Он даже не имел мгновения оглянуться и посмотреть, что делает государь – попался ли он погоне или догадался в общей суматохе броситься в ущелье и плыть на тот берег. В одиночку государь, конечно, не выжил бы, спрыгнув с такой высоты в горную реку, но если бы он доверился коню, конь бы мог его спасти. Конь этот был специальный, разбойничий, разумный. Этого коня учили прыгать с высоких скал и не ржать в засадах, когда скрываешься от погони, он бегал быстрее зайца и ловчее гепарда, и он мог преодолеть ущелье даже без Висячьего Моста и принести своего нового хозяина к замку рода Дашери, – если бы только хозяин не струсил.
Даттам наконец прижал Идасси к самой скале. Взмах, – и клинок Даттама прочертил огненную полосу на камне, там, где только что была голова Идасси. Еще один взмах, – и меч Даттама сбил ветку куста с застрявшими в ее развилках кусочками глины и камня от взрыва, а Идасси перепрыгнул через куст и вновь остался жив. Даттам нанес рубящий удар сверху вниз, – его чуть утяжеленный на конце клинок был выкован именно для этих ударов, – но Идасси успел отразить его мечом и, коротко размахнувшись левой рукой, ударил Даттама в горло кинжалом. Колдун подставил руку, кинжал лишь неглубоко вонзился в налокотник, и новый рывок руки Даттама едва не выворотил кинжал из пальцев Идасси.
Поединок продолжался уже немало времени, и Идасси, к радости своей, почувствовал, что его грозный противник начинает уставать. Взмахи меча становились все медленней, кольчуга, от которой колдун явно отвык, сковывала его движения, и под теплым войлоком, устилавшим ее изнутри, с Даттама градом катился пот. Юноша-варвар, наоборот, все больше приходил в себя, жара не мешала Идасси так, как закованному в доспехи Даттаму, и теперь уже молодой король теснил своего противника к краю ущелья.
В бешенстве Даттам потерял осторожность и, вскрикнув, поднял меч обеими руками. Первый его удар Идасси отбил; колдун раскрылся, и Идасси увидел, как бы со стороны, сверкающий взмах своего клинка и гнущиеся от удара кольца Даттамовой кольчуги. Однако кольца выдержали. Идасси снова поднял меч.
И тут Идасси почувствовал, как откуда-то сзади его левый бок разрывает острая сталь. В первую секунду растерянность была даже сильнее боли, – Идасси и думать не мог, что в их поединок вмешается кто-то еще. Среди варваров правила поединков блюлись строго, и ни один король или барон, знавший, что его войско разбежится от такой подлости, предпочитал погибнуть в поединке и передать своих воинов своему сыну, нежели обесчестить род, дав оруженосцу или товарищу знак зарубить противника.
Но Даттаму не было дела до правил честного поединка. Он хрипло рассмеялся и опустил меч, – и в следующее мгновение, собрав все силы, Идасси нанес последний удар, в тот же левый бок, где только что побывало лезвие. На этот раз ослабевший металл не выдержал. Идасси увидел сыплющиеся вниз кольца Даттамовой кольчуги и свой клинок, скользящий в окрасившемся кровью войлоке.
Даттам упал на колени. Новый удар, опять сзади, швырнул Идасси лицом в каменную крошку. Идасси еще успел приподняться и услышать хриплый шепот Даттама, обращенный к подбежавшему монаху:
– Убей его! Или он погубит весь храм!
А потом тяжелый сапог с узором из листьев аканта, – такие сапоги носили «парчовые куртки», ступил на песок рядом с Идасси, и чьи-то руки грубо выдернули из спины меч, – и тут Идасси потерял сознание.
Идасси очнулся не скоро, а очнувшись, увидел, что лежит на белой постели в небольшой комнатке с железной решеткой на окне. Идасси удивился, что у комнатки тростниковые стены, но потом по мерному покачиванию пола понял, что его везут на лодке. Он попробовал руки, – руки его были скованы, и цепь уходила к большому железному кольцу в стене, а другая цепь обнимала его поперек туловища.
Он лежал на животе, а не на спине, ибо именно в спину были нанесены погубившие его удары, и Идасси подумал, что, когда он в скором времени предстанет перед богами и предками, ему будет трудновато объяснить, с чего это хороший воин был ранен в такое непотребное место, как спина. Идасси вспомнил, что воины с ранами на груди отправляются на небо, где едят и пьют в свое удовольствие и тискают небесных дев, а воины с ранами на спине и старухи отправляются в этакое замерзшее болото, расположенное далеко на севере, и он с беспокойством подумал, что как бы его по неразборчивости не определили в это болото.
Как мы уже сказали, государь Инан в этой стычке почти не пострадал – ему только слегка оцарапало руку. Парчовые куртки набросились на него, скрутили и уволокли. В столицу его привезли через десять дней, и он не мог сказать, чтобы с ним обращались много хуже, чем всегда. Его отвели в один из дворцовых павильонов и приставили к дверям стражу, и не успел государь прийти в себя от путешествия, как дверь комнаты распахнулась, и вошла государыня Касия.
Государыня Касия остановилась перед сыном и заговорила:
– Ну, и кто же вам помог бежать и откуда вы раздобыли подорожные?
Государь опустил голову и ничего не ответил.
– Отвечай, глупый щенок, или я велю тебя вздернуть на дыбу!
Государь испугался и пробормотал:
– Нам никто не помогал, кроме одного разбойника по имени Рагон Сушка, который заловил нас в лесу и хотел убить, но, узнав, кто мы такие, сопроводил до Шечена.
– Лжешь! Подорожными вас снабдил Даттам! Он намеревался устроить вам побег в свой заветный Харайн, где у него больше всего сил и сторонников, а когда он понял, что вы его обманули и сбежали в другую сторону, он кинулся за вами!
Тут государь заплакал и во всем признался: и как Даттам показал ему привидение, и как Идасси разбудил его ночью, и как они ехали лесами и реками в Опаловые Горы, и как дикий варвар Дар Дашери, едва признав в нем государя, распростерся перед ним в пыли.
Государыня уперла руки в бока и со злобой вскричала:
– Славных же я детей народила от этого червяка Меенуна! Один чихает и кашляет с тех пор, как появился на свет, а другой, стоило любовнику поманить его пальцем, готов обратиться за помощью к варварам, растоптать в пыли империю, выше которой нет ничего на земле и на небе!
– Мы не любовники! – закричал государь.
– Ах не любовники? – изумилась женщина. – Тогда тем более ты глупец.
И, хлопнув дверью, вышла.
– Мама! Мама! – отчаянно закричал вслед Инан.
А Даттам, как мы помним, тоже был ранен, хотя и не так серьезно, как Идасси, хотя нельзя сказать, что это было таким уж преимуществом. Ведь как только тюремщики убедились, что настоятель храма Шакуника жив и умирать до того как его положат на плаху, не собирается, они посадили Даттама в довольно-таки смрадный каменный мешок, где он целые дни лежал на гнилой соломе, не двигаясь и закрыв глаза.
Недели через две его рана нагноилась, и тогда его перевели в клетку посуше, а еще через день его навестила государыня Касия.
– Мой сын все рассказал мне, – сказала Касия, – и историю с привидением, и как вы настраивали против меня маленького короля вархов. Мы допросили двоих послушников, которые помогали вам в деле с привидением, и я хочу узнать, зачем вы пошли на это?
– Я – хороший хозяин, – ответил Даттам, – и поэтому у храма много золота. А Руш – плохой министр, и поэтому в стране золота мало. Я боялся, что рано или поздно Руш разорит храм, чтобы прикрыть его деньгами свое казнокрадство.
– Не вали все на Руша, Даттам!
– Тогда мне больше нечего сказать.
– Скажи хоть что-нибудь в свое оправдание.
– Я поймал Идасси и государя. Если бы не я, толпы варваров бы сейчас хозяйничали в провинциях, по всем округам бы пылали управы, подожженные крестьянами, а чиновники бежали бы из столицы в лагерь изменников.
– Почему? Или в молодости ты сам не жег управ?
– Что было, то прошло, – ответил Даттам, – и я не мог отдать ойкумену на поток и разграбление.
– Что же ты за это просишь?
– Государыня! Помилуйте сына. Ведь он был самой невинной игрушкой среди всех, кто замешан в этом деле, а казнь его огорчит народ, который даже не слыхал о его бегстве.
– А о чем ты просишь еще?
– Пощадите храм, государыня. Ни один из его монахов не виновен в задуманной мной измене, а гибель храма и отмена его денег обернется катастрофой не меньшей, чем вторжение варваров.
Государыня усмехнулась и промолвила:
– Я посоветуюсь об этом с моим министром Рушем.
И когда она вышла, старый колдун заворочался на своей лежанке и закричал великим криком, так громко, что даже в соседнем каменном мешке глухой старик, посаженый туда еще двадцать лет назад за грабежи и разбои, изумился и вытянул голову: потому что первый раз за двадцать лет ему послышался какой-то звук.
Идасси мало что помнил из времени своего переезда обратно в столицу. По прибытии его отвезли в дворцовую тюрьму и держали там на постели в железе. Несколько раз к нему приходили доверенные лица Руша снимать показания и угрожали пыткой. Но то ли они боялись ее применять, оттого что раненый был слишком слаб, то ли им это запретили, – словом, они не пытали Идасси, а только спрашивали, и Идасси по вопросам заметил, что им уже во всем признались, и притом не только государь, но и Даттам, а Даттам был не такой человек, чтобы признаваться в своих преступлениях без очень жестоких пыток. Сам же Идасси только ругался или молчал.
Но вот постепенно раны Идасси стали заживать, ему становилось все лучше, и наконец в камере Идасси убрали постель и положили узника на солому, как полагается. А еще через день дверь темницы отворилась. Идасси напрягся в ожидании писцов, но в проеме двери стояла узенькая женская фигурка с зеленоватыми глазами и чудными шелковистыми волосами.
В руках государыня Касия держала фонарь в форме поникшего цветка орхидеи, и яркий свет от этого фонаря словно собирался в складках серовато-жемчужного ее платья и отражался от серебряного шитья на носках замшевых туфелек.