го воинства безымянные остановились. Как ни смешна была ситуация, решимость стариков защитить свою деревню вызывала уважение. Старик с вилами что-то сказал, но ни один из безымянных не понял его. Язык, на котором говорили эти люди, очень сильно отличался от того, который использовали в Долине Хранителей. Монахи предполагали возможность такого развития событий. Они не общались с людьми Внешних Королевств уже семь тысяч лет. За это время могло случиться многое, и, что точно, развитие языка никак нельзя было предугадать. Безымянные осмотрелись, старший из них указал на коня, запряжённого в телегу с сеном, и протянул защитникам поселения золотой диндэ, предлагая заплатить за животное. Эта монета использовалась в землях хранителей и наверняка не представляла здесь ценности денег, но золото – везде золото. Старик с вилами взял предложенную монету, попробовал её надкусить, затем что-то сказал своим сородичам, те по очереди внимательно рассмотрели и покусали монету и снова обратили своё внимание на чужаков. Младший монах вновь показал на лошадь, растопырил два пальца, затем указал рукой на себя и спутника, считая, что так его смогут понять. Мужик с лопатой развернулся и куда-то ушёл. Монахи сели на землю, воспринимая эту небольшую паузу в их пути как возможность отдохнуть, и приготовились ждать. Старики поглядывали на пришельцев, перебрасываясь словами и живо жестикулируя, во взглядах их проскальзывало опасение, смешанное с удивлением. Видимо, поведение пришельцев казалось очень необычным местным жителям. Не прошло и получаса, как старик, всё ещё держа в руке лопату, подвёл к безымянным осёдланных кобылку и коня. Он показал золотой диндэ и три пальца, определяя цену лошадей. Старший безымянный бегло посмотрел на лошадей. Кобыла была вполне сносной, а вот конь явно был болен. Монах взглядом показал на больное животное и отрицательно покачал головой, снова указав на впряжённого в повозку коня. Старик вздохнул, выпряг коня из повозки с сеном, перекинул на него упряжь и седло с больного коня и подвёл животное к чужакам. Старший монах отдал три диндэ за лошадей. Затем безымянные быстро вскочили в седла и, не задерживаясь, покинули деревню. А защитники поселения так и стояли, глядя им вслед, пока непрошеные гости не исчезли за горизонтом.
Стояла опаляющая жара, пыль облаком поднималась из-под копыт лошадей. Старший из безымянных подумал, что было бы неплохо, если бы прошёл хотя бы небольшой дождик. Но небо было абсолютно чистым. Было настолько безветренно, что ни один лепесток даже на верхних ветвях деревьев не проявлял признака движения. В горле пересохло. Наверное, и лошадям сейчас уже было невмоготу. Монах вспомнил, что во время спуска с горы видел небольшую речку, несущую свои воды вдоль горного хребта. Он сделал младшему брату знак рукой и свернул на восток. Тот недоумённо поднял брови, но спорить не стал, решив, что старший брат знает, что делает. Ещё раз взглянув на дорогу, которая пролегала как раз в ту сторону, откуда раздавался зов, младший свернул следом за старшим хранителем.
Не прошло и четверти часа, как монахи услышали звук плескающейся воды, и следом увидели голубоватые просветы между ветвями нависших над берегом ив. Подход к реке был не очень удобен, но для лошадей, почуявших воду и фыркающих от нетерпения, кажется, это не было преградой. Не спешиваясь, монахи отпустили поводья, дав возможность животным войти в прохладную воду реки. Уже в воде безымянные покинули сёдла. Они знали, что влажные балахоны хотя бы ненадолго сулят им избавление от изнуряющей жары, поэтому, окунувшись с головой, намочили себя полностью вместе с одеждой. Набрав в опустевшие фляги воды, и дав лошадям вволю насладиться речной прохладой, монахи уже было собрались отправиться в дальнейший путь, как младший из них боковым зрением заметил странное свечение в кустах молодого ивняка на противоположном берегу реки. Он резко повернулся, силясь рассмотреть то, что случайно показалось ему. Старший безымянный, увидев движение брата, замер и начал осматривать песчаный берег, поросший низкой порослью. Минуты тянулись медленно. Если на той стороне что-то и было, то оно замерло так же, как и те, кто пытался рассмотреть его через реку. Решив, наконец, что младшему брату что-то померещилось, старший кивком показал на седло его лошади, сам вскочил на своего коня и, не дожидаясь спутника, припустился сквозь редкие деревья по лесным тропам, стараясь как можно точнее следовать зову, поющему у него в сердце. Минуты через две его нагнал младший безымянный, и, как все последние дни, молча последовал за ним. Старший безымянный краем глаза взглянул на младшего. После смерти первого из их троицы тот выглядел совсем плохо. Юноша безропотно следовал по избранному для них богами пути и выполнял все безмолвные распоряжения старшего спутника, но на лицо его казалось навсегда опустилась мучительная тень, тень утраты друга, брата, отца. Конечно же, почти с самого рождения он знал, что, возможно, именно им придётся отправиться на поиски избранной. Семь лет назад уже точно стало известно их предназначение. Он знал, что двое из них погибнут. Но всё это было лишь теорией. Как теорией является и то, что каждого человека в конце пути ожидает смерть. Но столкнуться с ней вот так, явно младший безымянный не был готов, как, впрочем, не был готов и старший из оставшихся в живых. И физическую боль, которую испытали они в тот момент нельзя даже отдалённо сравнивать с той душевной мукой, которая сопровождала их все эти прошедшие после убийства драконом их спутника дни. Раньше если умирал кто-то из безымянных, в тот же момент рождался другой, призванный заменить умершего и впитавший в себя все чаяния, знания, навыки и умения погребённого. Так, юнец, едущий сейчас по дороге рядом со своим старшим спутником, заменил седовласого немощного старика, долгие годы накапливающего опыт и воспитывающего подрастающих на его глазах безымянных. Воины-монахи любили его как брата и отца, но им точно было известно, что кончина старца не означала его смерти, он был возрождён в маленьком мальчике, отданным на их попечение жрецами в тот же день, когда их брат сделал последний вздох. И вся их любовь к седовласому воспитателю была перенаправлена на этого малыша. А сейчас… Сейчас всё было совсем по-другому. Отсутствует возрождение, отсутствует продолжение того, кто так долго был вместе с ними. И лишь зов, звучащий в такт их сердцам, мог как-то облегчить боль, вызванную утратой. Ведь утрата это была не просто утратой жизни. Каждый из них практически прожил все эти семь тысяч лет, просто существуя в разных телах, кое-что забывая, а кое-что воспринимая заново. И все семь тысяч лет они провели бок о бок друг с другом.
Достигнув дороги, с которой они съехали не более получаса назад, монахи продолжили путь. Они ехали вдоль горной гряды, старательно погоняя лошадей. Полутьма, предвещающая наступление ночи, опускалась на землю. Причудливые тени деревьев в алых отсветах заката окутали сетью землю под копытами лошадей. Поднимающиеся при беге животных облака пыли были окрашены в розовый цвет, а при более подробном рассмотрении разделялись на неизмеримое количество мелких пылинок, невероятным образом отбрасывающих тень на восток от себя. Уже более суток безымянные не останавливались на ночлег, из последних сил пытаясь сократить расстояние между ними и избранной, но внутреннее чутье говорило, что рождённая под знаком звезды всё так же далека, и путь им предстоит не близкий. Доехав до узкого неглубокого ручья, пересекающего небольшую полянку, старший монах решил, что именно здесь им пора остановиться. Место для отдыха было почти идеальным. Младший порывался было ехать дальше, но старший резко его осадил. Если они ещё могли выдержать некоторое время без сна и пищи, то силы животных давно уже были на исходе, а без лошадей путь безымянных не станет короче. Селений поблизости не наблюдалось, поэтому опасений, что кто-то заметит их лагерь, фактически не было.
Всё ещё удручённый потерей того, которого почитал почти за отца, младший монах напоил лошадей, затем принялся сооружать шалаш. Действия его были размеренными и умелыми, скорее машинальными, чем продуманными. Горе жгло его сердце, не позволяя даже вздохнуть. Старший брат видел, что младший даже не пытался скинуть с себя этот груз. Он понимал, что мечтал его спутник только об одном – чтобы не было больше утраты, подобной той, что настигла их пять дней назад. И это очень тревожило безымянного. Было ощущение, что юноша уже сам вырыл себе могилу, выполняя возложенные на него обязательства лишь затем, чтобы впоследствии принести себя в жертву. Сейчас монах не мог подойти к своему младшему брату, произнести слова утешения. Он не имел права на это. В течение их пути общение должно быть ограничено до минимума. Именно это приказывали им слова, написанные на древних свитках. Но сейчас… Сейчас старший из оставшихся в живых изо всех сил хотел передать свой опыт и свою волю тому, что шёл подле него. Их путь был предопределён ещё задолго до их рождения, они не властны над своими судьбами. И не в их власти решать, кто именно погибнет на этом пути. Ни один из них не хотел переживать горе утраты двух остальных. Но всё же кто-то должен остаться и взять на свои плечи не только и не столько страдания, но скорее обязанности и ответственность за то, что должно произойти за пеленою времени. Размышляя надо всем этим и исподтишка поглядывая за младшим братом, старший разжёг костёр и, подобно тому, как это делал на первой стоянке погибший брат, запёк себе и своему спутнику по паре початков кукурузы. Видя, как молодой безымянный уминает приготовленную пищу, старший встал, проверил, хорошо ли привязаны лошади и, проигнорировав построенный шалаш, улёгся невдалеке от животных, предполагая, что если подойдёт хищник, то лучше находиться подле животных, чтобы иметь возможность защитить их. Дежурить сейчас не имело смысла, так как это, во-первых, отняло бы время пути, а во-вторых, монахи настолько устали, что дежурный вполне мог заснуть прямо на посту. Младший спутник посмотрел на спящего старшего; вздохнув, взглянул на сооружённый им шалаш и, решив, что старший брат прав и спать лучше около животных, лёг рядом с ним и мгновенно уснул, едва успев смежить веки.