

К вечеру толпа разошлась, и на следующий день жители осуйского квартала, вздыхая, пообчистили почву под стенами и сделали могилу для всех дохлых собак и кошек, которых принес под стену народ.

* * *

А днем государь вбежал в кабинет Нарая с упреком:

– Вот до чего довело страну ваше ослиное упрямство! Кто говорил, что этот сырой варвар согласен съесть Осую живьем, лишь бы угодить мне! Моя империя потеряла лицо! Завтра же я пошлю господина Андарза с войском против этих варваров!

– Ни в коем случае, – вскричал Нарай, – ведь это Андарз повинен во вчерашнем! Никогда бы осуйцы и варвары не осмелились вести себя так нагло, если бы Андарз не обещал и тем и другим всемерную поддержку. Этому человеку плевать на благо государя, если предоставляется возможность досадить мне!

– Что же, если дело обстоит именно так… – нерешительно проговорил государь.

В этот миг дверь кабинета раскрылась, и взволнованный секретарь подал Нараю записку. Увидев в кабинете государя, секретарь так и замер. Нарай прочитал записку и, побледнев, сунул ее в карман.

– Это что за записка? – спросил государь.

– Ваша вечность, – сказал Нарай, – извините моего секретаря. Тут требуется тщательная проверка: обвинение слишком серьезно.

– Дайте записку! – затопал ногами государь.

Нарай со вздохом подал записку. В записке говорилось, что Андарз не убил Минну, как он это доложил государю: он укрыл сводного брата государя в одном из своих поместий, а совсем недавно, после казни его брата, в его доме видели мальчика, лицом и ростом напоминающего Минну: Андарз выдавал его за слугу и проводил с ним много времени.

Молодой государь прочитал записку, и лицо его стало белей его нешитой сорочки.

– Государь, – сказал Нарай, – не торопитесь с обвинениями. Быть может, это какой-то другой мальчик….. Быть может, Андарз просто хотел спасти мальчику жизнь, а вовсе не думает о государственном перевороте. Одно дело – поддерживать каких-то торговцев, другое – переменить государя!

Но, странное дело, слова Нарая вовсе не произвели на государя того впечатления, на которое он рассчитывал. Вместо того чтоб приказать взять Андарза под стражу, государь закрыл лицо руками и бросился вон из кабинета.

* * *

Этой ночью государь Варназд не мог уснуть. Ах, как он хорошо помнил арест Руша! Накануне Руш удалился из дворца успокоенный, покрывая поцелуями наградной лист. На следующий день государь и Андарз поехали на охоту, затравили оленя, вдруг государь дернул Андарза за рукав: «Почему бы не затравить зверя покрупнее?»

Прискакали ко дворцу Руша, государь, пренебрегая церемониями, пробежал в беседку: Руш дремал, полуодетый, пуская слюни – и вдруг увидел перед собой государя с егерями. Руш так изумился, что спросонья стал что-то лепетать о великой чести и о стене, которую надо было сломать, – государь было намеревался сказать что-то достойное случая, а вместо этого взбесился: Андарз держал Руша за руки, а государь налетел на Руша, как молодой гусенок, и стал топать по Рушу ногами.

Сначала Руш целовал сапожки государя, а потом упал глазами вниз и затих.

После этого Руша возили по городу на осле, задом наперед, и в венце из соломы. Толпа забрасывала его всякой дрянью. Государь следил за ним с дворцовой стены. Руш, полумертвый от пыток и голода, был как бы в забытьи. Люди драли на части его одежду: государь ужаснулся, подумав, что на тело, которое ласкали руки его матери, глазеет глупая толпа. Уже потом государю сказали, что крестьяне нарочно сбежались к преступнику, надеясь, что кусочек одежды с первого министра улучшит урожай. Странное дело: эта месть не доставила радости душе Варназда, как мертвецу, умершему от голода, не доставляет радости посмертная пища.

Никто не может сказать, что он казнил Руша за прелюбодеяние: нет, он казнил его за казнокрадство и алчность! Стало быть, – другие казнокрады также подлежат казни. Никто не оскорбит память его матери! Никто не скажет, что он казнил не вора, а развратника!

Но самое худшее то, о чем государь не осмеливался помнить и не мог забыть, произошло потом. У Руша и государыни был сын, мальчик девяти лет, по имени Минна: это его Руш пророчил в государи. Услышав шум, мальчик бросился в беседку и налетел на Варназда с криком:

– Не смей бить моего отца!

Андарз подхватил мальчика и увез с собой. На следующий день Андарз спросил у государя, какой указ угодно ему написать насчет мальчика?

– Неужели вы нуждаетесь в указах? – воскликнул Варназд.

– Относительно вашего брата? Да, государь.

Варназд расплакался, и Андарз поселил мальчика у себя во дворце. Государю донесли, что мальчик сидит в углу, не пьет и не ест. Прошла неделя: государя без Андарза взяла тоска. Он оделся свечным чиновником, взял с собой пятерых людей и приехал в дом своего наставника.

– Где Андарз?

Изумленный слуга указал ему путь.

Боже! Что государь увидел! Андарз был в беседке: он сидел на ковре, а перед ним сидел Минна, в белых атласных штанишках и курточке с прорезями, и они играли в резаный квадрат и хохотали. Вот так же Андарз играл с ним, с Варназдом!

Андарз обернулся на звук раздвинутых дверей и слегка побледнел. Он прижал было к себе Минну, но молодой государь, ни слова не говоря, полетел на него, схватил брата и швырнул, как грузчики швыряют кули. Мальчик отлетел к подоконнику и схватился за шторы, висящие на толстом бронзовом стержне.

Никто не знал, что мраморные плиты, между которыми был вдет стержень, давно ослабли: от рывка и плиты, и стержень сорвались вниз. Минна был убит на месте.

Что было дальше, государь не помнил.

Через неделю до государя дошли слухи, что мол-де Андарз взял мальчика к себе и убил его, чтобы угодить государю. Государь не имел силы возразить этим слухам.

* * *

Этой ночью у ворот Андарзова дворца замелькали факелы: государь срочно требовал Андарза к себе. Не прошло и получаса: Андарз вошел в государеву спальню. В спальне строго горели ночники, освещая курильницы и ковры, и старинный узор государства: священных птиц, связанных по двое цепочкой.

Государь лежал, свернувшись клубком, подушка его намокла от слез:

– Ах, Андарз, Руш опять приходил ко мне! Он был весь в червяках и со своим сыном.

Андарз стал его утешать. Государь сначала плакал, а потом утих, забился в подушки и заснул.

Андарз по-прежнему сидел у изголовья. Андарзу, поэту и мечтателю, ни разу не случалось видеть привидений, и он не очень-то верил в их существование. Он бы очень желал увидеть хотя бы парочку привидений, потому что иногда упоминал их в стихах и хотел сравнить стихи с действительностью.

Через час государь заворочался и открыл глаза: в государевой спальне горел ночник, и рядом, как в детстве, сидел Андарз, и Руш был далеко-далеко, в могиле. Какое счастье, что рядом есть Андарз! Разве будет вот так сидеть – сухарь Нарай?

– Государь, – сказал Андарз, – Хабарта, которую я завоевал, потеряна для империи благодаря небрежности моего брата. Прервите переговоры и дайте мне войско: я казню Аннара здесь, а варваров разобью через месяц!

Государь кивнул. Андарз понял, что он победил. Потом государь уцепился за рукав своего наставника и сказал:

– Андарз! Я сделаю все, что ты попросишь, только поклянись мне в одной вещи.

– Какой?

– Если тебя казнят, – не приходи ко мне никогда ночью.

Андарз похолодел.

– Хорошо, государь, – пообещал он, – если вы меня казните, я обещаю не докучать вам ночными посещениями.

* * *

На следующий день король Аннар пировал у Андарза: день, благоприятный для свадьбы их детей, выпадал только через двадцать дней, но Андарз торопился обменяться подарками и обрести в варварах опору против Нарая.

Господин Андарз провел короля и его сына в сокровищницу и показал им множество удивительных вещей: мечей в золоченых ножнах и чаш, высеченных из оникса. Но всех удивительней была одна вещь, которую Андарз хранил в тройном сундуке: то был круглый венец, весь из золота, усыпанный драгоценными камнями, и в середине венца торчал острым шипом вверх пятиугольный кремень, – наконечник того самого копья, которым король ласов Лахар Сурок поразил одного речного бога, вздумавшего томить ласов засухой.

Это была знаменитая кремневая корона ласов, и Андарз снял ее с последнего ласского короля Хабарты вместе с головой. Король так и впился глазами в кремневую корону.

– Можете просить у меня любого подарка, – сказал Андарз будущему зятю и его отцу.

После третьей перемены блюд господин Андарз вышел из-за стола и, отозвав Нана, попросил его съездить обратно в город за одной из шкатулок невесты, забытой им впопыхах, и дал ему письмо к эконому Амадие. Нан уже выезжал со двора, когда вдруг вспомнил, что Андарз не приложил к письму печать, – а Амадия ведь человек вздорный. Нан спрыгнул с лошади и поспешил в дом, и так получилось, что для экономии времени он поднялся по наружной галерее.

Вдруг, не огибая угла, он остановился.

В пяти шагах от него, у распахнутых окон кабинета, стояли Андарз и король Аннар Рогач, и они громко спорили о том, что лучше – дать запаренной лошади покататься в песке или обтереть пот ветошкой. На оконной раме сверкала корона Хабарты.

Вдруг свежий порыв ветра ворвался в кабинет, занавес вздыбился и хлопнул о раму, корона стала падать, Андарз и король подскочили, чтоб ее поймать.

Андарз схватился за корону слева, король – справа.

– Что вы мне дадите, – тихо спросил варвар, – если отомщу за смерть вашего брата?

– Корону Хабарты, – сказал Андарз.

– Я хочу корону империи, – ответил варвар.

– Лучше ваше владычество, чем владычество Нарая, – сказал Андарз.

За окном, едва дыша, Нан запрокинул голову и вжался в стену.

* * *

Через час Нан вручил домоправителю Амадие письмо и, попросив его позаботиться о шкатулке, ушел в управу советника Нарая.

Пир кончился намного после полуночи, и начальник охраны Андарза, Шан’гар, отправился спать во двор, среди соплеменников. На рассвете он проснулся от холода и заметил в окне кабинета господина Андарза свет. Шан’гар поднялся в кабинет и увидел, что императорский наставник сидит в спальной рубахе, а поверх него накинут тяжелый плащ, и на столе перед ним догорает свеча.

– Что случилось? – спросил Шан’гар.

Андарз поднял голову.

– Сегодня, – сказал он, – я предал государя.

Шан’гар оглянулся и заметил:

– Не стоит говорить об этом так громко.

Андарз подергал губами.

– Господин, – сказал Шан’гар, – вот уже полтора месяца, как вы ходите сам не свой. Это началось с тех пор, как убили того чиновника, Ахсая. Вы избегаете меня и всех домашних, и вот теперь вы говорите такое!

– Да, – сказал Андарз, – все началось именно тогда. Дело в том, что убитый имел при себе лазоревое письмо к советнику Нараю, и этот чиновник, Нан, убедил меня, что письмо осталось в руках одного из моих близких: Амадии, Иммани или твоих. От этого с ума можно было сойти.

– И что же, – сказал Шан’гар, – он нашел, у кого письмо?

– Нет, этого письма больше нет. И я думаю, что если бы он нашел это письмо, он отнес бы его Нараю.

Тут свечка вспыхнула и догорела, и Андарз увидел, что за окном крадется рассвет, серый, как полевая мышь, и что перед ним на столе лежит маленькая книжечка, а в ней – его собственные стихи, которые когда-то переписал для своего наставника одиннадцатилетний мальчик Варназд.

– Господин Андарз, – сказал Шан’гар, – я начальник вашей охраны и пятидесяти человек, готовых умереть за вас; и в этом городе не меньше трех тысяч человек, аломов и ласов, для которых вы лучший полководец империи.

Не думайте, что у вас меньше людей, чем у короля Аннара Рогача.

– Отведи меня в спальню, – сказал Андарз.

Шан’гар отвел его в спальню, раздел и уложил, и он долго сидел у двери, боясь, как бы его хозяин не сделал с собой чего.

Потом он ушел к себе в кабинет, вынул чистый лист бумаги и стал писать. То, что он написал, было адресовано господину Нараю.

* * *

На следующий день государь подозвал Нарая и продиктовал ему указ:

– Я назначаю Андарза главнокомандующим в войне с ласскими варварами. Потрудитесь озаботиться мобилизацией!

– Государь, – сказал Нарай, – нельзя доверять этому человеку! Я, увы, доподлинно удостоверился, что в его доме живет мальчик, ростом и обликом напоминающий Минну! Андарз выдает мальчишку за раба, однако он наряжает его в платье Минны, отрядил своего лучшего секретаря для занятий с мальчиком, то прячет, то показывает гостям! Многие слышали, будто он творит с ним блуд! Если человек держит в доме отпрыска императорского дома, публично признаваясь в его убийстве, – зачем, как не затем, чтобы возвести его на трон вместо вас?

Государь Варназд молчал. Вдруг мелькнула мысль: «Вот и предлог казнить Андарза! Никто тогда не узнает…» Взглянул на Нарая: старик стоял, словно готовый слизнуть слова с государевых губ.

– Нарай, – сказал государь, – этого не может быть! Это я убил Минну… Случайно.

Старик в ужасе отпрянул, кляня себя за ошибку. И, не колеблясь ни мгновения:

– Ваша вечность! Но Андарз исподволь распространяет слухи о том, что этот мальчик – Минна! Следовательно, пользуясь вашим молчанием и виной, он намерен посадить на престол самозванца!

Глаза государя стали большие, как блюдца, от горя и тоски.

– Боже мой, зачем вы меня так мучаете! – воскликнул он. – Разве под силу одному человеку во всем этом разобраться!

Зарыдал и бросился вон из комнаты.

* * *

Многие из тех, кто знал Андарза в пору его юности, были поражены произошедшими в нем переменами. Андарз побледнел, осунулся: белая кожа его теперь напоминался пленку на молоке, и глаза пребывали вечно тусклыми, словно светильник, в котором невзначай повредили фитиль. Он настолько перестал следить за собой, что порой брался за перо, не вымыв руки.

Каждый день жизни был для него пыткой: мог ли он, переживший государыню Касию и министра Руша, думать, как будет терзать его сердце его воспитанник, государь Варназд?

Раньше Андарз больше думал о законах стихосложения, нежели о законах государства. В жизни своей он добивался славы, заботился о собственном благе и всегда смутно верил, что то, что хорошо для Андарза, неплохо для народа. Разве его война с Хабартой не принесла империи чести и выгоды?

Разве торговля с Осуей кому-то мешает?

Но, когда около ушей государя оказался господин Нарай, Андарзу было нечем возразить старому чиновнику, кроме колкостей и шуток. С ужасом и интересом Андарз стал искать рассуждений о том, почему действия Нарая гибельны для государства – и не находил их.

Как-то раз они беседовали с Наном, и молодой чиновник сказал:

– Боюсь, что из-за Нарая у государя исчезнет всякая власть.

Андарз удивился:

– Как это человек, который хочет собрать всю власть в руках государства, вдруг сделает государство слабым?

– Видите ли, – сказал Нан, – господин Нарай полагает, что власть – это что-то вроде постоянной суммы, и если в одном месте власть убавляется, то в другом она непременно возрастает. А между тем власть – это, скорее, способность общества достигать стоящих перед ним целей, и количество этой власти не постоянно, а возрастает при добровольном сотрудничестве всего общества. И если этого добровольного сотрудничества нет, то никакой власти в государстве тоже нет. Я за сильную власть, – закончил Нан, – а чем больше Нарай издает законов, тем меньше у государя власти.

Это рассуждение молодого чиновника, хотя и не столь оригинальное, вдруг поразило Андарза: он стал доверять судье Нану больше, чем то было позволительно.

И в самом деле: ведь Андарз знал, что чиновник – свой человек в управе Нарая и что указ о непризнании осуйского долга был написан молодым судьей Наном, – а все-таки находил утешение в беседах с этим человеком который ни возрастом, ни происхождением, ни характером так не походил на него, Андарза, и в нехороших гранитных глазах которого Андарзу было нетрудно уловить тот же огонь, что и в глазах Нарая, – огонь жажды власти в стремлении с жаждой государственного блага. В один из таких вечеров Андарз вынул и отдал Нану компрометирующие того бумаги. Сказал: «Вдруг под влиянием момента или под пытками мне захочется погубить вас? Возьмите это».

Андарз жил в отчаянии, как в черной комнате: только одна любовь к госпоже Линне поддерживала его, да еще временами нежность к сыну первой жены. Все чаще и чаще затворялся он в женских покоях, осыпал женщину дорогими подарками, дрожал от ее нахмуренных бровок: кто бы мог подумать, что в последние недели своей жизни государев наставник только и будет заботиться, что о дочке мелкого лесного чиновника, с которой он случайно переспал в лесу, застигнутый грозой!

Если бы не женщина, Андарз давно бы покончил с собой: но мысль о ее страданиях после его смерти была невыносима.

Впрочем, Андарз знал: даже если случится чудо, если государь прогонит Нарая, – между наставником и воспитанником больше никогда не будет тех отношений, какие царили между ними тогда, когда Андарз тайком приносил ему сладости, а молодой государь, смеясь, переписывал его стихи.

Глава одиннадцатая,в которой господин Андарз напивается в кабаке, а осуйский консул объясняет королю варваров основы кредитно-денежного обращения

На следующий день после пира Шаваш играл в кабинете Андарза: императорский наставник был, видимо, рад, что варвары отпустили маленького раба, часто брал его в кабинет и на женскую половину. Многие слуги страшно завидовали Шавашу, но, так как он не ябедничал наверху и не задирал носа, эта прихоть Андарза пока сходила Шавашу с рук. Итак, Шаваш играл в кабинете, когда с докладом вошел секретарь Иммани. Шаваш поклонился и вышел из кабинета, но далеко не пошел, а, став за дверью, вытаращил глазок и стал смотреть в щелочку.

– В нижний двор прибыл посланец от государя, – доложил Иммани.

– Помогите мне одеться, Иммани, – приказал Андарз.

Андарз встал, и Иммани помог ему застегнуть верхний плащ, малинового цвета, с вышивкой, описание которой занимает в ткацком статуте шесть страниц. На поясе у Андарза висела связка ключей, и среди них – этакий серебряный ключик с агатовой головкой. Плащ зацепился за связку, Иммани завозился, оправляя ключи. Улучив момент, он вытащил из кармана кусочек мятной мастики и прижал его к серебряному ключу. Положил мастику в карман и заботливо разгладил плащ.

Шаваш, за дверью, все видел.

Андарз сошел вниз и принял, как подобает, императорское письмо, прибывшее в паланкине с четырьмя всадниками: в письме было пожелание увидеться.

Вот Андарз пошел переодеться для поездки во дворец, а что касается секретаря Иммани – тот направился в глубь сада. Шаваш последовал за ним. Секретарь зашел в свой флигель, но пробыл там недолго: вскоре он засеменил по дорожке к желтым воротам. На нем был серый кафтан и красные штаны, – одежда людей, не любящих выделяться. Под мышкой он нес свернутый непромокаемый плащ, сделанный из просмоленной травы.

В доме уже суетились: по верхней галерее несли парадное платье императорского наставника, и старший садовник, бешено бранясь, требовал три охапки лилий, которыми полагалось осыпать паланкин в начале официальной поездки.

Иммани направился к главной гавани. В гавани теснились черные галеры с красными парусами, на носах их развевались значки, обозначавшие ведомства и провинции, которым принадлежали галеры. На одной из круглых галер вдалеке развевалось семиконечное знамя с надписью «Дань из Осуи».

Прямо за галерой выгнулся, как исполинский кот, каменный мост, столь высокий, что до него не доставали даже мачты осуйских судов.

Перейдя мост, Иммани натянул на себя плащ и сделался совершенно неотличимым от зажиточных жителей гавани.

Иммани шмыгнул к первому же ключарю, над лавкой которого не было листа с государственной лицензией. Ключарь сидел в окошечке лавки и пил чай с мухами. Иммани попросил его сделать по слепку ключ, и ключарь, напевая, принялся за работу. От волнения Иммани забыл спросить, во сколько ключ ему обойдется, и когда ключарь показал ему ключ и назвал цену, Иммани разинул рот.

Ключарь сказал, что, если цена ему не нравится, он может позвать ярыжек и оспорить цену, а заодно и предъявить ярыжкам ларчик, который отпирается ключом. Иммани заплатил деньги и ушел.

К изумлению Шаваша, даже потеря денег, и та не расстроила Иммани. Секретарь пустился вниз по улице, размахивая ключом и припевая. Можно было подумать, что это ключ от рая, а не от сундука.

На речном рынке Иммани купил половинку маринованного гуся, немного зелени, коробочки со сластями и, сложив все это в корзинку, направился к небольшой, но уютной гостинице, с башенкой, похожей на кукурузный початок, с зеленой шелковой занавесью у входа и с надписью «Золотой Трилистник».

Иммани спросил ключ от пятого номера и велел принести горячей воды. Едва он поднялся наверх, в харчевню вошел Шаваш. Он был в той же самой одежде, что и в кабинете Андарза, – в зеленой атласной курточке и в серых штанишках; со своими тщательно расчесанными золотыми кудрями и лукавой мордочкой, на которой сияли огромные, как две луны, глаза, он точь-в-точь напоминал богатого барчука или дорогого мальчика для развлечений.

Шаваш вытащил золотой и, подав его хозяйке, сказал, что один господин велел ему идти в гостиницу и ждать его в верхних комнатах, а сам господин явится попозднее. Хозяйка попробовала на зуб монетку и, покачав головой, дала Шавашу ключ. Комната Шаваша располагалась через две комнаты от той, что отвели Иммани.

Вскоре Шаваш услышал тяжелые шаги на лестнице и скрип двери: это служанка тащила в комнату Иммани два ведра горячей воды. Шаваш выждал немного, шмыгнул в коридор и приоткрыл дверь в комнату Иммани.

Посереди чистенькой комнаты стояла широкая кровать с одеялом, вышитым утками и павлинами. Возле кровати стоял светильник в форме бронзового листа на бронзовом пруте. Под потолком качался шар из бумажных цветов.

Правый угол был отгорожен плотной ширмой, за ширмой фыркал и плескался Иммани. Одежда его лежала на кровати, и там же лежал ключ. Шаваш вынул из кармана кусочек воровской мастики, сделал с ключика отпечаток, подумал-подумал, – и нырнул под кровать.

Через пять минут Иммани вылез из-за ширмы и сел на ложе. Он воздел перед собой медный ключ с дырочкой на конце и стал тереть его руками и целовать дырочку. Шаваш никогда не видел человека, так влюбленного в прибыль.

Вскоре на лестнице послышались осторожные шаги, дверь комнаты раскрылась, и в ней показалась Линна, молодая жена Андарза. Женщина была одета в зеленую шелковую юбку и распашную кофту, отороченную белым мехом. Под мышкой она держала лаковый короб с конфетами.

– Принес? – сказала женщина.

– Принес, – ответил секретарь и высоко воздел ключ.

Женщина взвизгнула от радости и поспешно стянула с себя юбку. Шаваш, лежавший под кроватью, вытаращил глазок: под юбкой на женщине был надет серебряный пояс целомудрия. Секретарь, дрожа от нетерпения, вставил в замок на поясе свой ключик, пояс расцепился и упал на пол.

Тут женщина повалилась с ним на кровать, и они подняли такую возню, словно торговец, поймавший воришку.

Наконец они решили передохнуть. Женщина присела на кровать, раскрыла лаковый короб, который она принесла с собой, вынула из него круглую белую конфету и стала кормить секретаря конфетой. У Шаваша изо рта потекли слюнки.

– Это что за конфеты? – удивился секретарь.

– Это государь император, – сказала женщина, – прислал моему мужу со своего стола, посмотрев на них благосклонным взором. Говорят, эти конфеты повышают мужскую силу: я изловчилась и сберегла их для тебя.

– Или я тебе плох, что меня надо кормить конфетами, – возмутился секретарь Иммани.

– Что ты, – встревожилась женщина, – я просто думала, что тебе будет приятно.

– Пусть эти конфеты, – сказал секретарь, – ест сам государь, может, сделает себе сына.

Но все-таки секретарь был явно доволен, что женщина пошла ради него на такое дело. Он съел конфеты и запил их вином. После этого они опять повалились на постель и подняли такую возню, что опрокинули на пол тарелку с конфетами, и она закатилась под кровать, туда, где лежал Шаваш.

Женщина услышала, как тарелка упала, и встревожилась:

– Пусти! Я подберу конфеты.

«Ой, что сейчас будет», – подумал Шаваш.

Но куда там! Господин секретарь уже ничего не говорил и не слушал, а только урчал.

Когда они заснули, Шаваш тихонечко выбрался из-под кровати, нашарил несколько конфет, положил их за пазуху и был таков.

Проходя мимо лавки ключаря, Шаваш вздохнул и смял в кармане кусочек мастики с отпечатком ключа, – потому что, по правде говоря, этим ключиком отпирался совсем не тот замок, который интересовал маленького сорванца.

* * *

Утром, распростившись с Андарзом, король Аннар Рогач вернулся в свой лагерь. Он приказал рабам отнести все подарки в дальнее помещение шатра, вошел вслед за ними и занялся чтением списка подарков.

Вдруг угол шатра распахнулся, и в помещение въехал на мышастом коне князь Росомаха в сопровождении Ашены и еще пятерых.

– Это что такое? – сказал король, – мой ковер не лужайка, чтобы топтать его копытами!

– С каких это пор командиры не имеют права сидеть на коне перед избранным ими начальником? – сказал Росомаха, – или тебе жалко этого поганого ковра?

Королю Аннару было и вправду жалко ковра, но, стыдясь такого чувства, он вытащил меч и сказал:

– Мне жалко твоей поганой головы, Росомаха, если ты сейчас же не слезешь со своей кобылы.

От этаких слов Росомаха поспешно слез с кобылы, тоже вынул меч и сказал:

– Сдается мне, король Аннар Рогач, что тебе в этом городе дарят много подарков и что не все подарки ты раздаешь твоей дружине!

– Ах ты дрянь, – изумился король, – в этакой подлости меня еще никто не упрекал! А если ты, Росомаха, уже пропил все, что я тебе подарил, ты можешь выбрать в этом шатре любую вещь тебе по вкусу, не считая моей головы.

– Что ж, – отозвался Росомаха, – в этаком случае я попрошу у тебя тот подарок, который ты выпрашиваешь у государя и который не принадлежит ни ему, ни тебе – свободу нашего народа! И сдается мне, что этот подарок ты не отдашь никому, а, напротив, засунешь поглубже в зоб!

– Ах ты дрянь, – возмутился Аннар, – сын раба и наемник Хамавна, тебе ли чирикать о свободе! Это службу в чужом гарнизоне ты называешь свободой, а власть над целой провинцией – рабством?

– Великое дело, – сказал Росомаха, – завоевать Хабарту! Раньше мы были вольными людьми, делали что хотели, получали от наместника Хамавна дань, продавали ее осуйским купцам. А теперь ты зарезал корову, которую мы доили, и готов признать себя рабом императора, если тот поможет сделать нас твоими рабами!

– Слушай, ты, Росомаха! – вскричал король – тебя послушать, так нет беды больше хорошей добычи и несчастья хуже великой победы! Сдается мне, что это говоришь не ты, а золото, которым тебя угостили вейские чиновники, чтобы ты сеял раздор!

– Чиновники, – сказал Росомаха, меня не угощали, а вот ты выплатил мне лишь четверть того, что обещал под Иннехом!

– Я и не выплачу, – отвечал король, – когда я сговаривался с тобой, ты был честным воином, а когда ты изменил наместнику Хамавну, ты показал себя как предатель и трус, и цена тебе стала вчетверо меньше.

Росомахе нечего было на это ответить, он затопал ногами и убрался из шатра вместе с конем.

А король оседлал коня и поехал к осуйскому консулу Айр-Незиму, который, как мы помним, был должен ему сто миллионов ишевиков за оборону квартала. Он ехал в самом скверном расположении духа, ругая Росомаху и присматриваясь к городской жизни, кипящей вокруг. Человек нерешительный в такой ситуации постарался бы загладить случившееся, одарив и обласкав мятежника. Но король терпеть не мог мягкотелости. «Очень мне нужно задабривать того, кого я могу зарезать! – подумал он. – Беда только в том, что, если я сделаю это сам, между нашими родами ляжет кровь. Лучше бы поручить это дело кому-нибудь другому. Быть не может, чтобы во всем этом городе не нашлось человека, который не мог бы прикончить Росомаху!»

В этаком-то настроении король явился во двор к осуйскому консулу Айр-Незиму. Его провели в приемную комнату, расположенную в глубине резиденции. Широкие окна выходили во дворик, засаженный желтыми и красными розами, а вдоль стен тянулись резные, запертые на ключ шкафы и лари, в которых посланник держал образцы осуйских товаров. Айр-Незим, в черном платье и с черной же книгой подмышкой, поспешно вышел навстречу гостю.

Король заявил, что его войско ждет денег, обещанных за охрану квартала: сто миллионов ишевиков.

– Сто миллионов? – сказал Айр-Незим, – но у нас нет столько денег.

– Да что ты врешь? – вознегодовал король. – По докладу господина Нарая, вы одолжили империи двадцать миллионов и нажили по сорок золотых на каждый данный в долг, а теперь отказываетесь выплатить какой-то пустяк моему народу!

Этакая ссылка на доклад Нарая Айр-Незиму пришлась ужасно не по душе. Ведь его известили, что Нарай советует королю напасть на Осую.

– Мы нажили даже больше, – сказал Айр-Незим, – но у нас нет этих денег.

Король разинул от изумления рот, а консул продолжал:

– Скажите, светлый король, что бы вы сделали, получив эти деньги?

– Ну, – изумился король, – раньше я бы раздал половину дружине, а остальное зарыл в землю. А теперь я, пожалуй, не буду зарывать деньги в землю. Я думаю, что мне придется потратить их на восстановление каналов в южной части провинции и на всякие другие дела, без которых нельзя получать налоги.

Консул кивнул, как бы про себя.

– Да, – сказал он, – вы замечательно умный человек, король. Немногие, кто рос в горах, столь проницательны! Вы быстро поняли, что можно завоевать империю в седле, но нельзя ею с седла управлять! Вы поняли, что есть государства, которые добывают богатство с помощью воинов, и есть государства, которые добывают богатства с помощью налогов. Но есть и третий вид государств, богатство которых состоит в их кредитной системе.

– В чем-чем?! – спросил король.

– В кредитной системе, – повторил консул. Главное наше богатство – это торговля и билеты осуйского банка. Все, что идет из империи к варварам и от варваров к империи, и даже от варваров к варварам, останавливается в Осуе, и там перегружается и перепродается: это называется транзитная торговля. От покупки до продажи проходит уйма времени, и нам очень важно, чтобы купец мог покупать и продавать в кредит. Поэтому, хотя у нас и очень хорошая монета, кредитных билетов и векселей у нас в двадцать раз больше, чем монеты. Так что главное наше имущество – это доверие к банку. Поэтому Осую нельзя ограбить, ее можно только разорить.

Если вы захватите наш город, поднимется паника. Все билеты банка будут предъявлены к оплате, и банк лопнет. А что вы сможете захватить? Только вот эти самые билеты лопнувшего банка! Этого-то и добивается господин Нарай! Если вы нападете на Осую, господин Нарай зажарит двух кабанов на одном вертеле: во-первых, он разорит наш банк, во-вторых, он погубит вас, потому что ваши воины, захватив город, в котором золота и побрякушек меньше, чем в одном квартале столицы, прирежут вас на другой день после штурма.

«Ой, – тоскливо подумал король Аннар, – наверняка кто-то из них двоих врет, а может статься, и оба! Вот народ – здесь кредит, там налог! Погубят они меня, погубят!» – и король пожалел, что ввязался в эту, несвойственную ему как сыну природы, политику.

– Вздор, – сказал король. – Кто первым отказался от платы, тот и беднее! Что такое налог, я знаю, а этим самым кредитом вы мне просто морочите голову! Как это золота становится больше оттого, что оно вертится в десять раз быстрее? Как это один человек может продать другому деньги, которых у него нет? Как в докладе Нарая сказано, так оно и есть!

– Не очень-то слова господина Нарая заслуживают доверия, – возразил Айр-Незим, – наверняка он затевает за вашей спиной козни. Вам он говорит, что ваша знать – ваши худшие враги, а вашим воинам тайком нашептывает, что вы хотите отнять у них свободу. Он спит и видит, чтобы ласы сами себя съели! Мне доподлинно известно, что вчера он тайно принимал князя Росомаху и обещал ему корону Хабарты!

Настроение короля мгновенно переменилось.

– Ах он негодяй, – вскричал король, – наконец-то мне все ясно! Да я его на части разорву! Да я ему яйца повыдергаю и скажу, что так было!

– Кому? – спросил осуец, – Росомахе или Нараю?

Король остановился, потом хлопнул себя по лбу.

– И правда, – сказал он, – не такое-то это простое дело, – выдернуть яйца у высокопоставленного чиновника и при этом не потерять свои.

– Гм, – сказал осуец, – а ведь, пожалуй, есть способ помочь вам.

– Какой же?

– Почему бы вам не овладеть на днях столицей? Если вы захватите город в свои руки, вы можете… гм… повыдергать столько яиц, сколько захотите!

– Захватить столицу? – засмеялся король, – с тремястами воинами? Да легче поймать дракона в сачок!

– Ну почему же тремястами? – спросил осуйский консул. – Только бывших солдат Андарза в городе не меньше двух тысяч, и многие из них ваши соотечественники. Если вы договоритесь с Андарзом, они с радостью последуют за вами обоими!

– Это верно, – сказал Аннар Рогач, – однако и врагов Андарза в городе больше, чем вшей у моих воинов, а вшей этих черт знает как много!

– Ба, – сказал осуец, – да что это за враги? Лицеисты пятнадцати лет, с пальчиками, тонкими, как лист осоки! Даже я, на что уж невоенный человек, а и то справлюсь с целым десятком! Если, например, ваши воины вступятся за битого лавочника да и поругаются с детьми, из этого в один миг может получиться народное восстание с вами во главе!

– Нет, – сказал король, – ничего не выйдет! – возмутить народ, конечно, не трудно, но ведь императорский дворец выстроен как раз на случай таких мятежей! Он набит стражниками, как коробочка мака – зернами, а на стены даже слюнявая улитка не залезет, не то что человек!

И король Аннар вздохнул, ибо он грустил по поводу этих стен с той самой минуты, как их увидел.

– В императорском дворце, – сказал Айр-Незим, – есть подземные ходы, соединяющие между собой все покои. Имеются и выходы наружу. При государыне Касии они использовались в основном для тайных арестов и подслушиваний, при нынешнем же государе бездействуют. Когда захватываешь город снаружи, всегда нужно много человек, а когда захватываешь его изнутри, достаточно горсти храбрецов. Если проникнуть в эти ходы ночью, то ста человек будет довольно для того, чтоб захватить дворец и открыть ворота возмущенному народу. Что же касается дворцовой стражи, то большинство стражников, в количестве двух тысяч человек, ночью содержатся в двух казармах, Северной и Южной, расположенных у соответствующих ворот. Эти казармы – деревянные строения с узкими дверями и прорезями в крыше для света. Достаточно будет запереть как следует двери и поджечь казармы.

«Эге-гей! – пронеслось в голове Аннара, – если я с тремястами дружинниками переменю династию, это будет самая дивная песня в истории! При этом в суматохе можно будет всадить нож в князя Росомаху! Как же мне повезло, что всем в столице заправляет этот Нарай! Если бы не он, разве такие надутые люди, как осуйский консул и сановник Андарз, поглядели бы на меня, сырого варвара?»

– Гм, – вдруг подозрительно уставился король на осуйца, – а откуда вы знаете о подземных ходах?

– От их главного инженера, – ответил осуец.

– А я слыхал, что ему перерезали глотку.

– Вот именно, – сказал осуец, улыбаясь и похлопывая рукой по черному фолианту на своих коленях, – ему перерезали глотку, и вы не представляете, как он рад был отомстить своим убийцам!

Король задрожал. Неизвестное всегда пугало его: а векселя, банковские подвалы, разговаривающие покойники, книги по бухгалтерии и черной магии одинаково принадлежали неведомому и пугающему.

– Дайте-ка я посмотрю ваш план, – потребовал король.

Осуец, улыбаясь, раскрыл черный том.

Но тут во внутреннем дворике показался писец, – он летел к Айр-Незиму, размахивая руками, словно хотел сбить из воздуха масло.

Подбежал, зашептал на ухо.

– В чем дело? – спросил король.

– Увы! Сюда направляются таможенные чиновники, – сказал Айр-Незим, – как бы они не заподозрили дурного, застав вас здесь.

* * *

Через полчаса король выехал из осуйских ворот на рыбный рынок. Вокруг царила суета: румяный пекарь выставлял на окне свежие лепешки с отпечатанной на них печатью, свидетельствующей о государственной лицензии, мясник поддувал козу, чтобы содрать с нее шкуру, и чернокнижник в дырявом халате громко извещал улицу, что он всего за два медяка готов наведаться на небо и произвести исправления в книге судьбы, – и при виде столицы, как при виде обнаженной женщины, у короля радостно шевелилось под брюхом.

«Эге-гей, – думал он, обозревая рыночную суету, – всех этих дураков обложу тройным налогом! Что же касается моих воинов, – надо будет запретить им заниматься ремеслом и торговлей, потому что чуть только воин начинает заниматься торговлей и читать книжки, так это уже не воин, а вареная свекла!»

Но спустя немного времени король перепугался. «Еще неизвестно, – подумал он, – кто из этих двоих, чиновник или торговец, обманывает меня больше, и с кем из них будет легче расправиться после победы!»

«Это дело явно превосходит человеческое разумение, – думал король, выезжая из Осуйских ворот на рыбный рынок. – Не такой я дурак, чтобы самому разобраться, что лучше для моего народа! Тут надо посоветоваться с богами!»

В эту минуту король посмотрел направо и увидел кота, который запрыгнул на деревянный короб с рыбой, подцепил лапой плотвичку и поволок ее прочь. Торговки заорали, но куда там! Кот уже смылся к дальним чердакам.

«Ба, – подумал король, – не иначе как божество намекает мне, что вытащить императора из дворца не труднее, чем плотвичку из деревянного короба».

И тут он решил никоим образом не предавать Айр-Незима, а наоборот, принять его план.

И подумать только, что от какого-то ничтожного, облезлого кота, посредством которого капризничают боги, зависят судьбы могучих государств!

* * *

Как мы уже говорили, в ночь после подслушанного разговора господин Нан отправился во дворец, в управу советника Нарая. Там он работал до рассвета, а потом потыкался головой в бумаги и заснул.

Когда он проснулся, был уже полдень. Нан выглянул в окно: ворота управы были широко раскрыты, посереди двора советник Нарай совершал возлияние Бужве. По его бокам два стражника били в барабаны, чтобы привлечь внимание бога.

Вокруг теснился народ: множество просителей ожидало Нарая. На их шапках были укреплены красные ленты со словами «Требую справедливости». Церемония кончилась, – стражники, ругаясь, выравнивали просителей, Нарай быстрым шагом шел мимо них, благосклонно собирая прошения. Вдруг один из просителей отпихнул палку стражника, бросился перед Нараем на колени, ловя подол советника. Нарай ласково поднял его и забрал жалобу. Стражники уже теснили просителя прочь.

Нан побледнел и отошел от окна: в подателе жалобы он узнал варвара Шан’гара, верного начальника охраны Андарза.

* * *

Шаваш вернулся во дворец Андарза к часу Мыши и стал караулить, когда вернутся любовники. Женщина появилась через час, а потом и Иммани просочился через ворота для слуг. Господин Андарз был еще во дворце.

Шаваш отправился к начальнику стражи Шан’гару; тот, во дворе, оперял стрелы.

– Можно я помогу? – спросил Шаваш.

Шан’гар охотно позволил. Шаваш сел в кружок со людьми в кожаных доспехах и с зарубками на лице и стал помогать им оперять стрелы. Вообще-то этих, в кожаных доспехах, было очень много, не меньше двадцати их сидели во дворе, и многие переговаривались между собой на птичьем языке. Было даже удивительно, что, когда у Андарза случилось несчастье, штатских просителей в его доме стало все меньше, – а вот наоборот, его бывшие солдаты, проливавшие с ним пот и кровь в Хабарте, напротив, заладились в его дом.

Так-то Шаваш оперял стрелы, а потом один из старых солдат Андарза показал ему, как плести тетиву. Шаваш плел тетиву и трогал маленький мешочек с талисманом из пепла хомячка Дуни.

Покончив с тетивой, Шаваш сел спиной к стене, вытащил из кармана белую мятную конфету и принялся ее есть. Шан’гар все говорил о чем-то по-птичьи и не замечал конфеты. Шаваш закашлялся, начальник охраны обернулся, всплеснул руками и спросил:

– Ты где взял эту еду?

– А, – сказал Шаваш, – выпала из рукава Иммани.

Начальник стражи несколько мгновений молчал, потом вырвал остаток конфеты из рук Шаваша и вскочил.

– Господин, вы куда? – изумился Шаваш.

Но Шан’гар уже исчез за поворотом дорожки. Шаваш побежал за ним, и несколько стражников – тоже, но они не могли бежать так быстро, как рыжеволосый великан.

Первым делом Шан’гар побежал к флигелю Иммани, – но флигель был заперт. Шан’гар пустился на розыски завитого секретаря. Он обнаружил Иммани возле Белой Залы – тот важно давал инструкции пухленькой служанке. Шан’гар взял Иммани за воротник и молча повернул его к себе.

– В чем дело? – пискнул секретарь.

Шан’гар раскрыл ладонь и показал ему помятую и приклеившуюся к ладони конфету. Потом он сжал ладонь в кулак, и в следующее мгновение этот самый кулак быстро и страшно въехал Иммани под ребра. Иммани пискнул и согнулся напополам: он бы согнулся и ниже, но по пути его лицо повстречалось с услужливо подставленным коленом варвара. Иммани перестал сгибаться и рухнул бочком на ковер. Пухленькая служанка заверещала. Варвар потянулся, подобрал Иммани с полу и занес кулак.

– Господин Шан’гар! Это что такое?

Шан’гар оглянулся: в проеме двери стоял господин Андарз, а за ним маячил этот подхалим, Нан. Господин Андарз был в придворной одежде, алое с серебром платье заполонило весь проем.

– Что вы не поделили с Иммани? – сурово спросил Андарз.

Шан’гар надулся и замолчал.

– Я искал вас по всему дому: я желаю поговорить с вами!

Шан’гар посмотрел сначала на Иммани, а потом на сбежавшуюся стражу, махнул рукой и поплелся за Андарзом и Наном. Иммани полежал-полежал – и пополз в противоположную сторону.

* * *

К удивлению начальника охраны Шан’гара, императорский наставник направился в его, Шан’гаров, кабинет. В кабинете было сумрачно и тихо. Шан’гар побыстрее слизнул с потной ладони конфету и проглотил ее. Нан и Андарз шли впереди и ничего не заметили.

Нан запер за Шан’гаром дверь и уселся прямо на стол, а Андарз остался стоять посереди комнаты, в красном, до полу, платье, затканном драконами и единорогами. Шан’гар затрепетал. Огромный варвар не имел ничего против настоящих драконов, но всегда боялся нарисованных с надлежащими заклинаниями; никогда Андарз не расхаживал по кабинетам рабов в придворном платье.

– Из-за чего вы били Иммани? – спросил Нан.

– Так, – сказал Шан’гар.

Андарз подошел к письменному столу, взялся за ящик и рванул. Ящик, треща и всхлипывая, выпрыгнул из-под стола, бумаги напуганными белыми гусями разлетелись от драконов на платье Андарза. Нан подошел к сундуку, стоящему в углу, и поднял незапертую крышку. В нос ему ударил какой-то кислый запах. Нан поворошил бумаги, сложенные в сундуке.

– Ключ, – сказал Нан, – тут второе дно.

– Прошу вас, не надо! – взмолился рыжеволосый великан.

– Утром вас видели, переодетым, в управе советника Нарая, – вы лично подавали ему прошение! – заорал Андарз.

Голубые глаза Шан’гара наполнились ужасом.

– Умоляю, не открывайте! – прошептал он.

– Ключ!

Шан’гар мертвой рукой подал хозяину ключ. Андарз наклонился к сундуку, отпер второе дно и стал там шарить. Через мгновение он выпрямился: в руках его звякнул стеклянный, трутом закупоренный кувшин: на донце кувшина подыхала странная мышь с синей шелковой ниткой вокруг горла. Андарз отбил у кувшина горлышко, вытряс мышь и поднял ее за хвостик.

– Нитка из одеяния советника Нарая, – прокомментировал судья Нан. – Пункт сто восемнадцатый Иршахчанова Уложения: «Тот, кто, задумав путем колдовства извести человека, берет нитку из его одежды, и обвязывает ее вокруг живой твари, и морит эту тварь голодом или отравой в надежде, что человек тоже помрет, за глупость и суеверие, и греховные помыслы, наказывается сорока ударами плетей и пятью годами заключения. Если, однако, жертвой был выбран чиновник выше седьмого ранга, наказанием служит топор и веревка».

Андарз между тем снял с мыши нитку и положил ее на стол. Приподнял крышку фарфоровой корзинки на столе, достал несколько сладких печений и покрошил перед мышью. Ошалевшая мышь стала есть.

– Все ясно, – заявил Андарз, – вы пробрались в управу советника Нарая и, вручая ему прошение, выдернули у него из полы нитку. Затем вы назвали эту мышь именем Нарая, посадили в банку и поставили умирать. Вы хоть помните, что колдовство такого рода наказывается смертью через топор и веревку?

– А все-таки беды бы не было, – угрюмо проговорил варвар, – если бы он сдох через эту мышь.

Говоря это, Шан’гар искоса наблюдал за господином. К его удивлению, Андарз был как будто доволен. Шан’гар вдруг сообразил, что Андарз подозревал его не в колдовстве, а в предательстве, и подумал, не стоит ли ему убить себя на глазах господина: ведь если вассала подозревают в предательстве, значит, он чем-то это заслужил.

– Думаете, – сказал Нан, – если бы Нарай вас узнал и послал в усадьбу стражников, он обвинил бы вас в покушении на Нарая? Он обвинил бы вас в покушении на государя! Он бы сказал, что эта мышь изображает государя и что вы все делали с ведома и позволения Андарза!

Шан’гар побледнел.

– Я считал вас храбрее, господин Шан’гар, – продолжал между тем судья Нан. – Что это за бабьи штучки с ядами и мышами? Если уж вы решились на такое дело, почему вы не зарезали Нарая кинжалом, безо всяких мышей?

Огромный варвар вздохнул.

– Я бы так и сделал, – промолвил он, – потому что тот, кто убивает ядом и колдовством, будет в следующем рождении тараканом, а тот, кто убивает мечом, удостаивается вполне пристойной участи. Но потом я сообразил, что ничего хорошего из этого не выйдет. После такого убийства трудно ускользнуть незамеченным. Я подумал: «Наверняка меня поймают, и когда государь узнает, что я слуга Андарза, он решит, что я действовал по приказанию хозяина».

В кабинете воцарилась тишина.

– Так почему, – спросил вдруг Андарз, – ты бросился на Иммани?

Шан’гар, свесив голову, молчал.

– Ты будешь говорить или нет?

– Он опять надел эту свою красную куртку, – сказал Шан’гар. – Я ему говорил, чтобы он не надевал красной куртки, а то побью. Вот я его и побил.

Андарз махнул рукой и вышел из кабинета. Узкий дворик был пуст: только посереди его нагая мраморная девица лила из кувшина воду, – и налила вокруг себя круглый пруд. Дворик был обращен на юг и построен так, чтобы в зимнее время низкое солнце обогревало стены и колоннаду, а летнее высокое солнце, наоборот, оставляло его в тени; и лучи, сверкающие на мокрой зелени верхних карнизов, свидетельствовали о неудержимом наступлении лета.

Судья Нан последовал за ним, и когда они взошли на галерею второго этажа, Андарз вдруг увидел своих старых воинов, которые метали дротики на заднем дворе, – и Нан их тоже увидел. Императорский наставник повернулся так стремительно, что алые его одежды хлестнули по столбу.

– Ну, вы еще что-то хотите, Нан?

– Да. Найти лазоревое письмо.

– Не смейте этого делать, Нан.

– Почему? Потому что вы думаете, что письмо взял Астак?

– Забудьте об этом деле, – сказал Андарз, – и вспомните о своей голове.

– Почему Астак ненавидит вас?

Андарз опустил голову.

– Будьте вы прокляты, Нан, – сказал он. С тех пор как вы появились в моем доме, на меня сыплются несчастья. С чего вы взяли, что мой сын ненавидит меня?

– Он не ваш сын, – отозвался Нан.

– Вздор, – с тоской сказал Андарз. – Он мой сын, он похож на меня!

– Он двигается, как вы, шевелит руками, как вы. Но он не ваш сын. Он сын Идайи.

Андарз прислонился лбом к резной балюстраде. Мир вокруг был полон тысячью голосов: далеко за стенами дворца перекликались разносчики, бил в барабан чиновник, оповещая жителей столицы о новом указе, в саду господина Андарза оглушительно свистели соловьи, и в этот шум, такой обычный для столицы, вплетался новый звук, – на заднем дворе три десятка варваров, собравшись вокруг начальника стражи Шан’гара, хлопали в ладоши и становились в боевой круг.

Андарз повернулся к своему молодому собеседнику.

– Да, он сын Идайи. Теперь, Нан, это уже не имеет значения, а тогда имело. Вы молоды, вы не помните мятежа Харсомы…

Нан молчал.

– Идайя был моим самым близким другом. Он был слабый, грустный человек, Нан! Он бы никогда не присоединился к бунтовщикам, если бы не женщина, на которой он женился, – троюродная сестра Харсомы. Выдра! Дрянь! Она мутила войска, она сочиняла его манифесты: в них одни бабьи выдумки! Мужчина бы писал про суды и налоги, а эта баба писала, что у государыни Касии – рыбья чешуя на боках! Это она подбила мужа на мятеж, и Касия имела жестокость послать меня подавить его! Руш имел на меня зуб и надеялся, что я перейду на сторону друга.

– Но вы не перешли на сторону друга.

Андарз смотрел прямо сквозь Нана. Варвары хлопали на заднем дворе все громче.

– Я не доставил Рушу этого удовольствия… Когда я видел Идайю в последний раз, он стоял передо мной с веревкой на шее. Он сказал, что ни в чем меня не винит, и просил сохранить жизнь его ребенку. Я удивился: «У тебя нет ребенка». Он ответил: «Моя жена беременна, а государыня Касия приказала уничтожить всю семью изменника, включая детей в утробе матери». Я сказал, что возьму женщину к себе в дом.

Андарз помолчал.

– Мне не следовало этого делать, Нан! Государыня чуть не казнила меня, услышав, что я взял в жены родственницу мятежника. А та – сначала та пыталась стать любимой женой. Потом, когда это не удалось, она стала спать со всем, что имело между ног эту скалку. Я отобрал у нее ребенка. Пригрозил разводом. Она заявила: «Я скажу при разводе, что мой сын – сын Идайи. Понравится тебе, когда ребенка казнят?» Государыня Касия была еще жива. Я приказал зашить тварь в мешок и кинуть в реку. Что я мог сделать, Нан?

Андарз развел руками и тихо прибавил:

– Как я могу сердиться на Астака из-за того, что он сжег это проклятое письмо? Я поступил с его отцом хуже.

Нан молча склонил голову, – и через мгновение его изящый силуэт растаял за поворотом галереи.

Андарз прошел вдоль второго этажа и спустился во дворик, ведущий к жилому крылу. Он был бледен больше обычного, руки его тряслись. Он почувствовал, что страшно устал.

Императорский наставник сам переоделся в домашнее платье, лег на кровать под пологом, закрыл глаза и распорядился:

– Позовите госпожу Линну.

Прошел кусочек времени, другой, третий: Линна все не шла. Андарз подумал, не позвать ли ему Иммани, но потом улыбнулся, встал и направился на женскую половину. Служанка у дверей в личные покои госпожи поглядела на него удивленными глазами. В девичьей было тихо: женщина, верно, гуляла в саду.

– Велите госпоже Линне возвращаться в дом, – сказал Андарз, не оборачиваясь к служанке, – и скажите Иммани, чтобы ждал меня потом в кабинете.

Андарз вдруг обернулся. Служанка пучила на него изумленные глаза.

– Но, господин, – пролепетала она, – вы сами отпустили госпожу Линну на богомолье, и велели господину Иммани ее сопровождать! Я сама видела, как они выехали из главных ворот, и господин Иммани вел в поводу рыжую лошадь госпожи, и с ними была лошадь с вьюком храмовых приношений.

Андарз оттолкнул служанку и бросился в спальню. В спальне госпожи Линны царил страшный беспорядок: на постели лежал неувязанный узел с платьями, и на черепаховом столике громоздились пустые коробочки от украшений. Андарз все понял и закричал.

На крик и шум прибежали Нан и Шан’гар: императорский наставник катался по полу в разоренной спальне:

– Найдите их, – заорал он Нану, – я…

Он не договорил: в руках его была черная лаковая коробочка из-под серег, и он вцепился в эту коробочку зубами. Дерево треснуло, Андарз выплюнул щепки и, рыдая, принялся биться головой о пол спальни, покрытый, по счастию, длинношерстым инисским ковром.

В это мгновение дверь в спальню раскрылась, кланяясь, вошел домоправитель Амадия:

– Там, во дворе, – опять императорский посланец! Государь огорчен, что господин Андарз покинул его так рано, настоятельно просит отобедать вместе с ним!

И замер, глядя на Андарза и на разоренную спальню.

– Пошли, – сказал Нан Шан’гару, – они не могли уйти далеко.

* * *

Во исполнение приказа государя Андарзу снова пришлось облачиться в придворную одежду и пожаловать во дворец. Однако у дверей во внутренние покои ему преградил путь начальник внутренней стражи:

– Государю хочется побыть одному, – сказал он, – беспокоясь за ваше здоровье, он просит вас возвращаться домой и отобедать без него.

Андарз оглянулся: на стене, слева от двери, висела старинная картина с изображением Бужвы, играющего в «сто полей». Андарз снял с пояса письменный прибор, попробовал перо и начертил на картине несколько строк.

Вечером государь заметил надпись на картине и заплакал, закрываясь рукавом. «Нарай говорит мне, что справедливый властитель должен не обращать внимания на свои чувства, наказывать даже близкого друга, если тот преступник, но как арестовать Андарза!»

Андарз же, как был, в придворной одежде, пошел в кабак к ворам и сидел там до вечера. Соглядатаи донесли, что он сказал: «В этом свинарнике приятней, чем в том, куда меня не пустили».

Вернулся домой он поздно.

– Нан и Шан’гар еще не возвращались? – спросил он.

– Нет.

Андарз сел в кресло в кабинете и так сидел, долго-долго, пока за дверью не послышались осторожные шаги. Андарз оглянулся: на пороге стоял Шан’гар, и за ним – двое его друзей-варваров.

– Вы поймали их?

Рыжеволосый гигант странно потупился.

– Нан отыскал женщину, – сказал Шан’гар.

– Где она?

Шан’гар повернулся и пошел вниз. Андарз побежал за ним. Они сошли во двор за синими воротами: там стоял десяток лошадей, оседланных по способу ласов: с глубоким седлом гармошкой, на котором было удобно есть и спать. Возле них толпились люди с оружием.

Через одну из лошадей был перекинут какой-то черный сверток. Шан’гар подошел к лошади, снял сверток и развернул: это была госпожа Лина. Глаза ее были удивленно открыты, и из груди ее торчала костяная головка ножа. Шан’гар слегка подкинул покойницу и сказал:

– Иммани хотелось завладеть драгоценностями женщины, и поэтому они бежали вместе. Но Иммани, конечно, понимал, что любовникам очень трудно пропасть вдвоем, особенно после того, как она набила все тюки шелковыми платьями. Женщина была ему только обузой. И вот он довез ее до постоялого двора под названием «Золотой Трилистник», служившего местом их частых свиданий, завел в комнату и убил, и ушел с ее драгоценностями.

Андарз хотел, казалось, что-то сказать, открыл рот, закрыл его, опять открыл и, махнув рукой, побрел к дому. Шан’гар, за его спиной, бросил женщину на кучу соломы и презрительно стряхнул рукава.

* * *

Пробили уже первый вечерний час Скорпиона, когда Нан спустился со второго этажа гостиницы, где он и Шан’гар обнаружили свою страшную находку. Перепуганная хозяйка вилась за ним, совала в руку зеленый конверт. Нан взглянул, – в конверте была такая мелочь, что не стоило и мараться.

– Значит, вышел через полчаса и свернул налево? – сказал Нан.

Хозяйка кивнула, чиновник отогнул дверную занавеску и пропал.

Через полчаса Нан стоял перед тесаными воротами дома господина Айр-Незима. Он был в парчовом кафтане опалового цвета и пятиугольной шапке с золотой каймой, – наряд более официальный, чем любой другой, в котором он обыкновенно появлялся в квартале.

Осуйский консул сам вышел навстречу гостю и провел его на высокую террасу с синими лаковыми столбиками и резными перилами. Служанка, расставив чашки, поспешно удалилась. Гость и хозяин поклонились друг другу, коснувшись широкими рукавами земли.

– Господин Айр-Незим, – сказал Нан, – в доме господина Андарза сегодня случилось несчастье. Его секретарь, Иммани, сбежал с его женой. Оба преступника доехали до заведения под названием «Золотой Трилистник», служившего местом свиданий любовников. Понимая, что ему будет легче скрыться одному, Иммани завел женщину в комнату для свиданий, убил и скрылся с ее драгоценностями.

– Какой ужас! – вскричал Айр-Незим.

– Я бы хотел, чтобы вы помогли в его розыске.

– Помилуйте, – сказал Айр-Незим, – мы приложим все усилия, чтобы его поймать, если он захочет бежать через Осую.

– Вам не потребуется прилагать много усилий, – промолвил Нан. – Вам потребуется лишь задержать человека по имени Амая. Это муж вашей племянницы.

Айр-Незим открыл рот так широко, что туда вполне могла поместиться небольшая дыня.

– Не смотрите на меня как на единорога, – сказал Нан, – вы сами выдали ему документы и вы прекрасно знали, что это – Иммани.

Айр-Незим закрыл рот и вытаращился на Нана. Нан замолчал и тоже вытаращился на Айр-Незима. Айр-Незим покачался в кресле и отодвинул от себя чашку хозяина. Нан тоже покачался и отодвинул от себя чашку гостя.

– Хорошо, господин Нан, – вдруг заговорил осуйский консул, – я признаюсь: Иммани действительно женился на моей племяннице после смерти несчастного Айр-Ашена. Я не очень одобряю этот выбор, но я привык всеми силами защищать честь моей семьи. Вы рассказали мне очень некрасивую историю. Теперь я расскажу эту историю так, как мне ее рассказал только что Иммани.

Вот уже месяц, как Иммани просил меня об этом паспорте и о содействии в бегстве в Осую. Он признался мне во всем, в том числе и в том, что хозяйка дома воспылала к нему похотью. Вы знаете, на что способна хозяйка дома, если раб отвергнет ее домогательства, и на что способен хозяин, если раб уступит им. Господин Андарз ревнивый человек – знаете, как он убил чиновника, которого сам поощрил на блуд с собственной женой?

Сегодня Иммани прибежал ко мне в ужасе. Он был избит, как гнилая груша. Он сказал, что Андарз застал его в покоях жены и что женщина была убита Андарзом на его глазах. После этого Андарз решил, что он уже убил Иммани, и погнался за какой-то служанкой, а Иммани уполз в соседнюю комнату и убежал.

Нан слушал молча, поглаживая подбородок. Айр-Незиму очень не нравилось, что молодой судья пришел к нему в официальном платье.

– Версия моего зятя, – продолжал Айр-Незим, больше походит на правду, чем ваша, потому что согласно вашей версии Иммани не только убил госпожу, но и сам себя избил чуть не до смерти, и потому что мужья чаще убивают жен, чем любовники.

– Иммани, – сказал Нан, – был избит начальником стражи Шан’гаром, который знал про его шашни с госпожой. Так случилось, что я и Андарз оторвали Шан’гара от его жертвы и увели для разговора. А Иммани, опасаясь, что Шан’гар все выложит, успел бежать.

Маленькие глазки Айр-Незима зашныряли.

– Удивительное дело, – сказал Айр-Незим, – двое взрослых людей застают Шан’гара за таким делом и уводят его для разговора столь обстоятельного, что за это время можно сбежать с женщиной! О чем это вы говорили, можно узнать?

Нан помолчал, а потом:

– Господин Айр-Незим! Иммани взял с собой драгоценности госпожи! Разумеется, он спрятал их где-то по дороге и не принес к вам, но он обязательно попытается перевезти их в Осую! Наверняка их можно найти!

– Или подбросить, – отозвался Айр-Незим. – Если вы уже послали соглядатая сунуть драгоценности где-нибудь в дупло у реки, а потом обнаружите их, все это будет подтверждать вашу версию?

Молодой судья молчал, и длинные сильные его пальцы, скрещенные на столе, были так же неподвижны, как его ореховые глаза.

– У господина Андарза, – продолжал Айр-Незим, – сейчас не то положение, что пять лет назад. Тогда он мог убить и жену, и любовника, которого сам соблазнил на такое дело. А теперь, убив жену в припадке безумия, он быстро сообразил, что обвинение в женоубийстве – не ко времени! И кто-то, – видимо вы, господин Нан, – хладнокровный, как черепаха, предложил обвинить в убийстве Иммани, коль скоро тот уже сбежал.

Нан молчал.

– Послушайте, Нан! – сказал Айр-Незим, – я – величайший друг господина Андарза, и если он готов обвинить в этом убийстве какого-то секретаря Иммани, – меня это не касается. Но если ему угодно убить при аресте моего зятя, – не дам! Слушайте, Нан! Только вы знаете, что мой зять и Иммани – одно и то же лицо! Если вы скажете это Андарзу, я воспротивлюсь! Я принесу документы, что это чушь! И я скажу, что эта чудовищная чушь выдумана вами, чтобы поссорить меня с Андарзом! Что такой план выгоден только шпиону Нарая. И после этого, господин Нан, ваша жизнь станет дешевле необеспеченной закладной!

Айр-Незим все больше и больше приходил в возбуждение. Шапка сбилась с его головы, широкие рукава мели стол, из глаз, как говорится, вылетали драконы. «А ведь он это сделает, – мелькнуло в голове Нана. – Он еще, пожалуй, предъявит Андарзу поддельного Амая, с родословной и с биографией».

– Где Иммани? – спросил Нан.

Айр-Незим вздыбился и зашипел, как гусь.

Нан полез правой рукой за пазуху, вынул оттуда книжечку с переплетом из кожаных завязок, а из книжечки – аккуратно вырванный листок.

– Узнаете? – спросил Нан.

Айр-Незим узнал листок: это был тот самый недостающий листок из дневника несчастного Ахсая, и об этом листке консул уже интересовался месяц назад, когда покупал книжку, но тогда лукавый чиновник сказал: «так было». Айр-Незим опустил глаза на строчки и прочитал: «Шесть месяцев назад осуйский консул Айр-Незим отправил к белым ласам своего племянника на моем корабле: после этого ко мне явился Андарзов секретарь, Иммани, и стал уговаривать меня присвоить груз, а племянника убить. Дело в том, что Иммани завел блуд с женой этого племянника, и хочет жениться на вдове, чтобы выбраться в Осую. Я присвоил груз и продал, будто свой, но пожадничал и не убил племянника, а продал его вместе с грузом. Племянник сбежал от варваров, явился, хворая, в столицу и сегодня помер. Говорят, у него почернел рот, как у того человека, которого Иммани отравил в Чахаре. Теперь Айр-Незим готов съесть меня живьем, да и Иммани – тоже. Боюсь, как бы меня не нашли мертвым».

Запись была помечена вторым днем до праздника Пяти Желтоперок.

– Так где Иммани? – спросил Нан.

– Не знаю, – сказал Айр-Незим, – а большим пальцем правой руки молча ткнул в потолок.

– Это запирательство вам так не пройдет! – взвизгнул Нан и выскочил из комнаты, шумно задвинул дверь, остановился, – и тихо-тихо, как лиса, скользнул вверх по винтовой лестнице. Наверху в три стороны глядели три двери. Нан выбрал ту, которая помещалась над нижним гостевым залом, и вломился внутрь.

Ковер на полу был завернут в сторону, и из пола, для лучшей слышимости, кто-то вынул пару паркетин. С раскрытого окна свисало скрученное в веревку покрывало. Нан выглянул в окно, убедился, что клумба внизу умята, словно на нее сбросили мешок, и, не утруждая себя кисейным покрывалом, выпрыгнул вниз за беглецом.

* * *

Стоя на верхней ступеньке лестницы, Шаваш видел все: и как рыжеволосый варвар побил Иммани, и как Андарз в развевающихся алых одеждах поволок варвара в кабинет, и как Иммани тихонечко пополз в сторонку. Шаваш заметался: ему очень хотелось посмотреть, что произойдет между Андарзом, Шан’гаром и Наном, и очень хотелось посмотреть, что будет делать Иммани. Наконец его неприязнь к Иммани победила.

Шаваш видел, как Иммани полежал-полежал в галерее, встряхнулся, вытер занавесью лицо и поспешил к женским покоям.

Когда, спустя половинку стражи, госпожа Линна, закутанная в плащ паломницы, в сопровождении Иммани и вьючной лошади покинула главные ворота, Шаваш тихонько последовал за ними.

Беглецы доехали все до той же харчевни, «Золотой Трилистник», и скрылись внутри, вероятно, чтобы переодеться.

Шаваш наблюдал за домом не больше четверти стражи, когда из боковой калитки выскользнула изящная женщина в синей юбке и белом покрывале, накинутом поверх головы, и заспешила, не оборачиваясь, по улице. За плечом женщина тащила два немаленьких узла. Она уже почти скрылась за поворотом, когда Шаваш вдруг сообразил, что мимо него в женской одежде прошел Иммани. А где же Линна?!

Шаваш побежал за Иммани. Они миновали Четвертый Округ, прошли вдоль дворцовой стены, пересекли Левую Реку и оказались у ворот осуйского квартала. Иммани шел, стуча каблучками и покачивая бедрами, – ни дать ни взять – баба!

Ворота осуйского квартала были уже открыты после недавних беспорядков, и двое грустных граждан с пиками учитывали глазами прохожих. Иммани дождался, пока они занялись обширным возом с капустой, и простучал каблучками по другую сторону воза. Шаваш последовал за ним.

Иммани спустился к реке и вскоре оказался у большого забора, за которым начинались причалы и склады. Над забором, невдалеке, торчала четырехгранная башенка с маяком и осуйским флагом на плоской верхней площадке. Иммани раздвинул доски забора и ввинтился внутрь.

Шаваш подошел к забору и стал смотреть. Сразу за забором начинался склад. Иммани отпер низенькую железную дверь и прошел в помещение. Дверь закрылась. Шаваш завертел головой и, обнаружив в двух шагах от забора высокий и зеленый тополь, вскарабкался на самую верхушку. Шаваш боялся, что Иммани выйдет не из той двери, в которую вошел.

Тополь оказался удивительно удачным местом: Шавашу открылся вид на весь осуйский квартал, от лодок и грузовых кораблей, похожих на стручки гороха, до аккуратных западных стен. Около реки теснились склады и дома состоятельных граждан. Шаваш узнал дом консула Айр-Незима по пестрому флагу на крыше главного зала.

Шавашу был хорошо виден парадный двор, с шестью резными столбиками для привязи: у одного из столбиков, нагнув красивую шею, тыкался в овес рыжий конь с белой попоной. Шаваш не очень хорошо различал коней, но про попону мог поклясться, что это та самая попона, которую он чистил королю Аннару Рогачу.

Иммани вышел оттуда же, откуда вошел, тщательно запер дверь на ключ и ключ привесил к поясу. Узлов с ним не было, и он опять переоделся в мужские штаны и серую куртку с отделанными дешевым мехом рукавами. Он настороженно огляделся, и Шавашу сверху показалось, что синяк в том месте, где бровь Иммани повстречалась с кулаком Шан’гара, вырос втрое против прежнего.

Вообще даже с верхушки тополя было ясно, что синяки Иммани будут возбуждать всеобщее любопытство. Из этого Шаваш заключил, что Иммани теперь не пойдет далеко, и с тополя слезать не стал.

Господин Иммани попетлял портовыми задами и прошел в служебные ворота дома осуйского консула, над которыми развевался красивый, синий с золотыми хвостами флаг.

Шаваш остался на своем тополе. Ах, если бы его глаза могли снять с Айр-Незимова дома крышу! Но увы, Шаваш, конечно, не мог разглядеть, что делается под крышей и к кому в этом огромном доме явился Иммани. Зато что-то подсказывало Шавашу, что, буде Иммани явился к самому консулу, – консул немедленно постарается спровадить гостя, чей высокий, рыжий с белой попоной конь стоял в дворе у резного столба.

Не прошло и четверти стражи: Шаваш вздрогнул и вытянул шею. С широкого крыльца консульского дома спускались двое: Айр-Незим, в черном с серебром платье, и король Аннар Рогач. За королем несли подарки.

Айр-Незим поклонился гостю у ворот и поспешно вернулся внутрь. Прошла еще половинка стражи – Шаваш убедился, что Иммани не собирается покидать дом осуйского консула. Он осторожно слез с тополя, раздвинул доски в заборе и подкрался к пустому и запертому складу. Шаваш пошнырял глазками туда и сюда, вытащил из-за пазухи инструмент из числа тех, изготовление которых карается двумя годами тюрьмы, и стал ковыряться в замке. Через пять минут Шаваш убедился, что имперская отмычка не подходит к осуйскому замку. Шаваш решил попробовать в другом месте.

Он обошел четыре двери, и у четвертой, с противоположного конца, ему повезло: осуйский замок в двери сломался, – поверх него прибили ушки и вдели в ушки обыкновенный висячий крендель. Шаваш поколупался немного и вошел в склад.

По стенам громоздились тюки с шерстью: посередине качались, доставая до пола, огромные весы, на которых можно было взвешивать по десять тюков сразу. Шаваш осторожно оглянулся: склад был совершенно пуст.

Шаваш пошел между тюками к противоположной двери, той, в которую входил Иммани. Вдруг он замер: дверь была опять открыта, потревоженная пыль танцевала в луче заходящего солнца. В то же мгновение кто-то потянул Шаваша за воротник. Шаваш обернулся: за его спиной, ухмыляясь, стоял Иммани и держал в руке круглый, хорошо наточенный нож-кочедык. Синяк над бровью Иммани распускался на глазах, через всю щеку шла ветвистая царапина от женского ногтя.

В представлении Шаваша Иммани всегда был человеком, который ворует персики из корзинок и золото из отчетов: и Шаваш впервые сообразил, что убить для Иммани – так же легко, как украсть персик.

Иммани помахал перед Шавашем ножом, а потом снял с мальчишки пояс, которым тот был подпоясан, и стянул ему этим поясом руки. Потом он пихнул Шаваша так, что тот упал между тюками, наступил на него ногой и спросил:

– Значит, эта конфета выпала из моего кармана? – спросил Иммани.

В следующую секунду лучик света, пробивавшийся из полуоткрытой двери, превратился в целый сноп, и Шаваш увидел на пороге судью Нана: чиновник, любопытствуя, оглядывал склад.

– Нан! – заорал Шаваш, брыкаясь.

Чиновник всплеснул руками и побежал к тюкам.

– Тише, судья! Или я убью мальчишку!

Нан остановился. Иммани стоял у подножия лестницы, ведущей на башню. Он ухватился за веревку, которой были стянуты руки Шаваша, и протащил его несколько ступенек вверх. Шаваш ужасно напоминал упирающуюся мангусту на поводке.

– На колени!

Чиновник медленно опустился на колени. Иммани поискал глазами и бросил Нану ключ.

– Справа от вас люк, – видите кольцо? Откройте и достаньте оттуда вещи. Попробуете вскочить с колен, я зарежу мальчишку.

Нан подполз к люку, откинул крышку и стал доставать тюки. Он напоминал утку, ныряющую за едой. Через две минуты оба тючка стояли на полу.

– А теперь лезь туда сам, – велел Иммани. – Ну!

Судья Нан поднял голову и стал смотреть на Иммани и Шаваша. Несмотря на свой парчовый кафтан и пятиугольную шапочку, в этой позе, на коленях, он совсем не напоминал императорского чиновника, а напоминал простолюдина-просителя перед управой. Внезапно взгляд его скользнул чуть вбок и наверх, туда, где лестница над Иммани уходила в башню. Торжествующая улыбка на миг мелькнула на его лице. Шаваш понял, что на лестнице кто-то стоит. Иммани тоже это понял и в отчаянии оглянулся.

Наверху никого не было. В тот же миг Нан подхватил один из тюков и швырнул им в секретаря. Иммани вскрикнул и выпустил Шаваша, Шаваш всунул голову в плечи и покатился с лестницы, как колобок. Нан вскочил на ноги и бросился на секретаря. Иммани поднял ногу и ударил его в ложечку, но чиновник уклонился, схватил ногу и сдернул Иммани со ступенек. Иммани выставил вперед нож и полетел прямо в объятия Нана. Шаваш закрыл глаза. Нан схватил Иммани за запястье, но было поздно: нож разорвал кружева плоеного воротника и ушел глубоко в плечо. Нан вскрикнул и разжал пальцы. Иммани выдернул нож и бросился наверх. Нан остался стоять на середине лестницы.

Кружево на его кафтане покраснело, словно рак, если его бросить в кипяток. Нан пошатнулся, ухватил здоровой рукой перила и побежал вслед за Иммани. Шаваш пустился следом.

Когда Шаваш взбежал наверх, он увидел, что башня кончается квадратной площадкой, окаймленной этаким деревянным бортиком. Посереди площадки была палка, из которой торчал городской флаг Осуи. По четырем сторонам площадки стояли, блестя на закате стеклами, четыре разноцветных фонаря.

Кирпичный пол был покрыт толстым слоем пыли и листьев. Нан стоял, загораживая Иммани выход с площадки. Лицо его было бледно, как воск, он сжимал правой рукой левую и разевал рот, словно карась без воды.

– Голубчик! – засмеялся Иммани, – да ты сейчас сдохнешь.

Чиновник зашатался и опустился на одно колено. Рука его заскребла по полу. Иммани засмеялся еще громче. В следующий миг Нан подобрал с пола горсть пыли и швырнул ее Иммани в глаза. Секретарь замотал головой.

Нан вскочил с колен и перехватил правой рукой запястье Иммани. Тот пискнул и выронил нож. Нан согнулся, подставляя спину, – Иммани, подброшенный в воздух, вдруг перепорхнул через эту спину, ударился о деревянный бортик, – бортик подался, Иммани с диким воплем полетел вниз.

Шаваш подбежал к краю площадки и осторожно заглянул в дырку. Иммани, вполне мертвый, лежал далеко внизу на камнях. Шаваш оглянулся. Нан подошел к проломленному бортику и наставительно сказал:

– Кто высоко взбирается, тому долго падать.

Нан разрезал пояс, стягивавший руки мальчишки, и Шаваш свел его вниз.

Лицо чиновника побелело и заострилось, и Шаваш увидел на нем капли холодного пота. Нан сел на пол у тюков и велел Шавашу разрезать рукав. Потом Шаваш распорол один из тюков с тканями и перевязал молодому судье плечо. Шавашу попалась зеленая ткань с красными и черными павлинами, но все равно было видно, что она быстро намокла от крови.

Рана была узкой, но очень глубокой, и пришлась едва на два пальца выше сердца. Шаваш вспомнил, что раненый Нан еще перебросил Иммани через себя, и в изумлении сунул в рот палец. Шаваш, конечно, не удивился, если бы это сделал Шан’гар, Шан’гар вообще мог разорвать Иммани пополам и даже не вспотеть при этом. Но Шаваш и не подозревал, что хрупкий на вид судья владеет борьбой не хуже, чем тушечницей.

По просьбе Нана Шаваш сбегал наверх за ножом. Нан обтер нож, попросил пододвинуть к нему тюки и стал их потрошить. В тюках была большею частью женская одежда, дорожный прибор и коробочки с женскими украшениями. Шаваш раскрыл одну из коробочек, – и из нее выпрыгнула маленькая золотая птичка, с рубиновыми глазками и крыльями, усыпанными топазами. Это была та самая птичка, которая качалась в волосах госпожи Лины, когда Шаваш увидел ее в первый раз. Шаваш заплакал.

Нан распорол последний тюк и вынул из него шкатулку с документами. Вытащил документы, просмотрел их и сунул в правый рукав.

Снаружи зазвенели голоса: кто-то, видно, заметил разбившегося Иммани, и это естественно возбудило в людях любопытство. Шаваш сказал:

– Я сидел на тополе и заметил, как Иммани прошел в дом Айр-Незима. Кроме этого, я видел там короля Аннара, и с ним было всего двое варваров.

– А пирожника ты в переулке не заметил? – спросил Нан.

– Нет, – сказал Шаваш, – я на короля глядел.

– В следующий раз, – сказал Нан, – гляди не только на королей. Это был мой сыщик. А то откуда бы я узнал, в какую сторону побежал Иммани?

* * *

Весь этот день сын господина Андарза, Астак, провел в библиотеке. Стены библиотеки были украшены гобеленами с рисунками из жизни империи, подаренными Андарзу государыней Касией. На одном из гобеленов был изображен круглый город, опоясанный рвом. Рядом с городом стоял Андарз с мечом в руке, а перед ним на коленях стоял мятежник Идайя. Мятежника Идайю было легко узнать по черной туче над головой.

Астак сидел, подобрав ноги, и смотрел на мятежника и на тучу. К вечеру это занятие ему надоело. Он вышел в сад, а оттуда – за ворота. Никому не было до него дела: слуги плели языками о Линне. Вот так же, семь лет назад, они судачили о его матери. Кто-то сказал, что Иммани сбежал в Осую и что Нан арестовал его в тот самый миг, когда тот садился на корабль.

Ноги сами привели Астака к гостинице, где произошло убийство: у входа стояли желтые, как сердечко ромашки, стражники в парчовых куртках, а вокруг них собралась разноцветная толпа, интересующаяся несчастиями высокопоставленных лиц.

Толпа густела; прошел слух, что гостиницу будут разорять, как гнездо разврата, и представители многих городских шаек явились поглядеть, нельзя ли будет принять участие в разорении. Через час вывели на поводке содержательницу гостиницы, а за ней нескольких гостей, связанных попарно.

И вдруг из толпы зевак вылетела женщина в пуховой юбке, вцепилась в одного из гостей и заорала:

– Люди добрые! Ведь это же мой муж! Ах ты негодяй, а сам сказал, что в храм поехал! Теперь вижу, куда деньги деваются!

И полезла в глаза привязанной к мужу девице. «Парчовые куртки» отпихнули ее и заверили:

– Ничего, мы его тебе отдадим! Накажем да отдадим!

Тут баба насторожилась:

– Накажете? А как?

– По новому закону каждому преступнику рубят ту часть тела, которой он грешит: клеветнику – язык, мятежнику – голову, вору – руку, а прелюбодею сама знаешь что.

Надо сказать, что стражники шутили, но откуда неграмотной бабе знать новые законы! Она опешила и заверещала:

– Да на что же он мне без этой штуковины!

Толпа вокруг заволновалась. Многие сочувствовали горю женщины, а у многих прямо-таки зашевелились штаны, когда им сказали, что они каждую ночь совершают мятежный акт против правительства. В этот-то миг один из лавочников, пришедший посмотреть бесплатный спектакль, сунул руку за пазуху и обнаружил, что зрелище вышло не такое уж бесплатное, так как у него срезали кошелек:

– Воры! – заорал лавочник.

– Воры, – подхватила толпа, отнеся возглас на счет властей.

Женщина бросилась на стражников, выдирая у них своего мужа, лавочник стал пихаться, в одно мгновение строй стражников был прорван, а глупая толпа заметалась, разевая глотку:

– Долой Нарая!

Свиной Глазок и некоторые другие охотники за чужим имуществом, бывшие в толпе, пользуясь случаем, бросились отнимать у стражников узелки, которые те вынесли из опечатанного дома. Астак чувствовал себя очень неудобно. В этот миг раздался крик:

– Лицеисты! Лицеисты! Стражники!

Молодой Астак полетел вместе с толпой к набережной, запнулся о корень и упал в кусты.

– Астак, ты чего здесь делаешь! Уходи, заметят!

Астак выдрался из куста: над ним стоял один из его старых лицейских товарищей, сын главного управителя дворца Мнадеса, с большими от изумления глазами и с золотой повязкой на правой руке.

Астак повернулся, чтобы бежать, но было уже поздно: из-за угла показались трое лицеистов в сопровождении конного стражника.

– Это кто такой? – обалдел стражник, глядя на нарядного юношу в атласной курточке из сине-зеленых квадратов, простроченных золотой нитью.

– Это сын взяточника Андарза! – заявил предводитель лицеистов, молодой Лахар. – Он-то и мутил народ!

– Вовсе я не мутил народа, – возразил Астак.

– Что ты врешь! – Разве народ сам может взбунтоваться против справедливого чиновника? Ты и устроил беспорядки!

Сыщики в беспокойстве завертели головой. Это были простые представители народа, добродушные в меру своей профессии; и, как и многим, им казалось, что все эти лицеисты с их повязками и знаменами выдуманы Нараем из сора и мелкой пыли, и что господин Андарз обратит их обратно в пыль, когда захочет.

Не таков был предводитель лицеистов: его звали Лахар, это был мальчик из бедной чиновничьей семьи. Раньше он немного заискивал перед Астаком, и ему было тяжело вспоминать об этом. Он был очень беден и никак не мог забыть, как однажды зимой мальчики из высоких семей затеяли кидать фруктами в зимних птиц, – по реке неслись пластины льда, похожие на осколки мрамора, и на стылую землю шлепались красивые крутобокие персики и крупные, цвета свиной печенки сливы. Лахар глядел на эти персики, Астак повернулся и сказал: «Смотрите, он хочет съесть наши персики!»

– Арестуйте его! – заявил Лахар, – он устраивал беспорядки, раздавал народу золото, радея о своем отце!

– Лахар! – с тоской сказал Астак, – я не сын негодяя Андарза! Я сын человека по имени Идайя, которого Андарз оклеветал и убил! Я всю жизнь хотел отомстить за отца!

– Вы слышали? – заявил Лахар, – он признался, что он не сын взяточника Андарза, а сын казненного мятежника! Арестуйте его!

«Ой, в какую плохую историю я влип», – с тоской подумал сыщик.

* * *

Через полчаса изумленного и перепуганного Астака втолкнули в камеру главной городской тюрьмы, страшного места, населенного изможденными узниками и упитанными крысами. Астак плакал и метался, как мышь в кувшине.

«Это все произвол Лахара, – думал он, – Лахар даже на экзаменах передергивал, – стоит только Нараю или Нану узнать о происшедшем, как они тотчас же выпустят меня, а Лахара сурово накажут!»

Спустя два часа узкая, как крышка гроба, дверь одиночной камеры растворилась, и на пороге показался господин Нан. Он был немножко бледен, и левая рука его была замотана в кокон, напоминая личинку шелкопряда.

– Господин Нан! – бросился к нему Астак, – я ни в чем не виноват! Это все проделки Лахара! Он сердит на меня за то, что я не дал ему персика!

Изумление и негодование изобразились на лице судьи Четвертого округа. Он схватил здоровой рукой юношу за ворот и закричал:

– Да как ты смеешь так говорить о любимце советника Нарая! Людей не арестовывают за то, что они кому-то не дали персик!

И с этими словами Нан швырнул растерявшегося Астака на лежанку. Юноша вскочил:

– Вы не имеете права!

И тут же получил новый страшный удар по губам: на этот раз Астак полетел на пол.

– Вы не имеете права так обращаться…

– С сыном изменника?

– Я… я…

– Ты сам везде хвастаешь, что ты – сын Идайи.

– Идайя не изменник!

Нан вынул из-под мышки папку:

– Полюбуйся!

– Что это?

– Переписка Идайи и Харсомы. Манифесты Идайи. Да вот, хотя бы…

Нан развернул бумагу и прочел: «Всем известно, что Касия, публичная девка, грешила с мужчинами всеми тремя отверстиями, пользуясь гнусным колдовством, отвела глаза государю, зачала своего щенка от барсука-оборотня: неужто народ допустит сына шлюхи и барсука до управления ойкуменой?»

Мальчик в ужасе зажал уши.

– Это подделка! Мой отец не писал таких мерзостей!

Нан расхохотался и бросил ему папку. Мальчишка стал копаться в документах, читал их один за другим. Старая бумага ломалась в его руках. Он еще не встречался с политической пропагандой мятежников. Великий Вей! Неужто отец его писал, что у государыни Касии – козлиные ноги?

Мальчик стал плакать.

– Господин Андарз, – сказал Нан, – совершил преступление, спасши жизнь сыну мятежника, но закон, слава богам, еще не отменен! Господин Нарай казнит и Андарза и тебя…

Мальчик поднял голову, и лицо его побледнело, словно ткань, на которую плеснули уксуса.

– Казнить меня? За что?

– Ты сын Идайи. Уже забыл?

Молодой Астак побледнел еще больше.

– Но это несправедливо, – сказал он, – нечестно казнить человека за то, что произошло до его рождения!

– Господин Андарз так и думал. За это ему придется поплатиться головой. Стремясь сделать последнее одолжение другу, он взял замуж женщину, подстрекнувшую того к мятежу, признал ее сына за своего, был готов простить ему то, за что наказал бы родного сына!

Астак опустил голову. Руки его тряслись. Его черные волосы висели безжизненными прядями, словно рядок речных угрей, вывешенный лавочником в предпраздничный день.

– Где письмо?

– Какое письмо?

– Лазоревое письмо. Отвечай!

– У меня его нет.

– Знаю, что нет. У кого оно?

– Я не знаю, клянусь, не знаю!

– Врешь! Это ты предупредил людей Айр-Незима, что Ахсай будет в «Красной Тыкве» и купит письмо! У кого он должен был его купить?

– Не знаю. Клянусь вам, господин Нан!

– Откуда же ты знал о «Красной Тыкве?»

– Я встретился там с Ахсаем, накануне. Он заказывал ужин, сначала на сегодня, а потом на завтра. Вскоре он напился выше глаз, стал нести какую-то чепуху. Вдруг сказал: «Завтра в этой харчевне я куплю гибель советника Нарая». Я спросил: «Для кого?» Он ответил: «Дурачок, для твоего отца!» Я спросил: «А что это?» Он: «Лазоревое письмо!» Я спросил: «А кто продавец?» Он расхохотался и говорит: «Ах, если бы Андарз знал, кто продавец!» Он упал под стол, а я убежал в ужасе. Я думал, что делать, а потом вспомнил, как Иммани рассказывал о том, что за Ахсаем охотится осуйский консул, и написал письмо Айр-Незиму.

Нан побарабанил по стене пальцами.

– А почему, – спросил он, – Айр-Незиму? Почему не Нараю?

– Я как раз читал «Книгу наставлений» – пробормотал мальчишка. Там написано, что если у тебя два врага, то надо покончить с первым врагом руками второго, а второго арестовать за убийство. И вот я решил, что Айр-Незим убьет Ахсая, а потом Айр-Незима арестуют за это убийство. Вы же знаете, что Ахсая убил Айр-Незим! Это нечестно, что вы его не арестовали!

Нан, не говоря ни слова, повернулся и пошел к выходу. Мальчик пополз за ним. Дверь открылась: на пороге возник стражник.

– Кормите заключенного три раза в день, – брезгливо сказал Нан. – И смотрите, чтоб не убился: господин Нарай будет недоволен. Книгочей!

Астак глядел на дверь остановившимися зрачками: Боже мой! Неужели его порочный отчим спас ему жизнь, рискуя собственной, а справедливый советник Нарай готов казнить его из-за шутки о раздавленном персике?

* * *

Через два часа господин Нан снова появился в доме осуйского консула, в паланкине и в сопровождении пяти сыщиков. Айр-Незим, с хмурым выражением лица, велел попотчевать сыщиков на кухне, а гостя повел вверх. Когда они остались одни, Нан вынул здоровой рукой из-за пазухи два удостоверения личности: одно, на имя мужа своей племянницы Амая, консул выдал сам. Другое было выдано на имя какого-то Шии, морского писаря: отпечатки пальцев на обоих удостоверениях были, однако, одинаковые.

– Это, – сказал Нан, – я нашел при покойнике и забрал, чтобы не было лишних пересудов. Иммани таскал с собой оба документа и предъявлял бы их по мере надобности.

Айр-Незим запихал обе бумаги в карман, буркнул, что второй документ делали умельцы империи.

Нан промолчал.

Консул порылся в шкатулке, вытащил десять билетов осуйского банка, каждый по пять тысяч, и шлепнул деньги на стол перед Наном:

– Хватит?

Нан покосился на бумажки.

– Господин Айр-Незим, – сказал он, – честь вашей семьи бесценна, да и дружба ваша с Андарзом не поддается исчислению. Я бы не хотел разорять вас: эти два документа – скромный подарок молодого чиновника.

Айр-Незим так же молча взял билеты и сунул обратно в шкатулку.

– Однако, – сказал Нан, – чтобы оправдаться от подозрений в близости к партии Нарая, я принес также некоторые вещи, которые хотел бы продать.

– Хороши подозрения! – взвизгнул консул, – это вы писали указ об отмене государственного долга!

– До сих пор, – спокойно продолжал Нан, не обращая особого внимания на критический выпад собеседника, – вы находились в прекрасных отношениях с господином Андарзом. Советник Нарай пытался испортить эти отношения, распуская слухи, будто это город Осуя, и даже лично вы, господин банкир, натравили варваров на провинцию Хабарту, опасаясь конкуренции от ремесел, заведенных наместником, и что, таким образом, ответственность за завоевание провинции и смерть наместника Хамавна лежит на Осуе.

– Вздор и чушь! – с сердцем воскликнул Айр-Незим.

Судья Нан вынул из рукава пачку писем, перевязанных розовой ленточкой.

– И вот, – сказал изящный чиновник, – я стал собирать материалы, опровергающие эти слухи…

Нан развязал ленточку.

– Ваше письмо, – сказал он, – писанное в качестве секретаря республики королю Аннару Рогачу: республика продаст ему арбалеты и копья, только если он нападет на Хабарту. Отчет некоего Галатты, купца, бывшего в Хабарте, о состоянии городских укреплений. Имена чиновников, которые, будучи дружны с Осуей, сдадут королю Аннару город: начальник сырного ведомства Аден, смотритель над церемониями Атоя, глава над семью видами складов Варан…

Нан говорил и перебирал своими тонкими пальцами жуткие бумаги.

– Как видите, – сказал судья Нан, – Черному Бужве не было необходимости творить чудеса для варваров. Это сделали вполне живые и купленные вами чиновники…

– Как это к вам попало? – взвизгнул посланник.

– А, вот еще: водный инспектор Кигира в городе Май, – он очень кстати рассказывает, как забраться в город по разрушенному акведуку.

Посланник вскочил из кресла и схватил бумаги. В здоровой руке Нана сверкнул кинжал: миг, – и узкий рукав посланника был пришпилен к лакированному столику. Горожанин зашипел.

– Тише, – сказал Нан, – а то прибежит моя стража.

И убрал бумаги в рукав.

– Сколько вы стоите? – сказал посланник.

Чиновник, не спеша, рассматривал свои пальцы. Пальцы были длинные и узкие, кончики их были выкрашены хной и присыпаны ароматной пылью. На среднем пальце сиял перстень в виде золотого угря, обвившегося вокруг пальца и держащего в своей пасти рубин. Молодой судья, конечно, одевался не с той показной роскошью, что господин Андарз. Но странное дело, – аккуратность его прически и необыкновенное изящество немногочисленных украшений придавали ему больше блеска, чем иному бессмысленному франту, цепляющему на себя золото и камни без счета.

– Я дорого стою, – задумчиво сказал Нан.

Вдруг поднял глаза на посланника.

– А может, это только начало? Может, вы натравите короля на столицу, как натравили на провинцию, и тоже попросите себе четверть земель и доходов бывшей империи. Может, здесь, в столице, вы так же ходите, покупаете недовольных чиновников, разыскиваете старые акведуки…

– Империя, – сказал осторожно посланник, – большой тигр, а мы – маленький хвост.

– Нынче такие времена, что хвосты вертят тиграми.

– Вы опасный человек, господин Нан, – огорчился посланник.

Нан, казалось, встревожился.

– Я не хочу сказать, что эти письма не продаются. Просто они очень дорого стоят. Вот я и хочу подчеркнуть, как дорого они стоят.

Посланник засмеялся.

– Вот я и говорю, что вы опасный человек, господин Нан. Опасный человек – это не тот, кто не берет взяток, и не тот, кто берет их по любому поводу. Опасный человек – это тот, кто продается, соблюдая свою выгоду, и умеет взять деньги за то, что он сделал бы и так.

Молодой судья улыбнулся и откинулся в кресле. Несмотря на все свои хлопоты и небезобидную рану, он выглядел собранно и аккуратно, – разве что скулы на его белом, как молоко, лице, слегка заострились, и зрачки ореховых глаз были чуть расширены от боли.

– Вот господин Нарай, – продолжал посланник, – он опасный человек. Но разве он не брал взяток? Когда десять лет назад он был послан в Осую, он сумел убедить дома Кадуни и Рашков дать ему целую кадушку золота за то, чтобы он помешал присоединить город к империи.

Посланник развел руками.

– Спрашивается: ведь советник Нарай скорее умер бы, чем позволил совершиться такому объединению! Но он сумел получить за свои убеждения еще и кадушку золота, и что же он с нею сделал? Он раздал ее черни, та подняла бунт и вырезала Кадуни и Рашков!

Господин Нан чуть повернул голову, прислушиваясь к шуму внизу: как там, накормили его сыщиков или нет? Если накормили, так нечего им трепать языками…

– Сколько вам надо? – спросил посланник.

– Деньги, – сказал Нан, – опасная вещь, и недаром говорится, что деньги, не отданные государству и богу, навлекают только несчастья. Вот, например, управляющий Андарза, Амадия. Сегодня он уехал из столицы в Иниссу, и что-то подсказывает мне, что он уехал с осуйским паспортом.

Айр-Незим нетерпеливо фыркнул.

– Последний месяц, – сказал Нан, – вы четырежды встречались с управляющим Андарза. Этот человек передал вам один документ в обмен на право бежать в Осую: я меняю эти бумаги на этот документ.

– Господин Нан, – сказал посланник вкрадчиво, – если вы знаете, что Амадия передал нам этот документ, то уж, наверное, вы догадываетесь, что это произошло не иначе как с ведома господина Андарза. А если это произошло с ведома господина Андарза, то дело зашло уже слишком далеко, чтобы вы, сторонник Андарза, могли что-то сделать, не погубив себя.

– Документ, – сказал Нан.

Посланник некоторое время сидел неподвижно.

– Господин Нан, – сказал он, – вы потеряете голову совершенно без толку. Вам не жалко потерять такую голову?

Нан усмехнулся.

Тогда, к изумлению Нана, посланник раскрыл бывшую при нем черную книгу, вынул из ее листов синий конверт и протянул его Нану.

Глава двенадцатая,в которой господин Нан падает в обморок, а осуйский посланник и варварский король подбивают государева наставника на участие в военном перевороте

Нан раскрыл синий конверт и вытащил бывшую там бумагу. С первого взгляда чиновник понял, что это не письмо, и тем более не лазоревое письмо. Нан чуть не закрыл глаза и не застонал с досады. Он вгляделся:

– Да, – сказал он, как ни в чем не бывало. Тайные ходы Небесного Города! И вы утверждаете, что Амадия передал вам это с позволения Андарза?

– Конечно, – ответил посланник.

Нан засунул план в рукав и встал, чтобы откланяться. Но, видимо, разочарование подкосило его, или поклон оказался слишком резок для человека, которого давеча пырнули ножом: выпрямляясь, Нан побледнел, заскреб было по спинке кресла, – и грохнулся навзничь.

На лестнице послышался топот, и в гостиную ворвались два сыщика. Айр-Незим, подскочивший было к чиновнику, чтобы забрать драгоценный план, отпрыгнул от Нана, как волк от костра, и заплясал перед сыщиками:

– Боже мой! Какое несчастье!

Захворавшего чиновника перенесли наверх, приготовили удобную кровать.

Айр-Незим и слышать не хотел о перевозке больного. Сыщики согласились.

Прилежный лекарь уже возился над больным в широкой и солнечной спальне, когда Айр-Незим сцапал со спинки стула опаловый с золотом кафтан Нана, указав на кровяное пятно на рукаве:

– Кафтан надо почистить!

С кафтаном Айр-Незим побежал на второй этаж, в свой кабинет, где лучи заходящего солнца бешено плясали на черных с серебряными накладками шкафах, в которых хранились наиболее ценные образцы продукции и отчетные книги, и балки, изображающие дракона, били в воздухе красными лаковыми крыльями. К одному из этих шкафов и кинулся Айр-Незим. Изнутри шкаф был укреплен длинными стальными балками, и всю нижнюю его половину занимал стальной, крашенный синим лаком сейф. Вокруг круглого глаза сейфа торчала кожаная бахрома, закрывавшая ряды цифр и букв. Айр-Незим покопался в бахроме, и дверь сейфа отошла в сторону. План из конверта мигом перекочевал в сейф, а в конверт Айр-Незим засунул несколько бумаг розового цвета, очаровательных для взгляда всякого чиновника.

Запер шкаф и полетел вниз по лестнице, совершенно пренебрегши чисткой кафтана из чудесной, опалового цвета парчи, с белыми цветами и золотыми зверями на обшлагах.

Нан, лежа на постели, растерянно лупал глазами, и прилежный лекарь бинтовал Нану плечо. Лекарь ушел. Айр-Незим вежливо подал Нану кафтан. Нан поспешно сунулся в рукав. Там, вместо плана дворца, лежала розовая книжечка из пяти страниц, и каждая страница этой книжечки стоила двадцать тысяч, ибо представляла собой облигацию осуйского банка, что было впятеро выше его ежемесячного жалованья и вдвое – ежемесячных взяток.

– Господин Нан, – вкрадчиво сказал Айр-Незим. – Ну что делать, если случилась такая беда? Бедняжка Амадия хотел уехать в Осую, прямо-таки ходил на бровях, чтобы оказать услугу городу. Судите сами, каково было мое изумление, когда он заявил, что его зовут Амасса, и прибежал с этой бумагой! Черт меня попутал ее взять! Однако я не жалею, – оказывается, имеется подземный ход, ведущий из императорского дворца в наш квартал! Хорошо, что об этом ходе не вспомнили на прошлой неделе, и не послали по нему стражников: а сегодня я этот ход замурую! Только за этим я и польстился на этот план – чтобы обеспечить безопасность квартала! Согласитесь, что я не могу пренебрегать охраной вверенных мне людей и что мои доводы убедительны.

Нан хмуро перелистал облигации и сказал:

– Если бы в этой книжке было шесть листов, ваши доводы были бы убедительней ровно на двадцать тысяч.

Айр-Незим рассмеялся и выдал Нану шестую страницу книжечки.

* * *

У ворот осуйского квартала Нан слегка пришел в себя: начиналась ночь; рыночная площадь, по которой, бывало, не пройдешь днем, не изорвав платья, была совершенно пуста: конь Нана едва не поскользнулся на рыбьих очистках.

Вдалеке, у круглой часовни, маялись десяток всадников. При виде судебной шапки Нана они пришпорили коней и разъехались в разные стороны. Нан узнал того, что поехал навстречу: это был Шан’гар.

– Эй, – сказал Шан’гар, – молодой господин куда-то делся, не видали?

– Нет, – сказал Нан.

Оба мужчины нашли на берегу реки, в двадцати шагах от осуйского квартала, приятный кабачок, поднялись на второй этаж узорной башенки и уселись за столик. Прямо напротив них, в открытом окне, струились ветви высокой ивы, и за близкими деревьями мелькала наполненная звездами река, и по ту сторону реки стояла черная, как кусок сланца, тюрьма, в которой сейчас плакал несчастный Астак и многие, более его виновные люди.

Хозяин принес им кувшин вина, две чашки с соломинками, продетыми в крышку, и большое блюдо речных крабов, посыпанных солью и политых лимоном.

– Дело прошлое, – спросил Нан, – так почему вы бросились сегодня утром на Иммани?

– Этот мальчонка, Шаваш, сидел и ел конфету, выпавшую из кармана Иммани. Конфеты были подарком императора, и я знал, что господин отдал их Линне. Я понял, что Линна опять путается с Иммани.

С реки дул мягкий ветерок. Нан потягивал вино и, казалось, любовался игрой листьев в лунном свете. Шан’гар жадно разламывал крабов и запивал их вином. Когда перед Шан’гаром образовалась изрядная горка крабьих огрызков, он поднял голову, поглядел на Нана и спросил:

– Ну? Вы еще чего-то хотите узнать?

– Только одно. Куда вы дели вещи, которые отняли у Иммани в Козьем Лесу?

Рыжеволосый великан ошеломленно глянул на чиновника.

– Я не был в Козьем Лесу.

– Бросьте, Шан’гар. Ведь теперь это уже не имеет значения. Если вы сами не хотите рассказывать, что случилось в Козьем Лесу, то могу рассказать я. Двадцать восьмого числа госпожа Линна уехала в храм Исииратуфы. Вы, будучи преданы ее мужу, хотели ее проводить, а когда она отказалась, проследовали за ней тайком, мечтая оказать ей услугу. Каково было ваше удивление, когда госпожа Линна, вместо того чтобы отправиться в храм Исииратуфы, на Запад, обогнула столицу и поехала на восток! Вы вспомнили, что завтра с востока возвращается секретарь Иммани. Вы вспомнили улыбки и взгляды между ними; возможно, вы и раньше что-то заподозрили. И когда вы увидели, что госпожа Линна остановилась в гостинице, больше подходящей для дома свиданий, ваши подозрения переросли в уверенность.

Рыжеволосый начальник стражи Андарза долго молчал, а потом наклонил голову и просто сказал:

– Да.

– Что вы сделали с вещами?

– Там было две седельные сумки, – признался Шан’гар. – Они были сплошь набиты личными подарками для самого Иммани, ларчиками да коробками с притираниями. Фу! Я сначала хотел их сжечь, чтобы боги не заподозрили меня в грабеже, а потом передумал и отнес одному человеку, который тут неподалеку варит золото. Это совершенно чудесный человек, знаком с массой подземных духов, но духи эти жадные существа, всячески выкаблучиваются и иначе, как за большую взятку, философского камня не отдадут.

– Значит, вы даже не обыскали их как следует? – чуть печально улыбнулся молодой судья.

– Я не шакал, чтобы рыться в чужих притираниях! – надменно сказал рыжеволосый великан.

* * *

Когда последние звуки в доме осуйского консула затихли, в пустом кабинете послышался шорох. С балки, изображающей дракона, протянулся пояс, а по поясу спустился Шаваш.

Шаваш был немного растерян. Он пришел с одним из сыщиков, в одежде разносчика, поболтал со слугами и, будто заблудившись, проскользнул в кабинет, где и прилип к предусмотрительно устроенному Айр-Незимом глазку, через которой можно было наблюдать все, что происходит в главном зале.

Это был план Нана. Днем Нан заявил Шавашу, что лазоревое письмо находится у Айр-Незима, а передал это письмо Айр-Незиму эконом Амадия. А что Шаваш не нашел письма у Амадии в тайнике, – так домоправитель не бедная вдова, чтоб иметь один тайник, и вообще Амадия, может быть, еще до этого отдал письмо. Нан велел Шавашу вскрыть его собственный служебный сейф и, убедившись, что маленькому бесенку эта штука вполне по плечу, велел Шавашу забраться в кабинет Айр-Незима.

Он сказал, что хочет предложить Айр-Незиму кое-какие бумаги в обмен на письмо, и что если Айр-Незим письмо отдаст, то Шаваш должен будет потом украсть бумаги. А если Айр-Незим письма не отдаст, то он, Нан, упадет в обморок, и вряд ли Айр-Незим устоит от искушения утащить эти бумаги. В таком случае Шавашу надо проследить, куда и как консул эти бумаги положит, и сто против одного, что в этом месте будет лежать и лазоревое письмо.

Как и Шаваш, Нан считал обыски занятием утомительным и небезопасным. Он полагал, что вместо того, чтобы пытать человека или ставить вверх дном уютную комнату, доискиваясь, куда хозяин комнаты дел те или иные бумаги, гораздо проще – дать хозяину какую-нибудь ценную бумагу и проследить, куда он ее положит.

Теперь Шаваш был в недоумении. С одной стороны, Айр-Незим отдал какой-то документ. С другой стороны, Нан упал в обморок, и притом самым натуральным образом. И теперь было совершенно непонятно: надо ли красть бумаги? Надо ли красть синий конверт? И вообще, упал Нан в обморок или не упал?

И потом, Шавашу не понравилось, как себя повел Нан, очнувшись. Шаваш, конечно, не знал всех ихних дворцов и ходов, но, по его мнению, Айр-Незим говорил Нану то самое, что однажды говорил продавцу масла Свиной Глазок, когда продавец застал его с ключом от его, продавца, дома в руках. «Ведь тот же ход, что ведет из дворца в квартал, ведет из квартала во дворец! – подумал мальчонка, – Айр-Незима, можно сказать, застукали с ключом в руках, а Айр-Незим уверяет, что ключ оказался у него по недоразумению!» Шаваша на враки было не взять, в воровских шайках и не такое в уши заливали. Но ведь Нан был, в конце концов, чиновник, правда, очень умный чиновник – а все же чиновник знает только чернильницу и бумагу.

Не прошло и четверти стражи, как Шаваш, отлично запомнивший положение пальцев Айр-Незима, вертевшего цифры замка, открыл сейф. В сейфе стояло несколько черепаховых шкатулок, а поверх всего лежала толстая книга, в которую торговец записывал дебет и кредит. Шаваш открыл одну шкатулку, вторую, третью, облизнулся и подумал: «Глупый человек Айр-Незим, – сказано же: „Не клади все яйца в одну корзину, и даже в один сейф“.»

* * *

В Небесном Городе имелось четыре вида глашатаев для объявления указов: местные указы провозглашал чиновник в сером кафтане; указы-постановления провозглашал чиновник в парадном кафтане «единорог», а подписанные рукой государя законы провозглашал чиновник, ехавший по городу на муле, с золотыми подковами и золотой уздечкой.

Законов в последнее время стало много, и кое у кого рябило в глазах от обилия законов, а кое у кого – от золота на уздечке. И вот как-то люди Серого Бычка и Радани, сговорившись, окружили чиновника плотным кольцом и, крича «ура», стали бросать его в воздух. Стража не посмела препятствовать народному волеизъявлению, и оказалось, что под видом этого самого волеизъявления две шайки разбойников ободрали с мула золотые подковы и уздечку и смылись.

Отчет о случившемся, попав на стол советника Нарая, привел его в необычайно скверное состояние духа. Старик был мнителен и даже суеверен; обладал наклонностью в каждом происшествии видеть символ; и вот эта заурядная уголовщина представилась ему обличительным знаком против всех верховных воров империи, которые – как то показал доклад проклятого торговца Айр-Незима, – даже справедливые указы советника Нарая используют для того, чтобы под видом восторга урвать себе золотую уздечку.

Старик не спал всю ночь, – и время Черного Бужвы, и время Белого Бужвы, и к рассвету у него заболело сердце. Кутаясь в красный халат с кистями, он сошел вниз, в кабинет, и стал глядеть на редкие звезды вверху. Душа его вот уже давно была неспокойна. Он не стремился ни к чему, кроме как к установлению разумного правления: о злом или добром в своих поступках он не рассуждал: смешно было бы отрицать, что истинная доброта – не в том, чтобы не творить зла, а в том, чтобы наименьшим злом предотвращать наибольшее.

Но вот что смущало Нарая, – он был влюблен в разум и порядок, и он не мог не видеть, что для установления разумного правления он обращался к самым неразумным страстям государя; для установления режима, при котором не будет ни зависти, ни злобы, он поощрял зависть толпы, – в идеальном правителе нужно воспитывать бесстрастие, а что он воспитывал в государе? Этим способом нетрудно было устранить врагов, но как этим способом добиться той цели, которой он задался?

Скрипнула дверь – на пороге кабинета показался Нан. Как всегда, молодой судья был одет с чуть большей роскошью, нежели то было приятно советнику Нараю, и даже вздувшееся от бинтов плечо не умаляло изящества его наряда. Нос старика недовольно дернулся, учуяв исходящий от Нана запах, – не просто дорогого благовония, а «янтарной смолы», воскуряемой, по обычаю, в дорогих домах Осуи. О, как Нарай ненавидел этот запах!

Нарай поглядел на него с подозрением:

– Где вы были, судья Нан? Почему я слышу о смерти этой женщины из вторых рук? Правда ли, что вас ранили?

– У Айр-Незима. Он благодарил меня по своему обыкновению, – и Нан выложил перед советником Нараем розовую банковскую книжицу.

Нарай пересчитал страницы книжки:

– Это очень большая благодарность. За что?

– Покойник Иммани тайно женился на его племяннице, и Айр-Незиму очень не хотелось, чтобы об этом узнали вы или Андарз. Я попытался захватить Иммани живьем; он чуть не убил меня.

– Он и вправду сбежал с женой Андарза, а потом убил женщину?

– Именно так, – поклонился Нан.

Нарай встал и принялся расхаживать по кабинету из стороны в сторону. Ферязь его, густого бирюзового цвета, мела за ним пол, и за краем ферязи волочились три маленькие золотые кисточки, похожие на просителей, которые ползут за министром на коленях.

– Это никуда не годится, – решительно произнес он, – когда государь услышит, что у Андарза убили жену, он расплачется от сочувствия!

Молодой судья промолчал.

Нарай вручил Нану лист с голубым обрезом, употребляющийся для докладов императору, и произнес:

– Полагаю, что дело обстояло так: Андарз проговорился жене о своих изменнических планах; женщина побежала из дворца, чтобы все рассказать; Андарз, сообразив, что он наделал, послал Иммани убить женщину, а потом послал второго человека убить Иммани, – этот-то второй сбросил Иммани с башни и ранил вас. Что вы и напишете в докладе.

– Этого не было в действительности, советник Нарай, – сказал Нан.

– Действительность – это частный случай, – возразил всемогущий царедворец.

Нан принял лист и отправился сочинять доклад.

* * *

Осуйский консул Айр-Незим был страшно раздосадован поведением Нана. Конечно, что такое Нан? Пятый ранг, и пуповина у него еще не просохла. Это только Нарай или Андарз могут бросаться обвинениями величиной с Желтое Море, а Нан – слишком маленький чиновник, чтобы ему кто-то поверил без документа.

Если он придет с рассказом о ночном происшествии к Андарзу, то Андарз решит, что Нан – просто шпион Нарая, который хочет поссорить Андарза с Айр-Незимом, а если он придет с рассказом о ночном происшествии к Нараю, то Нарай, услышав о пропавших документах, прямо покажет ему пойти и повеситься.

И все-таки ему было чрезвычайно неприятно, что Нан откуда-то прознал о плане дворца, и если бы какой-нибудь завалящий бог пришиб Нана молнией или, скажем, бараньей лопаткой, какую нет-нет да и выбрасывают с верхних этажей вместе с помоями ленивые хозяйки, Айр-Незим с радостью дал бы богу бараньей лопатки на содержание его храма. Но у Айр-Незима не было знакомых богов, а те, которые были, были весьма ненадежны и то и дело его подводили.

Поэтому банкир решил обратиться к другому ведомству. Едва благодетель и прародитель смертных, круглое солнце, выкатилось из серого утреннего тумана, Айр-Незим поспешил на пристань полюбоваться ящиками и товарами и по дороге поманил к себе разносчика пирожков, в веревочных туфлях и с коромыслом через плечо: на одном конце коромысла было блюдо с рисовыми пирожками, а на другом – с мясными.

Улица, между часом Петуха и часом Росы, была еще пустынна: из-за беленых стен садов поднимался запах свежевыпеченных лепешек, смешанный с ароматом росовяника и ночного табака, да вдалеке беззлобно переругивались кухарка с хозяйкой.

Айр-Незим выбрал мясной пирожок и протянул пирожнику плату: бумажку в сто розовых.

– У меня нет сдачи, – сказал хмуро продавец.

– Знаешь нового судью десятой управы? – спросил банкир.

– Я не знаю, а пятки мои с ним знакомы, – со вздохом сообщил продавец, которого неделю назад по приказу Нана били двадцать раз по пяткам за совершеннейшие пустяки.

– Сегодня в полдень – сказал Айр-Незим, – молодой судья будет в часовне Исииратуфы, что у северного канала. Ваше дело – сделать так, чтобы он оттуда не вышел.

И с этими словами Айр-Незим протянул продавцу еще девять бумажек.

– А с чего это молодой судья пойдет в такое скверное место?

– Вы передадите ему, – сказал Айр-Незим, что один лесной человек хочет переговорить в часовне с судьей относительно письма, которое тот разыскивает. Так и передадите: «Относительно письма». Продавец повертел бумажки, данные ему Айр-Незимом, и сказал:

– Этот пирожок вам дешевле, чем за две тысячи, никто не продаст.

На лице Айр-Незима выразилось возмущение:

– За такого маленького человека такие большие деньги!

Они немного поторговались и сошлись на том, что пирожок, заказанный Айр-Незимом, стоит полторы тысячи «розовых».

«Вот ведь какое дело! – думал Айр-Незим через десять минут, наблюдая за разгрузкой баржи-губошлепа и рассеянно выслушивая причитания капитана – через три дня этого человека будет убить легче, чем проглотить яйцо, а его, как назло, надо убить именно сегодня!»

* * *

К полудню следующего дня множество чиновников были осведомлены об убийстве жены Андарза, но мало кто поспешил лично выразить свое соболезнование. Большинство ограничились подарками, а иные и подарков не прислали. Зато народ собрался под стенами дворца благожелательной толпой. Множество людей в столице не любили Нарая за ущерб, причиненный имуществу или пяткам, но эти люди были совершенно неорганизованы и принуждены молчать под напором маленького, но агрессивного меньшинства.

Кроме того, послезавтра был день Пяти Гусениц. В этот день Андарз, по обыкновению, выдавал каждому кварталу и цеху определенную сумму на угощение и устраивал особую еду для всех, кто приходил к его дворцу.

Теперь толпа тревожилась, – будет угощение или нет; прошел слух, что отпуском денег на угощение заведовал как раз убитый любовник женщины и что люди советника Нарая опечатали все его бумаги; рассказывали также, что Андарз от горя превратился в белого журавля и улетел в Голубые Горы.

Люди заволновались за судьбу Андарза и угощения. Им казалось, что неопытный журавль пропадет в диких горах. Больше всего их возмущало, что ни один из высших чиновников не решился нанести Андарзу визит соболезнования, и среди возмущавшихся было немало белых и рыжих голов, явно принадлежавших бывшим солдатам империи.

Поэтому, когда в час Императора они увидели осуйского консула Айр-Незима и своего соплеменника Аннара Рогача, которые в сопровождении слуг пробирались на конях между густой толпы, запрудившей площадь, все радостно закричали, а когда Аннар и Айр-Незим принялись кидать в толпу деньги, прямо-таки запрыгали от восторга.

Обоих гостей почтительно провели в библиотеку. Андарз сидел в глубоком кресле, укутанный до подбородка каким-то покрывалом с васильковой опушкой и золотыми кисточками по нижнему краю. Стены были затянуты мягкими гобеленами, и Андарз рассеянно смотрел на один из них: на гобелене были вышиты маленькие домики столицы, и над ними, подпоясанные каналом, возвышались сверкающие стены государева дворца: серебряные гуси, охраняющие дворец, били на стене крыльями, и два маленьких бога в вышине разворачивали над дворцом свиток.

– Сколько народу, – сказал Айр-Незим, – сколько народу у вашего дворца, бог ты мой! Удивительная вещь – внимание народа. Оно преображает человека, как философский камень преображает металлы. Талант, если его знают тысячи, становится гением; предприниматель, если ему доверяют тысячи, становится миллионером, чиновник, если его обожают тысячи, может поменять местами небо и землю.

– Не беспокойтесь, – сказал Андарз, – эти люди волнуются не за меня, а за праздничное угощение.

– Огромная толпа, – покачал головой Айр-Незим. – Как бы в этой толпе после угощения не вспыхнул бунт!

– У меня нет денег на угощение, – коротко сказал Андарз, – государь передал мои чахарские земли Мнадесу, а рудники в Ланша переданы наместнику Иниссы. Так что если бунт и будет, то не в мою пользу.

– Я могу ссудить вас деньгами на этакий праздник, – сказал Айр-Незим.

– Вы вряд ли допроситесь своих денег назад у моей отрезанной головы. И мне нечего продавать, кроме своей страны.

– Этот товар меня устроит, – сказал Айр-Незим.

Тут Андарз слегка приподнял брови и стал разглядывать своего собеседника.

– Дорогой консул, – ласково сказал Андарз, – вы забыли, где вы находитесь. Здесь вам не город Осуя, где ратуша стоит прямо посереди городской площади, для удобства народа, который имеет привычку выкидывать каждые четыре месяца магистратов из окошек. Поднять бунт в столице – нетрудно, добиться чего-нибудь с его помощью – невозможно. Когда ворота дворца закрыты, даже таракан не пролезет внутрь.

И в доказательство справедливости своих слов Андарз указал на гобелен с изображением дворца и богов, разворачивающих над дворцом свиток.

– И наружу! – вскричал Айр-Незим, – и наружу! Вы не можете себе представить, господин Андарз, – как жутко мне было на этой злосчастной аудиенции: пока я не выскочил из ворот, я только и думал: «Сейчас нагонят! Сейчас арестуют!» И я очень хорошо себе представил, какая это страшная западня – дворец! Ведь мы, торговцы, не отличаемся храбростью. Ох, я даже собирался от испуга утопиться в ближайшем фонтане.

И Айр-Незим растопырил рукава и замахал ими так, что король Аннар, глядевший на него с недоумением, не мог удержаться от смеха.

– Но ведь необязательно ходить во дворец через ворота, – сказал король Аннар. – Я слыхал, что во дворец ведут подземные ходы и что господин Андарз заведовал их строительством.

– Ходы давно занесло песком, – дернул губой Андарз, – уж в этом-то я, как начальник стройки, ручаюсь. Да и не помню я о них ни черта.

– Вы не помните, – сказал Айр-Незим, – зато ваш домоправитель помнит отлично.

– Мой домоправитель вчера уехал в Иниссу.

– Думаю, – сладко сожмурился Айр-Незим, – что он уехал гораздо дальше. И на прощанье оставил мне вот это, – и с этими словами Айр-Незим помахал перед растерявшимся Андарзом планом подземных ходов.

Андарз, догадывавшийся уже некоторое время, к чему идет разговор, стал белее яичной скорлупы.

– Что вы хотите? – пробормотал он.

– Господин Андарз! – развел руками Айр-Незим, – ведь бунт все равно вспыхнет! Обязательно вспыхнет, причем народ, со свойственным ему легкомыслием, будет, с одной стороны, бунтовать против Нарая, а с другой – громить нашу слободу. И вот я подумал: эти народные бунты – все равно что печка в чистом поле: сгорает много, а толку никакого. Почему бы не построить вокруг печки стены? Почему бы, пока народ бьет горшки, не забраться во дворец и не объяснить государю, что следует прислушиваться к голосу народа!

На красивом лице императорского наставника появилось странное выражение.

– Мои люди много говорили с вашими людьми, – сказал король Аннар Рогач, – сотни ваших бывших воинов в столице готовы встать за вас! А ведь это не только ласы, но и наши братья аломы, и люди племени аколь! Вам достаточно слово сказать Шан’гару, и огонь побежит, как по сухим тростникам!

– Государя не тронем, – воскликнул Айр-Незим, – Аннар женится на его дочке. Я составил список сторонников Нарая, подлежащих устранению, можете внести в него добавления. Как только народ узнает, что Нарай убит, он тут же расправится с его приспешниками. Каждому воину выдадите из казны по тысяче золотых, а Осуе возместите убытки в сумме ста миллионов.

– Двадцати миллионов, – сказал Андарз.

– Да как вы смеете торговаться, – возмутился Айр-Незим. – Мы спасаем вашу голову, а вы проявляете неблагодарность! Мы бы и без вас могли проникнуть во дворец!

– А на следующий день, – сказал Андарз, – после государственного переворота, произведенного варварами и осуйскими купцами, вся страна бы восстала против вас! Может быть, три сотни варваров и могут перерезать дворцовую стражу, но только мое имя привлечет на вашу сторону и моих воинов, и горожан, и высоких чиновников!

Осуец надулся. Он знал, что непопулярен в столице. Такова уж судьба торговца! Вот, допустим, чиновник посылает чиновнику подарок, – и оба они чувствуют взаимную дружбу. А вот, допустим, торговец посылает чиновнику деньги, – разве чиновник чувствует дружбу? Он чувствует: «Да эта бесчестная сволочь дает мне взятку! Как бы слупить с него еще?»

– Как вы уверены! – сказал Андарз, – как вы уверены, что я соглашусь! Что я не явлюсь к императору, не покончу с собой, наконец! Что вы тогда будете делать?

– Господин Андарз, – мягко сказал осуец, – я действительно уверен в вас. Скоро вас арестуют. У вашего дворца очень большая толпа, но вы знаете, что в ней все меньше простых нищих и все больше воровских соглядатаев, которые караулят миг вашего ареста, чтобы быть здесь первыми после стражников? Вы знаете, что главы городских шаек уже спорят о том, как поддерживать порядок во время грабежа? А если вас арестуют, – мне бы хватило двух горстей золота, чтобы освободить вас, и я бы диктовал совсем другие условия освобожденному нами из тюрьмы Андарзу!

– Я должен подумать, – сказал Андарз.

– Э, нет, – возразил король Аннар, – надобно решать сейчас! Когда вам отрубят голову, решать будет поздно!

Императорский наставник молча глядел вниз – на правую руку, унизанную перстнями и кольцами, и искалеченную левую, с безымянным пальцем, отрубленным у самой фаланги. Палец уже почти зажил, и кожица на верху его была тонкая и розовая, как у дешевой ассигнации.

– Поверьте мне, – вкрадчиво продолжал посланник Айр-Незим, – мы осторожные люди! Если бы у Осуи был какой-нибудь другой выход, разве мы бы пошли на такое? Но у нас нет никакого выхода, и если мы не начнем действовать завтра, то послезавтра вас – арестуют, короля Аннара, благодаря интригам Нарая, перевыберут на Росомаху, а город Осуя того и гляди потеряет свободу!

– Да помилуйте, – вдруг заорал Андарз, что вы так носитесь с этой свободой, как с яйцом? Что ваша свобода значит?

– Свобода очень много значит, – обиделся посланник, – свобода значит, что я плачу налоги только в городскую казну, а при несвободе я буду платить еще и в казну империи.

Андарз опустил голову. Он понимал, что его загнали, как ежа в кувшин. Притворно согласиться и рассказать все государю? Невозможно, – в нынешнем своем состоянии государь не поверит, что это не Андарз был главным зачинщиком!

План Айр-Незима безумен не был: и более удивительные вещи происходили с империей. Но что будет дальше? Дальше осуйские купцы будут хозяйничать по всей стране, варвары, от Чахара до Ламассы, будут жиреть данью и кровью, а он, Андарз, – он будет стоять во главе игрушечного правительства, единственным правом которого будет рубить столько голов неугодных Андарзу чиновников, сколько ему захочется. Андарз никогда особенно не думал о благе государства: это судья Нан незаметно заразил его дурной привычкой. Что бы посоветовал Нан?

Императорский наставник заглянул в лежащий перед ним список чиновников, подлежащих устранению: на последней странице было поспешно приписано имя Нана.

– Чем это вам так насолил молодой судья? – справился Андарз.

– Нана надо убить! – заявил Айр-Незим, – это соглядатай Нарая, любитель держать ноги в обеих стременах. Если хочешь остаться в живых в смутные времена, надо убивать по одному подозрению!

«Он хочет устранить всех, кто способен управлять империей, а не только ее продавать, – вдруг подумал Андарз, – а меня он хочет оставить, я его устраиваю».

Императорский наставник вдруг резко отбросил от себя покрывало и рывком вскочил на ноги. Он был в серой домашней рубахе, вышитой по рукавам жемчугом, и в такого же цвета штанах, заправленных в замшевые, без каблуков, сапожки; в раскрытом вороте рубахи мелькнул давнишний шрам, полученный в поединке с покойным королем ласов, и крепкое, чуть обвисшее тело цвета слоновой кости.

Ореховые глаза Андарза страшно сверкнули, и Айр-Незим отступил на шаг: он никогда не видел Андарза в бою, но он вдруг легко понял, что чувствовал этот изнеженный юноша, когда в двадцать три года, впервые брошенный в пекло войны, он с лопатой в руках, впереди оборванной армии, прокапывался к мятежному городу Идайи…

– Хорошо, – сказал Андарз, – я согласен.

Через полчаса, под восторженные крики толпы, из дома Андарза на палевой лошади выехал его начальник охраны, рыжеволосый великан Шан’гар. Он подъехал к красному лаковому столбу для объявлений и прямо поверх нового указа советника Нарая о запрете группировок, клик и больших семей наклеил извещение господина Андарза: императорский наставник Андарз угощал народ в день Десяти Гусениц.

* * *

В это время Шаваш, взъерошенный и немытый, сидел в комнатке Таси, у окна, и, подперев кулачками щеки, глядел на улицу. Свежее, пряное солнце рассыпалось о репчатые луковки веселых флигелей, утопающих в зелени, утренние торговки стучались в двери с рыбой и зеленью, и через реку победно изгибался мост, с черно-красной, как гусеница-пожарник, крышей, с ослепительно сверкающими на солнце красными лаковыми столбами и трепещущими зонтиками лоточников, чистящих перышки в ожидании первой публики.

Дверь отворилась, и вошла Тася с двумя кадушечками воды: от кадушечек пахнуло жаром, и пар вился над их горлышком.

– Ну и влип я, – сказал Шаваш.

– Да, – сказала Тася, выливая воду в большой медный таз, – точно влип. Андарзу скоро отрубят голову.

– Ничего ему не отрубят голову, – сказал Шаваш, – это он отрубит голову Нараю.

Тася изумилась и сказала:

– Это хорошо.

– Ничего хорошего, – вздохнул Шаваш, – потому что как только Андарза арестуют, Айр-Незим поднимет в городе бунт, а варвары в это время залезут во дворец по подземному ходу. И после этого Айр-Незим положит в ихний банк одну половинку страны, а варвары разграбят другую половинку, а Андарзу они разрешат воровать все, что осталось.

– Откуда ты это узнал? – изумилась девица Тася.

– Это не я узнал, – сказал Шаваш, – случайно это узнал господин Нан, а я был в это время неподалеку.

– Вряд ли судья Нан допустит такую вещь, – сказала Тася, – наверное, он уже у Нарая.

– Нет, – сказал Шаваш, – господин Нан по уши запутан в осуйских взятках. Он делал дела еще почище, чем покойник Ахсай, только осторожней был. Если он донесет на Айр-Незима, он поедет на тот свет в одной с ним лодке. Этим людям все равно, что будет с государством, им бы лишь голова была цела и карман полон. Скорее всего, Айр-Незим даст ему тысяч двести, да и возьмет в приспешники.

Шаваш вздохнул и добавил:

– Если бы мне дали двести тысяч, я бы тоже на многое согласился.

– А Андарз об этом знает?

Шаваш покрутил головой в знак неосведомленности.

– Может быть, – предложила Тася, – рассказать все господину Андарзу? Наверняка ему будет неприятно, если он узнает, что варвары хотят схватить государя и разграбить город.

– Нет, – отказался Шаваш, – Андарза такие соображения не всегда занимают. Он как-то год назад ездил в храм молиться. «Наверное, господин Андарз молился о спасении государства», – говорит государю Ишнайя, а Андарз, живо обернувшись: «Ничуть, у меня болели зубы». Так что Андарза в этом деле взволнует только то, что он сможет отрубить головы Нараю и еще кое-кому, а сколько при этом голов отрубят варвары, его не очень-то заинтересует.

Тут Тася с шумом вылила воду в кадушечку для купания.

– Нет, – сказал Шаваш, – тут надо рассказать все другому человеку. Дай-ка мне, Тася, ту бумагу, что у тебя в коробке для притираний.

Тася пошла за бумагой, а когда она вернулась, Шаваш уже фыркал в окутанной паром кадушечке и лил себе на голову из дымящегося кувшина.

Выкупавшись и обсохнув, он переоделся в подобающее ему, как слуге Андарза, платье: в бархатные штанишки василькового цвета и такую же курточку с кружевом у воротника и серебряной вышивкой у рукавов. На ноги он надел мягкие, плетенные из полосок замши туфли, а на голову – черную шапочку, из-под которой выбивались золотистые, чуть вьющиеся волосы мальчишки.

Сунул бумагу, украденную им в свое время у эконома Амадии, за пазуху – и был таков.

Утро только начиналось: румяный пекарь выставлял на окне свежие лепешки с отпечатанной на них печатью, свидетельствующей о государственной лицензии, мясник поддувал козу, чтобы содрать с нее шкуру, и чернокнижник в дырявом халате громко извещал улицу, что он всего за два медяка готов наведаться на небо и произвести исправления в книге судьбы.

Напротив кукольник раскладывал свой кожаный помост.

– Слушайте-слушайте, – говорил кукольник стекавшейся толпе, – сегодня я покажу пьесу о том, как господин Андарз затеял заговор против государя, его жена об этом узнала, и он ее убил. Ничего, все это дойдет до государя!

Никто из зрителей не возражал – у кукольника были прыгающие глаза казенного соглядатая.

– А, – раздалось над ухом Шаваша, – вот ты-то мне и нужен!

Шаваш оглянулся: справа от него стоял лаковый столб для объявлений, и поверх казенного указа Нарая о ношении бирок висело известие о завтрашнем угощении, устраиваемом господином Андарзом. За столбом, радостно дивясь на объявление, стоял разбойник Свиной Глазок, который так нехорошо обошелся с Шавашем.

– Ты-то мне и нужен, – продолжал Свиной Глазок, зацепив Шаваша лапой и радостно скалясь, – ты ведь знаешь Четвертого судью Нана. Иди к нему и передай, что один лесной человек хочет переговорить с судьей относительно письма, которое тот разыскивает. Этот человек ждет его в полдень в часовне Исииратуфы, у северного канала. Так и передай: «Относительно письма».

– Хорошо, – сказал Шаваш и побежал к Четвертой управе.

Теперь он очень торопился: он чуть не опрокинул лепешечника с двумя коромыслами, полными лепешек с прозрачной сахарной корочкой, проскочил длинный красный лаковый мост и припустился по широкой набережной, где торговцы и ремесленники уже разворачивали свои вредные зонтики. Задняя, выходящая на набережную, стена управы была заперта: за стеной шелестели и пахли в казенном саду деревья, и сквозь них виднелось невысокое, с облупившейся синей башенкой здание управы, погруженное в утреннюю тень от вздымавшегося по соседству храма Парчового Бужвы.

Кляня проклятых сторожей, которые запирают двери на час раньше и отпирают их на час позже, Шаваш полетел дальше, туда, где за острым углом начинался прямой мощеный проход к передним улицам.

Шаваш завернул за угол и замер: перед ним, расположившись полукругом, стояло двенадцать подростков. В правой руке подростки держали пальмовую ветку, а на левой имели желтую повязку с надписью «Благоденствие государства». На них были аккуратные хлопчатые костюмы, и по этим костюмам Шаваш сразу понял, что это не какие-нибудь дети сапожников, а лицеисты из «Общества Тростниковых Стен», чистые чиновники с детской прической.

– Ты куда спешишь? – спросил предводитель отряда, хорошенький мальчик лет пятнадцати.

А другой обошел его со всех сторон и сказал:

– Если ты из семьи чиновника, почему ты не в школе? Если ты из народа, то как ты смеешь носить атласную куртку и кружева на запястье? Кто твой отец?

– Вор его отец, – сказал кто-то и дернул сзади Шаваша за кружево на воротнике.

– У меня нет отца, – сказал Шаваш, – я раб господина Андарза.

Изумление и отвращение изобразились на лицах лицеистов. Слухи о распутстве Андарза среди них ходили самые невероятные. Шаваш услышал несколько непристойных шуток.

– У меня нет отца, – повторил Шаваш, – он умер от голода и поборов в одном из поместий Андарза. В это время там был его секретарь Иммани: я бросился ему в ноги, умоляя простить семье долги. А Иммани велел оформить меня как недоимку и забрал в столицу. Этот Иммани чернокнижник и негодяй: в его флигеле не раз пропадали дети. Как-то он пришел ночью в комнату для слуг и понес меня к себе, а я стал царапаться и кусаться. Тогда он подговорил Андарза продать меня варварам, как будто я не свободный подданный императора! Сегодня ночью я сбежал от варваров, и я клянусь, что у меня нет ни отца, ни жилья, ни родной души на свете, и варвары вот уже третий день меня не кормили и держали на веревке, вот, смотрите!

И Шаваш, расстегнув кружевной воротничок, показал след от веревки, которую накинул на него вчера секретарь Иммани. Засим Шаваш, как был, в шелковых штанишках, повалился на землю.

– Этот маленький развратник лжет нам! – заявил один из лицеистов, – он ждет не дождется, чтобы сплести ноги со своим хозяином!

Но предводитель отряда, Лахар, напустился на него:

– Как ты смеешь не верить человеку из народа! – закричал он, – народ всегда проявляет большую добродетель, чем продажные чиновники! Мы не можем оставить этого мальчика в беде! Мы должны отвести его к советнику Нараю!

По правде говоря, Шавашу не хотелось ни в темный колодец, ни в глубокий омут, ни к советнику Нараю, ни в какое другое подобное место, и он рассчитывал сбежать по дороге, но это оказалось не так-то легко: юные защитники справедливости защемили ему руки в маленькую лакированную колодку с надписью «общество тростниковых стен» и с торжеством поволокли за собой.

Вскоре толпа детей прибежала к дворцовой управе: стражники почтительно расступились, и Шаваша потащили внутрь, по песчаным дорожкам к мраморной колоннаде, вздымающейся перед ним подобно скале из моря. «Ладно, – подумал Шаваш, стараясь унять дрожь, – какое дело господину Нараю до десятилетнего раба Андарза! Я даже в суде не имею права свидетельствовать! Велит разомкнуть колодку и дать леща в зад!»

Тут Шаваш поднял глаза: на веранде второго этажа стоял высокий худой старик в развевающемся, синем с золотом платье и шапке, опоясанной тремя рядами жемчужных нитей. Глаза старика, как раскаленные пятаки, так и прижгли Шаваша. За спиной старика что-то шептал лицеист. Нарай отдал негромкое распоряжение: через пять минут явились двое стражников и отволокли Шаваша в каменный мешок.

Глава тринадцатая,в которой государь знакомится с лазоревым письмом, а господин Нан разъясняет Андарзу все обстоятельства этого запутанного дела

Через три часа – время, достаточное, чтобы испугаться и проголодаться, – Шаваш стоял в кабинете советника Нарая: ресницы мальчика дрожали от ужаса, и на мордочке Шаваша было потерянное выражение плотвички, которую кладут в суп.

Нарай, откинув голову на подушки и полуприкрыв прозрачные куриные глаза, глядел на мальчишку. Нарай видел Минну, сводного брата государя, раз или два, но имел хорошую память и сразу заметил, что в мальчишке достаточно сходства с Минной, чтобы возбудить тоску и злобу государя.

Заметил он и другое: мальчишка был старше Минны года на два и хрупок от недоедания в детстве: вечно жестокие чиновники угнетают крестьян; Минна же был просто деликатного сложения. Нарай тотчас понял, что Андарз не замышлял из мальчика самозванца, – иначе он бы нашел одногодка Минны.

Нарай также понял, что государь, юноша мнительный, увидев мальчишку, будет поражен злонамеренным сходством.

– Почему, – спросил всесильный советник, – Андарз принял тебя в число слуг?

– Не знаю, господин, – испуганно проговорил Шаваш. Его тонкое, как луковая кожица, личико приняло довольно глупое выражение.

– Время от времени, – сказал Нарай, кривя рот, – Андарз принимает в свой дом мальчиков, а потом они исчезают неведомо куда. Этот человек занимается гнусной магией: сначала развращает мальчиков, а потом гадает на их печени!

– Ой, – сказал Шаваш, выкатив глазки, – что это вы такое говорите?

– Приставал ли к тебе Андарз с гнусными домогательствами? Трогал ли за разные части, ходил ли с тобой в баню?

Шаваш замялся.

– Ну, что ты молчишь! Признавайся!

Шаваш потупился и стыдливо прошептал:

– Если по правде, господин, то не трогал, но как вам надо… то есть для блага государства…

Нарай внезапно и визгливо расхохотался.

– Значит, – сказал он, – ты готов подтвердить перед кем бы то ни было, что Андарз преследовал тебя гнусными домогательствами?

Шаваш кивнул.

– Одевал ли в одежду, достойную самого государя?

– Да, – сказал Шаваш, – подарил мне этакую курточку с жемчужными рукавами.

– Знаешь ли ты, чья это курточка?

– Знаю, – прошептал Шаваш. – Минны, которого он убил.

– Скажешь просто: Минны! Что он хотел при этом? Не говорил ли, что вот, мол, Минна пропал, но ты сойдешь и за Минну?

– Ах, – сказал Шаваш, – господин Андарз такой человек, что сам Черный Бужва не может разобрать его мыслей; но однажды он сказал, что я много понятливей иных его учеников.

– У императорского наставника, – сказал Нарай, усмехаясь, – был один ученик. – Этому ученику ты и повторишь андарзовы слова.

Шаваш, белый, как исподняя сторона сыроежки, кивнул. Потом вдруг всплеснул руками и бухнулся советнику в ноги:

– Господин Нарай! Сделайте милость!

– Что такое, – удивился чиновник.

– Я – учиться хочу! Я к Андарзу пришел, надеясь на учебу, а он учит меня, как кошка мышь… Возьмите меня в лицей Белого Бужвы! Я – ради блага государства…

Растроганный чиновник поднял мальчишку.

– Ладно, – сказал он, – но правильно ли я понял, что ты пришел к Андарзу, чтобы учиться, а тот вместо этого стал гоняться за тобой с гнусностями? А неделю назад ты пришел в ужас, увидев, как тот зарезал младенца и гадал по его печенке, и прибежал ко мне, ища защиты.

– Точно так, – испуганно сказал Шаваш.

Нан увел мальчишку, а советник Нарай остался сидеть в кресле, время от времени стряхивая пальцы. Встреча почему-то оставила в Нарае неопределенное ощущение гадливости. С чего бы? Андарз должен умереть, – это человек бессовестный, враг Нарая. И мальчик, – мальчик мечтает о чине, как и полагается в юном возрасте, недаром сказано, что в стране Великого Света даже пастух может стать первым министром. Но… разве вот что, – чиновником становишься для того, чтобы блюсти справедливость. А этот мальчишка, – разве он будет блюсти справедливость? Выпороли его у Андарза, и за дело, небось, выпороли, – вот он и злится.

Через час Нарай доложил государю:

– Государь! Андарз намерен уехать с варварами и поднять мятеж, выставив кандидатом на престол самозванца под именем Минны! Он убил свою жену, пришедшую в ужас от его планов, но замыслы его легко обнаружить: покорнейше прошу вызвать изменника во дворец и послать за мальчиком, которого он неотступно держит при себе! Дети не умеют лгать, – я готов положиться на слова мальчишки!

Государь расплакался и велел послать за Андарзом.

* * *

Императорский посланец нашел Андарза в садовой беседке: тот сидел, раскрыв рот и глядя на озеро, и во взгляде его гонцу почудилось безумие.

Во всяком случае, когда гонец объявил, что император желает его видеть, Андарз подергал губами и сказал:

– Я себя нехорошо чувствую. Видать, объелся на вчерашнем обеде.

Великий Вей! Разве в здравом уме можно так отвечать? Посланец в ужасе убрался.

Прошло еще три часа: Андарз все так же сидел в беседке, а за ним на корточках сидел Шан’гар: варвар очень боялся, что хозяин что-нибудь над собой учинит. Только один раз Андарз пошевелился и велел сыскать Шаваша: но проклятый мальчишка опять где-то, верно, ворон гонял.

Вдруг в доме послышался шум, на дорожке замелькали факелы. Андарз повернул голову и растерялся: перед ним, на пороге беседки, в сером плаще, из-под которого виднелись квадратные носки сапожек, стоял государь. Светло-русые его волосы были встрепаны, как колосья после града, и в прозрачных глазах был лед и огонь.

За спиной государя теснились придворные и стражники.

– Вы так больны, господин наставник, – сказал государь Варназд, – что даже не ответили на мое приглашение! Я почел своим долгом навестить вас.

– Благодарю вас, государь, – ответил Андарз. – Это большая честь. До меня ее удостоился только один человек – первый министр Руш.

Чиновники, сопровождавшие государя, изумленно охнули. Государь Варназд скинул плащ и принялся дергать шелковые занавеси на окнах. Он был в белом парчовом кафтане и белых же сапожках, и на голенищах сапожек были вытканы три круга, – черный, в честь земли, синий, в честь моря, и белый, в честь облаков, – так что было видно, что тот, кто ходит в этих сапожках, попирает ногой и землю, и море, и небо.

– Вы кого-то ищете, государь?

Варназд в ярости обернулся:

– Да, я ищу мальчишку, которого вы выдаете за Минну, мечтаете посадить на мое место!

Андарз удивленно помолчал.

– Государь, вам солгали. В моем доме сорок с чем-то слуг: пятеро или шестеро – совсем дети. И хотя я не упомню имен каждого, ни один из них не похож на убитого мной Минну.

Государь замер. Как ни был он разъярен колкостями Андарза насчет вчерашнего обеда и визита к Рушу, но – «убитого мной Минну!» Первый раз Андарз сказал такие слова, подтверждая этой ложью те слухи, которые государь не имел духа опровергать.

Но в это мгновение за дверьми послышался шум и крики «нашли!» – и незнакомый государю чиновник в шапке городского судьи вытолкнул вперед маленького мальчика, лет десяти, в васильковых атласных штанишках и кружевной курточке: Великий Вей! Вылитый Минна! Государь на мгновение испугался, что его наставник и в самом деле оживил мертвеца.

Мальчишка раскрыл рот и уставился на государя Варназда.

– Шаваш, – раздался спокойный голос Андарза, – тебе, как подданному, стоило бы пасть ниц: перед тобой государь страны Великого Света.

Мальчишка вытаращил глазенки и брякнулся на колени. Государь, вне себя, повернулся к Андарзу, который, нарушая все мыслимые приличия, по-прежнему сидел в глубине кресел.

– Ага! Значит, вы все-таки помните его имя?

– Разумеется, помню. Шаваш, куда тебя черти носили сегодня: неужели в управу советника Нарая?

Мальчишка испуганно зашнырял глазками.

– Я дома был! – сказал он, – вон, господин Нан вынул меня из первой людской!

Андарз понял, что мальчишка врет и что объяснять это – недостойно и бесполезно.

– Тебя зовут Шаваш? – спросил император.

– Да, – сказал мальчишка, стоя на коленях и глядя вверх. Мордочка его была в точности как у затравленного и почтительного зайца. Господи! Отчего же он все-таки так похож на Минну?

– Откуда ты?

– Из чахарских крестьян.

– Откуда в столице?

– Сбежал.

– Что делал в Небесном Городе?

Шаваш свесил голову.

– Воровал я.

Кто-то из чиновников вздохнул, потому что ответ мальчика стоил ему, по новому уложению, руки. Варназд тоже озадачился ответу и вдруг понял: бедный маленький беглец просто не мог лгать императору! И этого-то крольчонка Андарз предпочел ему, императору Варназду, человеку, который носит небо и землю на отворотах своих сапожек…

– Когда оказался у Андарза?

– Да месяца два назад, в День Пяти Желтоперок.

– Почему?

Шаваш молчал.

– Почему?

– Накануне праздника Пяти Желтоперок, – сказал Шаваш, – я сидел у статуи государя Иршахчана и хотел поймать желтоперку, приносящую счастье. Но у меня ничего не вышло. Когда настала полночь, из-под статуи вышли люди и швырнули в воду какой-то труп. Я был голоден и решил обокрасть труп, если уж не удалось поймать желтоперку, но испугался делать это на глазах государя Иршахчана и подождал, пока труп уплывет под мост. Там я нашел на трупе много денег, а в сапоге трупа сверток с бумагой. Я сунул сверток за пазуху и хотел взять кошелек, но тут труп оборвался и поплыл, а я испугался идти за ним. А на следующий день я услышал, что труп звали Ахсаем, и что это был знакомый господина Андарза, и что Андарз устроил в Четвертой Управе скандал, добиваясь бумаг, найденных на трупе. А бумаг никаких не было, потому что их взял я.

Шаваш свесил головку и сказал:

– И вот я изловчился и продал себя в долговые рабы господину Андарзу, надеясь побольше разузнать, что это за бумаги и зачем они нужны, и я терся каждый день около господина Андарза, но так ни разу и не слышал о бумагах ни слова.

– Ложь, – вдруг закричал Нарай, – маленький бесенок обманывает вас, государь.

– Что это были за бумаги? – спросил государь.

– Странные бумаги, – сказал Шаваш, – потому что написано непонятно, как куриными следами, и лазоревого цвета.

– Где они?

Шаваш вздохнул, выпростал из-под рубашки шнурок с глиняным амулетом-свистулькой, который ему пришлось поменять три дня назад, разломил, вздыхая, свистульку…

Император выхватил обломки из рук Шаваша, оборвав плотный шнурок о шею мальчишки, – и вытащил свернутый в трубочку плотный и мягкий, как бумажные деньги, лазоревого цвета лист. Развернул: ему было достаточно мгновения, чтобы узнать летящий почерк его матери и понять, что он читает ее любовное письмо, адресованное – советнику Нараю.

– Это подложное письмо, – вдруг закричал Нарай, в сущности, выдавая себя этим криком.

Государь стремительно обернулся к своему фавориту. Великий Вей! Так вот почему этот человек так ненавидел Руша! А еще говорил о государственном благе…

– Государь, – сказал вдруг Нарай, – это подлинное письмо. Я прошу вас об одной милости: отдайте мне его. Оно будет моим утешением в ссылке.

«Почему вы так уверены, что отправитесь в ссылку, а не на плаху?» – хотел было спросить Варназд, но махнул рукой и покинул беседку.

Нарай медленно оглянулся вокруг и невольно усмехнулся: он еще не был лишен ни чинов, ни званий, присутствующие даже не знали, что было в письме: а вокруг него, словно вокруг прокаженного, уже образовалось пустое место.

Советник Нарай еще раз поднял глаза и вдруг понял, что не один он сегодня закончил политическую карьеру. Андарз, императорский наставник, по-прежнему сидел в кресле, полузакрыв глаза, и, казалось, не обращал внимания на произошедшее. Этот сластолюбец и взяточник, который за месяц лишился жены, и брата, и блеска в глазах, этот виршеплет, который за последний месяц, – Нарай это точно знал, – не написал ни строчки, этот бывший полководец, завоевания которого пошли прахом, – Нарай вдруг понял, что он все-таки растоптал этого человека, хотя и не успел снять ему голову…

Нарай повернулся и вышел вон: чиновники испуганно расскочились в стороны.

Ночь, глубокая ночь уже сверкала над Небесным Городом: в саду императорского наставника шелестел пахучий ночной ветер, и звезды разметались по небу, катились в темную листву деревьев.

Нарай понял, что в эту ночь с государством произошло непоправимое несчастье. Он вдруг вспомнил свое беспокойство по поводу противоречия: как можно, взывая к самым неразумным инстинктам одного человека, создать государство, основанное на разуме? – и осознал, в чем крылась ловушка. Его, Нарая, карьера, была кончена – бог с ней. Но судьба устроила так, что теперь, в течение многих лет, на каждого честного и справедливого человека, который заговорит с государем о причинах упадка и способах возрождения, – государь будет глядеть так же, как на обманщика и лгуна Нарая.

Замечательно, что и в эту минуту, и впоследствии Нарай всегда думал о судьбе и никогда не думал о скромном молодом судье Четвертой управы по имени Нан.

* * *

Чиновники потихоньку разошлись, и в опустевшей беседке остались только Нан, Шан’гар и Шаваш.

– Господин Андарз, – сказал Нан, – пойдемте отсюда! Я расскажу вам, что было на самом деле.

Андарз не шевельнулся.

– Вот он с полудня так сидит, – сказал Шан’гар.

Нан заглянул в глаза Андарза и с ужасом убедился, что они совершенно пусты, как комната, из которой унесли мебель.

Шан’гар взял своего хозяина на руки, словно ребенка, и снес в спальню. Нан и Шан’гар кое-как раздели Андарза и уложили в постель. «Ничего, оправится! – подумал Нан, вспоминая, как еще час назад Андарз огрызнулся на императора. Хотя, с другой стороны, не была ли дерзость, сказанная Андарзом, неотвратимым признаком безумия?»

Огромный дом был пуст: все сорок слуг, завидев государя и стражников, разбежались кто куда, прихватив с собой все, что попалось под руку. Нан, будучи голоден, стал искать еду и насилу нашел круг козьего сыра.

В нижней гостиной Нан встретил Астака: мальчик стоял, глядя в окно, и задумчиво катая ножкой угол ковра.

– Кто бы мог подумать, – сказал Астак, – что советник Нарай окажется блудодеем! Толкует о пользе государства, а сам, припертый к стене, просит отдать ему срамное письмо!

Кто-то из чиновников, значит, уже рассказал ему.

– Ты бы лучше подумал об отце, – сказал Нан.

– А что с ним?

– Ничего, – сказал Нан, – только он не сказал ни слова с тех пор, как съязвил государю.

Астак повернулся и, к облегчению судьи Нана, с быстротой птицы страуса побежал наверх.

* * *

На рассвете, со стражниками и в боевом кафтане, Четвертый Судья Нан вошел в лавку, примыкавшую к дому осуйского консула Айр-Незима. Обыватели квартала знали уже, что произошло. Влажные глаза стражников ощупывали дубовые стены лавки и шкафы с невыставленными еще товарами, предполагая, что при определенных обстоятельствах содержимое шкафов достанется им.

Нан оставил стражников охранять все ходы и выходы, а сам поднялся в кабинет Айр-Незима, где высокие свечи в бронзовых канделябрах плясали в завитках и глазках железных шкафов и красные лаковые балки потолка били резными драконовыми крыльями. Хозяин кабинета сидел за столом, белый как простокваша.

– Советник Нарай, – сказал Нан, – сослан. Завтра господин Андарз получит должность начальника Ведомства Справедливости и Спокойствия. Как видите, обошлись без вашей помощи.

Это заявление произвело на Айр-Незима необычайное действие. Он принялся бегать по кабинету. Он открыл шкафы, и в воздухе перед Наном взметнулись атласные и шелковые ткани, украшенные танцующими лебедями и серебряной листвой.

– Нан, – бормотал Айр-Незим, – ради бога, все возьмите, все, только чуть-чуть оставьте. Нан, я коробейником начинал…

– План подземных ходов, – сказал Нан.

Но Айр-Незим был в таком смятении, что никак не отреагировал на это, в общем-то, пустяковое требование. Вместо этого он сел на порог раскрытого шкафа, схватившись одной рукой за сердце, а другой за танцующих лебедей, набитых белой и серебряной краской на куске атласа.

Тогда Нан забрал у него ключи, подошел к шкафу, второму слева, распахнул шкаф и на глазах у изумленного Айр-Незима стал вертеть комбинацию сейфа. Круглое брюхо сейфа подалось, из него посыпались бумаги и папки. Чиновник, опустившись на колени, принялся рыться в разноцветных папках, как свинья в желудях.

Не прошло и десяти минут, как злополучный план, начерченный Амадией, был найден. Нан просмотрел оставшиеся бумаги, вывернул на прощанье ящик Айр-Незимова стола, обнаружил еще две копии плана, сделанные, как ему показалось, рукой консула, сгреб все это, а папки и деньги из сейфа подоткнул ногой к Айр-Незиму:

– Забирайте свое добро.

– Благослови вас боги, – сказал Айр-Незим.

Нан, не обращая внимания, подошел к бронзовому подсвечнику, укрепленному в промежутке между шкафами, и сунул бумаги углом в пламя.

Пламя вздрогнуло и перекинулось на листы, бронзовые цветы и драконьи крылья на стенах кабинета ожили, затрепетали.

– Завтра, – сказал Нан, – вы покинете столицу. Это приказ Андарза.

– Благослови вас боги, – во второй раз сказал Айр-Незим.

– Кстати, – сказал Нан, – за сколько Иммани вам продал лазоревое письмо?

– Это не Иммани, – с достоинством ответил Айр-Незим. – Это письмо выкрали у Андарза какие-то разбойники, – они сделали предложение Иммани, а Иммани передал это предложение мне; разбойники просили миллион сто тысяч, сто тысяч я у них выторговал, а Иммани даже ничего не взял за посредничество.

Вопреки здравому смыслу, молодой чиновник расхохотался. Отсмеявшись, он сказал:

– И еще, господин Айр-Незим: я арестовал вчера близ трактира «Благоухающих лошадей» разбойника по кличке Свиной Глазок. Тот сознался во всем: я, право, польщен, что вы оценили мою жизнь втрое дороже, чем жизнь этого дурака Ахсая, убитого по вашему приказу накануне праздника Пяти Желтоперок.

С этими словами чиновник поклонился и вышел.

– Благослови вас боги, – повторил в закрытую дверь Айр-Незим.

* * *

Был уже последний утренний час Меда, когда Нан, крепко держа за руку Шаваша, вошел в спальню к господину Андарзу. Императорский наставник лежал, немного набок, в кружевных подушках, а рядом, на ковре, сидел рыжеволосый варвар Шан’гар с серебряным чайничком, от которого шел густой и гнусный запах: в носик чайничка была вставлена соломина, и Андарз время от времени потягивал из этой соломины, страшно морщась.

Шаваш немедленно заключил из этого, что императорский наставник еще не вполне оправился, коль скоро Шан’гар поит его своей колдовской стряпней; наверняка в этом чайничке был отвар из лягушиных лапок и тараканьих печенок, или еще чего похуже.

Однако при виде судьи Нана и Шаваша господин Андарз оттолкнул от себя чайник, и глаза его сделались разумными и колючими, а тонкие пальцы с розовыми ногтями и ободками от снятых перстней начали скрести красное одеяло, шитое целующимися утками. Нан вытолкнул Шаваша вперед и сказал:

– Полагаю, мальчик заслужил вашу благодарность.

– Он бы заслужил мою благодарность, – сказал Андарз, – если бы отдал письмо месяц назад.

– Но он никак не мог отдать письма месяц назад, – возразил Нан, – потому что он заполучил его только вчера.

Тут глаза Андарза удивились, и он спросил:

– Стало быть, ты соврал государю?

Шаваш потупил глазки с выражением как можно более пристыженным.

Нан кашлянул и сказал:

– С самого начала в этом деле мне бросились в глаза два несовместимых обстоятельства. С одной стороны, покойник Ахсай был убит с помощью «хлопушки», то есть веревки с двумя закрепленными на концах камнями. Это указывало на убийцу из числа профессиональных бандитов. С другой стороны, владелец письма требовал платы за письмо в осуйских чеках. Это указывало на преступника из высокопоставленных людей. Это сразу заставило меня предположить, что одно преступление наслоилось на другое и что разбойник, который убил Ахсая, не имел отношения к человеку, который собирался продать ему письмо. И действительно, изучив характер покойника, я подумал: «Не то удивительно, что его убили, а удивительно, что он дожил до сорока трех лет!» Скверный это был человек, что и говорить! Ведь сущность обогащения в том, что на каждой сделке приобретаешь не только богатство, но и друзей, а покойник на каждой сделке наживал страшных врагов. И вот, во-первых, расследуя это дело, я сразу обнаружил красильщика по имени Дануш Моховик, который крутил с его женой любовь и устроил Ахсаю скандал в тот памятный вечер. Из-за какой-то ничтожной выгоды, величиной с таракана, Ахсай держал жену вместо приказчика и не думал о бедах, которые могут проистечь из-за обыкновенных человеческих чувств. Я сразу понял, что этот скандал отпугнул человека, который должен был встречаться с Ахсаем, однако я ни на минуту не предполагал, что красильщик учинил самоубийство. Ведь если бы красильщик это сделал, то, либо от естественной жадности, либо от желания замести следы, он ограбил бы труп.

Между тем труп не был ограблен: кто-то очень хитрый, наблюдавший за ссорой, оставил мертвецу и кошелек, и одежду, рассудив: «Если труп ограбят, то за убийцу примут грабителя. А если труп останется целым, то за убийцу примут Дануша Моховика».

Я дал полную волю своим агентам, и через два дня я узнал следующее: что покойник Ахсай продал родственника Айр-Незима в варварских землях, что родственник этот вернулся, поболел и умер; что умер он за два дня до смерти Ахсая и что после смерти Ахсая Айр-Незим тут же выплатил кому-то из городских бандитов изрядную сумму.

Лоня-Фазаненок, обобравший труп, был принят за убийцу, арестован и осужден, и это дело было бы совершенно закрыто, если бы не неизвестные Айр-Незиму обстоятельства.

Словом, можно было идти и арестовывать Айр-Незима. Но мне вовсе не хотелось арестовывать осуйского консула в тот момент, когда господин Нарай требует запрета на торговлю с Осуей. Это было бы бестактно по отношению ко всем торговцам империи. Мне казалось несправедливым портить жизнь такого уважаемого человека из-за ходячего недоразумения вроде Ахсая.

К тому же я искал не убийцу Ахсая, а владельца письма, и было ясно, что из-за смерти Ахсая письмо так и осталось у прежнего хозяина.

Правда, на убитом не было не только письма, но и миллиона денег. Я решил, что до Лони кто-то уже ограбил покойника, – либо сами убийцы, либо еще один посторонний.

И тут, обыскивая флигель Иммани, я натолкнулся на дневник покойника Ахсая: тогда я, конечно, решил, что Иммани унес этот дневник вместе с другими документами из домика вдовы и не отдал его хозяину. Только впоследствии я узнал, что дневник добыл и подкинул мне под глаза вот этот самый бесенок, Шаваш. В дневнике очень подробно было рассказано об этой самой продаже племянника. Но рассказывалось там и еще кое-что, – а именно, что совет продать племянника исходил от приятеля Ахсая, секретаря Иммани, так как секретарь Иммани прелюбодействовал с женой осуйца.

Тут же смерть вернувшегося племянника стала выглядеть очень подозрительной; и мне не составило труда опознать в Иммани изящную монахиню, навещавшую домик вдовы Айр-Ашена, а в конце концов я отыскал старуху, которая продала все той же изящной монахине яд. Но все это было потом.

А тогда я выдрал страницу, рассказывающую о прелюбодеянии Иммани, а остальной дневник отдал Айр-Незиму, с одним условием: назвать мне людей, которые убивали покойника. Я знал, что Айр-Незим употребляет для подобных дел профессионалов из городских шаек, и надеялся, что эти люди расскажут мне, с кем в последние дни тайно встречался покойник.

И тут я попал впросак, потому что оказалось, что за покойником Айр-Незим не следил, а о встрече в «Красной Тыкве» его известил письмом ваш сын, господин Андарз!

После этого все пошло кувырком. Вы, господин Андарз, вбили себе в голову, что юноша сжег письмо, и стоило только мне заговорить о том, что это не так, как вы начинали кричать, что я настраиваю вас против ваших домашних.

Между тем признание Айр-Незима подтверждало, что неизвестный владелец письма не убивал Ахсая и не брал у него денег, и, благодаря стечению обстоятельств, письмо осталось у него. Не могло быть и речи о том, что этот владелец – ваш сын. У юноши больная душа, он чах в вашей тени и обожал Нарая, и даже советы о том, как расправиться с врагами, он вычитывал из любимых Нараем книжек. Если бы мальчишке попалось в руки любовное письмо государыни, обращенное к Нараю, то он отреагировал бы на это примерно так же, как и сам император! Он откуда-то слышал о письме, да, – и он был уверен, что письмо компрометирует его приемного отца!

Тогда я решил начать с другого конца, – с ограбления, которому подвергся секретарь Иммани в Козьем Лесу. С самого начала, как только я услышал об ограблении, мне бросилось в глаза то удивительное обстоятельство, что господин Иммани ехал один. Это наводило на мысль об инсценировке ограбления, с одной стороны. С другой стороны, это наводило на мысль о том, что Иммани отослал всех слуг в преддверии тайной встречи. Господин Иммани склонен к воровству и блуду, но вряд ли неграмотные слуги могли быть нежелательными свидетелями в воровстве. Остается блуд. Опять-таки, речь должна была идти не о простом блуде, а о такой женщине, которую Иммани не мог любить на глазах у слуг. Кто мог подходить на роль такой женщины лучше, чем госпожа Линна? Я навел справки и узнал, что госпожа Линна часто ездит на молебен в храм Исииратуфы и что двадцать восьмого числа она уехала в храм и провела там два дня. Служанка ее упомянула, что госпожа вернулась без венков, обыкновенно привозимых ею из храма, и причина, по которой Иммани отослал вперед сопровождающих, стала мне ясна.

По книге домовых записей я увидел, что в этот день из столицы уехал и Шан’гар. Я вспомнил о том, как разбойник, подкарауливший Иммани, заплевал всю траву семечками, и сопоставил ее с привычкой Шан’гара лущить семечки и с тем, что разбойник прыгнул на Иммани сверху, – и я был убежден, что разбойником этим был Шан’гар, вознамерившийся отучить Иммани от шашней с госпожой, но тихо, так, чтобы вы, господин Андарз, об этом не знали.

Шан’гар ведь слышал, что все вещи Иммани отправил вперед, с сопровождающими, и полагал, что при Иммани остались только его собственные подарки, – и, таким образом, Шан’гар бы не нанес этой кражей вреда вам.

Я рассудил, что Шан’гар унес вещи себе в кабинет, даже не потрудившись их рассмотреть. А когда я увидел дверь Шан’гарова кабинета, закрытую, благодаря его суеверию, на печать, а не на замок, я понял, что вещи эти мог утащить любой желающий: то есть тот же Иммани или Амадия. Но кто же? И почему преступник, не получив денег, не дает вновь о себе знать?

Тут я поставил себя на место преступника и подумал: «Продавать письмо второй раз Андарзу – слишком опасно; продавать письмо Нараю – значит погубить Андарза и самого себя; надо продать письмо кому-то, кто не меньше Андарза заинтересован в падении Нарая и кто готов заплатить за такое большое дело большие деньги. Только один человек удовлетворял этим условиям – консул Осуи Айр-Незим. Он ничего не знал о происшедшем, он бы заплатил за письмо любые деньги, и, в отличие от прочих сановников, которые с легкостью кувыркались во взглядах, Айр-Незим был заинтересован только в одном: не оставить от Нарая ни сухого, ни мокрого места.»

И тут я сделал ошибку. С одной стороны, мои шпионы донесли мне, что через три дня после праздника Пяти Желтоперок Амадия тайно встречался с осуйским консулом в Храме Двенадцати Слив и что таких встреч было еще три. С другой стороны, я черным по белому прочел в дневнике Ахсая: «Теперь Айр-Незим готов съесть меня живьем, да и Иммани – тоже». Мне казалось невероятным, что Ахсай опять польстится на сообщничество с Иммани. После этого я перестал волноваться и подумал: «Господин Айр-Незим осмотрительный человек и знает, что делает. Он прекрасно понимает, что чем больше Нарай возрастает во мнении государя, тем сокрушительнее для него будет это письмо.» В самом начале карьеры Нарая государь, может, и не обратил бы внимания на такое досадное обстоятельство; но когда советник Нарай стал для государя светочем и поводырем, человеком, обрушившимся на все пороки предыдущего царствования, разогнавшим любовников лживой и развратной матери, – словом, всем, чем должен был быть отец, которого государь не помнил, – тогда, конечно, любовное письмо покойной государыни, обращенное к светочу добродетели, убило бы Нарая в глазах государя.

Поэтому я не очень-то беспокоился по мере того, как государь подписывал все более нелепые указы. Все равно, думал я, действовать они будут не более месяца, а отвращение к ним у государя останется на всю жизнь. И вот, когда государь подписал указ о неплатеже осуйского долга и Айр-Незим получил право опротестовать оный в присутствии государя, я прямо-таки запрыгал от удовольствия. Я присутствовал на приеме в полной уверенности, что в этот день государь побьет и прогонит Нарая. И вдруг, вместо того чтобы вручить государю письмо, Айр-Незим зачитал этот дурацкий список претензий, который взбесил бы даже уличного разносчика, не то что императора страны Великого Света!

И тогда, когда на следующий день на стенах осуйского квартала показались копья варварских воинов, я понял, что Айр-Незим задумал кое-что посерьезней дворцового скандала.

Что, в конце концов, Айр-Незиму отставка Нарая? Ну, вернется в милость Андарз. Ну, пойдет все по-прежнему: осуйские купцы будут платить маленькие цены и давать большие взятки. По-прежнему чиновники будут арестовывать купцов, если не хватает на приданое дочке, ревизоры будут срывать печати с товаров, и начальники застав – сообщать приграничным грабителям о приближении каравана за долю в добыче. Да и сам Андарз – человек ненадежный. А вот как придет ему в голову завоевать Осую? Вполне понимаю осуйского консула.

Обычный дипломат на его месте, как я уже сказал, предъявил бы государю письмо, одолел Нарая и вернулся бы домой героем. Но Айр-Незим задумал большее – он понял, что недовольство народа, присутствие варваров в столице, страх чиновников, – все результаты правления Нарая, – позволяют ему переменить не просто правителя, но сам образ правления! Покончить с империей в том виде, в котором она есть: заставить не осуйских купцов дрожать перед наместниками империи, а наместников империи – перед осуйскими купцами. Превратить империю в стадо овец, а варваров в овчарок; править империей, угрожая затравить ее варварами, и править варварами, угрожая отобрать у них империю, обеспечить Осуе торговую монополию по всей империи и за ее пределами, и уж точно сделать так, чтобы никакая из провинций, ни Инисса, ни Чахар, ни Кассандана, не рождал купцов-конкурентов Осуи.

На месте Айр-Незима, – продолжал Нан, – я бы сделал именно это, – но я был на месте чиновника империи, и замысел Айр-Незима мне очень не понравился.

Я, однако, понимал, что Айр-Незим не станет упускать такого популярного союзника, как господин Андарз, и с этой минуты ваше спокойствие, господин Андарз, стало представляться мне в чрезвычайно черном свете. Мне показалось, что вас уже не заботит судьба лазоревого письма, потому что вы нашли более жестокий способ расквитаться с Нараем.

Меня этот способ не очень-то устраивал, и я подумал, что если предъявить государю лазоревое письмо, то повод для мятежа отомрет сам собой. Но как добыть это письмо? Ведь не могу же я просто прийти к Айр-Незиму и попросить его сделать этакое одолжение? А если влезть ночью в кабинет Айр-Незима, – так ведь эти бумаги не так спрятаны, чтобы их можно было найти!

Тогда вместо того, чтобы отбирать у Айр-Незима бумаги, я решил предложить ему новые: и вот вчера я явился к нему в дом с документами, доказывающими его соучастие в завоевании Хабарты и гибели вашего брата. Это были очень неприятные для Айр-Незима документы, так как есть вещи, которые вы никогда и никому не прощали, и, даже если бы, увидев документы, вы не отказались бы от соучастия в перевороте, вы бы непременно придушили Айр-Незима после.

И вот я пришел с Шавашем к Айр-Незиму, и пока я беседовал с консулом в главном зале, Шаваш пролез к нему в кабинет и схоронился над балкой. Мы договорились так: если Айр-Незим отдаст мне письмо и получит документы, то он отнесет документы в кабинет, и уж дело Шаваша выкрасть их из того места, куда он их положит. А если Айр-Незим письма мне не отдаст, то я хлопнусь в обморок: Айр-Незим вытащит из меня документы и понесет в кабинет, и опять-таки это дело Шаваша – обобрать тайник или сейф.

Вообразите мое изумление, когда, перепутав мои намеки, Айр-Незим протянул мне план подземных ходов в императорский дворец и заверил, что план достался ему с полного вашего одобрения. Тут я хлопнулся в обморок, и Айр-Незим вытащил из меня план, и мне оставалось только надеяться на сообразительность Шаваша.

Нан вздохнул и продолжал:

– Признаться, это была очень неприятная ночь, а утро, которое я провел возле вашего дворца, было еще неприятней. Я мог нажаловаться Нараю и предотвратить заговор, но я не мог предотвратить бунта. Заговор бы кончился разделом государства; бунт послужил бы Нараю предлогом для повальных казней. К тому же на моих руках было миллион сто двадцать тысяч осуйских частных денег. Если бы заговор удался, я бы стал покойником по приказу Айр-Незима. А если бы заговор не удался, то Нарай первым делом запретил бы торговлю с Осуей, и тогда покойниками стали бы частные деньги.

Не могу сказать, что это было главное, о чем я думал, но ведь миллион – это немало!

Тут мне к тому же принесли записку о том, что со мной хочет встретиться Свиной Глазок. Это меня совсем расстроило, – ведь я знал этого разбойника как человека, который по просьбе Айр-Незима убирал неугодных тому людей.

Если бы Айр-Незим посвятил меня в свои планы, вместо того чтобы откупаться деньгами, то, может быть, я и увидел бы какое-нибудь преимущество для страны в этих планах. Но так как Айр-Незим не только не посвятил меня в свои планы, но и внес в списки лиц, подлежащих уничтожению, то мне справедливо казалось, что ничего хорошего для страны в этих планах нет.

К тому же весь ужас моего положения заключался в том, что, даже добудь я теперь лазоревое письмо, я бы не решился отдать его вам, господин Андарз, потому что вам оно больше не было нужно, и я не имел возможности лично и быстро передать его государю!

Нан тяжело вздохнул. Он не стал прибавлять, что ему не хотелось лично передавать письмо государю, потому что, сделав это, он бы навсегда запечатлелся в памяти молодого государя как человек, передавший «то гадкое письмо».

– И вот, – продолжал Нан, – я иду по коридору управы Нарая, и вдруг мне навстречу ведут Шаваша. Я иду за ним и беседую с ним в камере, – и оказывается, что он добыл письмо и был случайно задержан на пути ко мне ребятишками из «Общества тростниковых стен». Мальчик дрожит, как яйцо над иголкой, и душа у него замерзла от страха, но мы внимательно обговариваем, что и как ему говорить перед советником Нараем, – и Шаваш исполняет свою роль в совершенстве. При дальнейшем вы присутствовали сами.

Андарз всплеснул руками и оборотился к Шан’гару:

– Значит, это ты напал на Иммани! Глупый варвар, как можно оставлять ворованное в незапертой комнате!

– Но Шан’гар вовсе не оставил эти вещи в незапертой комнате, – отвечал Нан, – в том-то все и дело! Он испугался и снес их к городскому алхимику по кличке Чемоданчик, вместе с которым и варил золото. Он упросил алхимика продать вещи и употребить их на взятки духам. О чем Шан’гар не знал, – так это о том, что проклятый алхимик был сообщником Иммани, и Иммани свел его с Шан’гаром с тем, чтобы обобрать доверчивого варвара, а потом утопить его в ваших глазах, господин Андарз! Иммани сам, будучи пьян, проговорился мне об этом месяц назад, и мне стоило бы поразмыслить, с чего это Иммани отказался от такой поганой затеи.

Я уже схватил алхимика, и тот признался, что он показал Иммани полученные вещи. К слову, должен вам сказать, что в потайном отделении вьюка было спрятано не только лазоревое письмо, но и все те деньги, которые Иммани якобы привез вашему старому подчиненному Бар-Хадану. На самом деле Бар-Хадан вовсе не изменял империи, получив жалованье. Иммани сказал ему, что империя опасается его воинов и вызывает его в столицу для казни, – и вот доверчивый варвар убежал в горы, а Иммани присвоил деньги себе. Так или иначе, лазоревое письмо снова оказалось в руках Иммани, и он сообразил, какой прекрасный случай предоставляет ему судьба. Сначала он попытался продать письмо через Ахсая вам, господин Андарз, а потом, когда Ахсая убили, он продал его Айр-Незиму. Интересно, что он расписал Айр-Незиму точно такую же историю про ограбление, разбойника и посредника!

Андарз невольно рассмеялся. Молодой чиновник выждал и продолжал:

– Что же касается Шаваша, то он снял с мертвеца только миллион в осуйских кредитках, каковые я и возвращаю вам, господин Андарз.

И молодой чиновник, почтительно поклонившись, протянул Андарзу тонкую пачку.

– Что ж, – сказал Андарз, – в сложившихся обстоятельствах, я думаю, мне ничего не остается, как признать ваше полное право распорядиться этими деньгами.

Эпилог

Года три спустя, в жаркий летний день, на плетеной трактирной террасе в одном провинциальном местечке сидели трое купцов: купцы ели дыню и обсуждали последние известия из Дальней Хабарты, где войска господина Андарза наконец-таки взяли город Иннех, священную столицу ласов. Говорили, что между королем ласов Аннаром и его главным союзником, князем Росомахой, не было согласия, хотя в бою этого заметно не было. Но когда стало ясно, что город удержать нельзя, и ласы стали бросаться на свои мечи, Аннар и Росомаха, вместо того чтобы покончить с собой, сошлись в поединке, наконец-таки желая удовольствовать свою неприязнь: Росомаха победил Аннара и велел рабу покончить с собой.

Известия из Дальней Хабарты сильно занимали присутствующих: дело в том, что один из них был купец, снабжавший армию нефтью и серой, а другие два были хозяевами заводиков. Эти заводы они уступили Андарзу в обмен на покровительство и аккуратно делились с ним прибылью, и старший из них послал в войско Андарза дюжину самых крепких своих работников и вооружил еще сорок всадников, и платил им за все время, пока они были в войске. О трате он ни капельки ни жалел.

– Империи, – говорил он, – подобает покорять варваров, а народ должен это приветствовать. Сын пишет, близ Иннеха хороши медные рудники: ежели господин Андарз будет сдавать эти рудники в аренду, я надеюсь, что он не забудет о моем патриотизме.

Собеседники кивали: они понимали, что одному старику медные рудники не поднять, и были готовы внести свою долю.

Разговор этот внимательно слушал молодой чиновник шестого ранга, посланный, судя по щеголеватому его кафтану, из столицы с какой-нибудь проверкой. Чиновник был не один: рядом с ним сидел хорошенький мальчик лет тринадцати или четырнадцати, в белой бархатной курточке лицеиста Белого Бужвы.

Вот спустя некоторое время купец поинтересовался у чиновника, кем ему приходится мальчик, – братом или племянником, и куда они едут, и чиновник ответил, что мальчик этот ему вроде воспитанника, и из-за летнего перерыва в занятиях он взял его с собой, а едет он инспектировать сыры в провинции Инисса. Разговорились; чиновник как-то удивительно располагал к себе; заказал всей компании вина и поинтересовался, не укажут ли ему хорошую модную лавку, – он слыхал, что в здешних местах отличные кружевные воротники.

Один из торговцев как раз занимался воротниками. Принесли узел с образцами, бывший с торговцем, чиновник пришел в такой восторг, что тут же, не торгуясь, купил три штуки. Сели вместе пить вино.

– А помните советника Нарая? – вдруг полюбопытствовал один из купцов. – Страху-то было, а что оказалось? Арестовывал людей за страсть к стяжательству и за блуд, а сам в это время сделал какой-то девице ребенка, государь выгнал его сразу, как только узнал о девице.

– И вовсе не поэтому его выгнали, – возразил другой торговец. – В саду у Андарза стояла статуя плачущего лебедя, господин Андарз переселил в эту статую душу Нарая и оттяпал ей голову, и как только это случилось, государь охладел к Нараю.

– Господа, стыдно потакать суевериям, – возразил третий купец, тот самый, который был дальновидней других и задумывался насчет медной аренды, – в наше время взгляды господина Нарая были невоплотимы; возможно, они и были пригодны для древности, но сейчас, с нынешним развитием производительных сил, со станками и техническими открытиями! Ба! Император просто понял всю их вздорность!

В это время трактирщик наконец принес господам последнюю перемену блюд, и все некоторое время занимались душистым чаем в крупных глиняных чашечках, черничным пирогом и пряженными в сахаре фруктами «овечьи ушки».

– А нельзя ли узнать, сколько вы платите господину Андарзу с прибыли, – полюбопытствовал молодой чиновник.

– Да процентов тридцать платим, – честно ответил главный купец.

– А зачем?

– Как зачем? – рассердился купец, – затем, что я как яйцо, меня только курица не раздавит. Конечно, если бы меня человеком признали, так ни шиша бы Андарз от меня не видал. Только вряд ли это случится, а?

– Да, – согласился молодой чиновник, – вряд ли господин Андарз станет добиваться, чтобы вас признали человеком, даже если ему очень хорошо за это заплатить.

И когда молодой чиновник приподнялся, чтобы передать собеседнику корзинку с фруктами, купец невольно обратил внимание на его изящные длинные пальцы и стальные запястья, перехваченные витыми браслетами работы старых чахарских мастеров.

Повесть о государыне Касии