Далее он напоминал ей, что приближающийся день рождения, когда ей исполнится двадцать один год, будет знаком «яркого нового этапа» ее женственности, и все же она обречена на «мрачную перспективу» стать служанкой эгоцентричного мужчины, которому необходимо «обладать женщиной без равноправия, но именно оно делает отношения и жизнь по-настоящему сто́ящими». Это будет, писал он, «унизительный путь», «сродни самоубийству».
Вероятно, именно это сильное выражение и обезоружило ее — сродни самоубийству. Погубить себя заживо в браке с нелюбимым мужчиной, который обладал многими чертами тирана, присущими ее отцу. Или, возможно, после последней вспышки ярости Пьетро к ней пришло осознание, что мой папа на самом деле говорил правду. В отличие от Пьетро мой отец был ее «якорем», мужчиной, который обожал ее и мог подарить ей жизнь, выходящую за пределы ее самых смелых мечтаний. Его письма, несомненно, сильно повлияли на мою мать. Они создавали у нее ощущение собственной ценности — впервые в ее жизни.
С этими мыслями к матери пришло прозрение. Она осознала правоту папы и необходимость принять мужественное решение. «Я понимала, что́ должна сделать, — рассказывала она, — несмотря на то что мне по-прежнему было очень страшно».
Она позвонила Пьетро, не желая рисковать и встречаться с ним лично, и холодно сказала ему, что их помолвка разорвана. «Я вовсе не та женщина, которая тебе нужна, — сказала она. — Наши характеры никогда не притрутся. Мы слишком много ссоримся, и я устала от этого». Он уже слышал это и прежде, поэтому не верил ей до тех пор, пока она не вернула все сбережения, до последней лиры, и кольцо с жемчугом, которое ей никогда не нравилось. К ее удивлению, молодой человек, с которым она была связана с четырнадцати лет, молча принял ее решение, потратил сбережения на покупку спортивной машины и перебрался в Нидерланды, чтобы начать жизнь заново.
Мама осталась одна.
Словно отражение бурных событий ее личной жизни, за несколько дней до ее дня рождения Пий XII — единственный папа римский, которого она знала, впервые за двести с лишним лет уроженец Рима, — умер в возрасте восьмидесяти двух лет. После почти 20-летнего правления Святым престолом кончина чрезвычайно любимого народом первосвященника потрясла итальянский народ. Вслед за объявлением о его кончине, поступившим из летней папской резиденции в Кастель-Гандольфо, жизнь в столице Италии практически замерла. В течение девяти дней национального траура алтари и здания были задрапированы пурпуром. Сотни тысяч людей выстроились вдоль маршрута следования папского кортежа, и похороны папы Пия превратились в величайшую процессию из всех, что повидал на своем веку город.
По всей стране итальянцы собирались у своих радио- и телеприемников, следя за последними событиями в Ватикане, где еще не избрали нового понтифика. Поскольку магазины и офисы были закрыты — город скорбел по папе, своему заступнику в годы войны, — оставалось лишь сидеть дома и предаваться раздумьям. В обычных обстоятельствах мой отец, вероятно, улетел бы в Америку, но, узнав о судьбоносном решении моей матери бросить Пьетро, он решил остаться.
Именно во время этого долгого периода общественной скорби в непривычно теплый октябрьский день 1958 года папа пригласил маму встретиться с ним в его квартире. Ложь, которую ей пришлось сочинить для бабушки, чтобы оправдать свой уход, лишь усилила чувство вины, когда она вскочила в такси и попросила водителя отвезти ее в квартал Парьоли. Она точно знала, что́ произойдет, когда туда приедет. Как бы страшно ей ни было, она все равно решила ехать.
Папа, радушный и внимательный, открыл бутылку вина. Церковные колокола гулко звонили на пустых улицах. Воздух между ними, казалось, искрил от напряжения, и ее рука выдавала дрожь, когда она брала бокал. Чтобы создать непринужденную атмосферу, он показал ей квартиру. «Ей недоставало индивидуальности, и использовалась она только для одной цели», — рассказывала мама мне потом. Затем он повел ее в спальню.
В тот важный день отец взял девственность моей матери — или, как он иносказательно выразился, «сорвал розу без шипов».
Все четыре года дружбы с Пьетро она сохраняла свою непорочность. Полная решимости оставаться девственной до свадьбы, она отражала все наскоки своего жениха. После такого бурного ухаживания, решив, наконец, быть с моим отцом, она понимала, что на сей раз все по-другому, и ощущала бремя ожиданий.
«Он был у меня первым», — сказала она застенчиво. С того самого дня она и мой отец были неразрывно связаны — муж и жена в своих сердцах, пусть и не по закону.
Для моей матери этот первый опыт был и болезненным, и огорчительным. После соития она чувствовала себя грязной и грешной, особенно в священный день траура. Тот момент наверняка ощущал как священный и мой отец, держа ее в своих объятиях, — только по иным причинам. Хотя его всегда восхищали ее скромность и застенчивость, обнаружив, что она была девственницей, он был поражен до глубины души, и эта ответственность глубоко подействовала на него. Он оценил, что получил от нее нечто драгоценное, и, в свою очередь, почувствовал, что теперь она стала «его навсегда». Словно выключатель щелкнул в его голове, и чувства к ней перешли на иной, более высокий уровень.
Его Бруникки была чиста. Она принадлежит ему. Он никогда никому не позволит прикоснуться к ней.
К бесконечному облегчению матери, его страсть к ней не увяла. Напротив, он засыпал ее еще более пламенными любовными посланиями и знаками своей привязанности. В последующие дни они встречались так часто, как могли, — нередко в его квартире, — и он ни разу не дал ей повода усомниться в своей преданности.
Отбывая в очередную деловую поездку, он слал ей телеграмму за телеграммой с непрестанными уверениями в своей любви. Она не могла сомневаться в его пылкости, а поток писем помогал рассеять любые возможные страхи насчет того, чем он занимается за границей. Она старалась избегать мыслей о том, к чему приведут их отношения, и жизнь ее менялась так, как она даже представить себе не могла.
Все казалось почти идеальным до того дня в ноябре 1958 года, когда моя мать, которой исполнился двадцать один год, узнала, что беременна.
Прошел всего месяц со дня смерти папы римского. Когда до ее сознания начало доходить, какими могут быть последствия, она поняла, что жизнь рушится. Позор родить от него ребенка уничтожил бы ее, а в том репрессивном обществе, в котором они жили, урон, нанесенный репутации каждого из них, был бы непоправимым.
В наше просвещенное время, когда общество признает право женщины на выбор и аборт больше не находится под запретом, просто ошеломительно думать о страшных ситуациях, с которыми сталкивались тогда молодые женщины. Хотя в Британии аборт был легализован в 1967 году, а в США — в 1973 году, в Италии это случилось только в 1978 году, и даже тогда за эту операцию женщин отлучали от Церкви. До этих перемен буквально в каждой стране газеты печатали жуткие истории о женщинах, погибших от нелегальных абортов. В Италии по сей день есть немало врачей, которые отказываются проводить эту процедуру по «религиозным соображениям».
В Риме 1958 года для моей матери это означало одно: если бы она предпочла избавиться от ребенка и на нее донесли бы властям, ее могли бы отправить в тюрьму сроком до пяти лет. Папа аналогичным образом попал бы в тюрьму как отец незаконнорожденного ребенка. Мама уже заплатила большую цену за возможность быть с ним, но с некоторого момента этот эмоциональный долг должен был увеличиться вдесятеро.
Когда мама в конечном счете все равно потеряла ребенка, она чувствовала едва ли не облегчение. После выкидыша, вернувшись домой, она легла в постель и съежилась от боли в нижней части живота и поднимающейся температуры, вызванной инфекцией. Когда бабушка увидела, в каком состоянии находилась ее дочь, она решила, что дело в пищевом отравлении, и только когда она вышла из квартиры, моя мать смогла позвонить подруге и попросить о помощи.
Когда они снова встретились с отцом (это произошло несколько дней спустя), она, бледная и изнуренная, рассказала ему, через что ей пришлось пройти.
— Это было ужасно, Альдо, — всхлипывала она. — Я никогда не испытывала такой боли.
Разрыдавшись, она добавила:
— Почему это случилось? Что с нами станется? Как мы сможем теперь быть счастливыми?
Он был в ужасе, безостановочно целовал ее и обещал, что все будет хорошо.
— Бруна, я никогда не позволю тебе снова так страдать, — уверял он.
Несмотря на его заверения, внутри нее что-то безвозвратно изменилось. Мой отец лишил ее невинности в столь многих отношениях, что она больше не узнавала себя. Куда подевалась та милая, улыбающаяся «Нина», молодая женщина, полная надежд? Теперь она, казалось, увязла в отношениях, не имевших будущего.
Внезапно в Риме появился Пьетро, который ненадолго вернулся из Голландии. Он стал еще красивее, чем прежде, и, когда она согласилась прокатиться с ним в его маленьком красном кабриолете MG, который он непринужденно вел по улицам Рима, она осознала, от сколь многого отказалась.
В порыве эмоций она пришла в квартиру моего отца и сказала:
— Я живу ложью, Альдо. И больше не могу это выносить. Я словно потеряла свое лицо. Мне следовало остаться с Пьетро и жить честной жизнью.
Его чистосердечная реакция смутила ее, и она не нашлась, что ответить. Упав на колени и разразившись слезами, мой отец сказал, что не может смириться с будущим без нее.
— Обещаю, Бруна, farò di te una regina[22], — выразительно говорил он ей. — Если ты будешь на моей стороне, то смогу завоевать весь мир. Без тебя я ничто.
И снова его цветистые выражения заставили таять ее сердце. Никто не любил ее так, как он. Никто другой не умел говорить о любви так красиво. Она знала: будь что будет — он защитит ее. Как бы ни льстил ей интерес Пьетро и краткая фантазия о беззаботной жизни, на самом деле для нее существовал только один мужчина, и его звали Альдо Гуччи.