Отец продолжал клясться ей в любви, которую описывал как «чистую и огромную». По-прежнему покупал ей подарки, от мехов до ювелирных украшений, — подобные вещицы она видела только на посетителях их фирменного магазина. Однако масса этих знаков его любви так и лежала в коробках или висела на плечиках в ее гардеробе, поскольку это скрывалось от взглядов посторонних.
«Где то золотое ожерелье с бриллиантами, которое я купил тебе, Бруна? Почему ты его не носишь?» — подобные вопросы очень часто слетали с губ моего отца; его раздражало, что она носила подаренные им вещи только тогда, когда он просил ее об этом. А потом он вспоминал, что она никогда не была склонна к хвастовству, предпочитая броскости простоту. Даже ее новая квартира казалась слишком большой для нее, поэтому она пользовалась лишь половиной площади, что соответствовало маминым потребностям, чтобы сделать свое жилье accogliente, уютным. Когда отец предложил купить ей новую машину, она отвергла идею о новом купе или роскошном седане, выбрав вместо них подержанный «Форд».
Ее скромность была приятным разнообразием для мужчины, обычно окруженного хвастливыми, разодетыми в пух и прах женщинами из мира гламура, в котором он вращался. Возвращаясь с коктейль-вечеринки или званого ужина, он редко рассказывал о том, что там происходило, предпочитая сосредоточивать свое внимание на любимой. Несмотря на свое положение главы развивающегося роскошного бренда, он не считал себя «знаменитостью» в современном значении этого слова и всегда жил довольно экономно. Полагаю, он, будучи сыном своих родителей, которые знавали трудные времена, отчасти унаследовал их осмотрительность.
В сущности, в моем отце вообще было мало того, что ассоциируется у большинства людей с брендом GUCCI.
Он действительно создал выдающийся феномен, но сделал это без всякой задней мысли вроде «посмотрите на меня, разве я не чудо?». Он действовал в соответствии с собственным представлением, поддерживая высокие стандарты, заложенные его отцом. В нем было инстинктивное чутье, смесь креативности и предпринимательства, которые проявились в идеальное время. Он был подобен художнику, рожденному творить, только холстом ему служила мода, а кистью были товары, которые он умел координировать с уникальным чувством стиля.
Людям порой бывает трудно отделить то, что они видят в наших магазинах, от нашей повседневной жизни. Хотя мой отец владел виллой Камиллучча с ее многочисленной прислугой и официальными ужинами, это было скорее ради блага семьи и чем-то вроде развлечения. Он не был снобом и не бахвалился тем, что имел. Вообще говоря, его частная жизнь имела мало общего с гламуром и роскошью, которые ассоциируются с его брендом. Приходя домой, он снимал пиджак и садился ужинать, довольствуясь простыми блюдами из пасты. Ему вполне хватало бокала кьянти и обычной, «честной» еды, без икры и шампанского.
В те первые дни, всякий раз, разлучаясь с моей матерью, он скучал по ней так отчаянно, что снова брался за перо. То любовное письмо доставляли с огромным букетом цветов, то он изливал душу в словах, написанных синими чернилами. «Я ощущаю твое присутствие во всем, что делаю, во всех решениях, которые принимаю, — писал он из Манхэттена. — Как-то раз ты велела мне перестать писать „чепуху“, а вместо этого писать о том, чем я занимаюсь и т. д. Так вот, я занимаюсь тем, что постоянно думаю о тебе, желаю тебя и мечтаю обо всем том, что мне хотелось бы сделать с тобой».
Во время необыкновенно жаркого лета 1960 года он находился в Риме, рядом с ней, когда почти все римляне, как обычно, покинули знойный город. Самый жаркий день того года выдался 22 августа, когда температура достигла +37 градусов. Это была та неделя, когда в Вечном городе открылись XVII Олимпийские игры. Лучшие моменты Игр показывали по телевидению еще со времен берлинской Олимпиады 1936 года, но эти Игры были первыми, которые транслировались в Соединенных Штатах и по всему миру. По такому случаю был построен новый стадион, и некоторые исторические памятники, например базилика Максенция и Аппиева дорога, использовались для спортивных состязаний, чтобы продемонстрировать самые известные исторические сокровища города.
Хотя значительная часть делового и торгового Рима была закрыта на ежегодные каникулы, включая и магазин Гуччи, моя мать получила роскошную возможность смотреть величайшие в мире спортивные соревнования на экране новенького черно-белого телевизора. Папа купил его, чтобы она и бабушка могли смотреть свои sceneggiati — популярные итальянские мелодрамы, основанные на классической литературе и разбитые на небольшие эпизоды.
Моя бабушка, которой больше не нужно было работать, в беспокойном забытьи лежала на диване, ослабленная вирусом, который вывел ее из строя на несколько недель. Бледная и изнемогающая от жары и высокого давления, она тем не менее утверждала, что поправляется. Только 1 сентября, в один из самых жарких дней, когда она совсем сдала, мама поняла, насколько серьезно ее состояние.
— Бруна… мне нехорошо, — с трудом выдохнула бабушка, и мама сразу же позвонила в офис отцу, но ей сказали, что он на встрече и поговорить с ним нельзя. К тому времени, как он получил ее сообщение и прислал личного врача, маму нашли без сознания рядом с бабушкой.
Делия умерла. После целой жизни тяжелой работы и трудного брака ее сердце попросту не выдержало. Ей было пятьдесят пять лет.
Она похоронила мужа, вырастила детей, увидела, как они нашли собственный путь в этом мире. Жизнь вместе с моей матерью в Балдуине должна была стать для нее ярким новым началом, и ее внезапная кончина, должно быть, явилась для мамы ужасным потрясением.
Осиротевшая, оставшаяся, в сущности, без родственников, о которых стоило бы упомянуть — после отчуждения сестры и брата, — моя мать была безутешна. Оглушенная дозами успокоительных средств, она слегла и была слишком надломлена, чтобы присутствовать на похоронах, которые состоялись на том же кладбище, где был предан земле мой дед по матери, Альфредо.
Мой отец взял на себя все хлопоты и в отсутствие матери позаботился о том, чтобы церемония прошла гладко. Франко прилетел домой с Сардинии, была и Габриэлла вместе со своей семьей. Им хватило одного взгляда на изысканно одетого джентльмена, который оплатил панихиду, чтобы сразу понять, кто это пошел на такие жертвы и почему их сестра с матерью жили в Балдуине. Они обменялись понимающими взглядами, но вслух ничего не сказали, и вскоре после короткой панихиды все разъехались, каждый в свою сторону.
Внезапного осознания своей полной изоляции в этом мире вполне хватило, чтобы у матери сдали нервы. За сравнительно небольшой отрезок времени она потеряла обоих родителей, отдалилась от родственников, отказала жениху, забеременела, бросила любимую работу и жила в постоянном страхе разоблачения. Предыдущий год жизни вместе с бабушкой, возможно, был для нее самым счастливым, но теперь женщины, к которой она была болезненно привязана с детских лет, больше не было, и мама не могла представить себе мир без нее.
Теперь у нее оставался только мой отец, который, как она боялась, почти наверняка умрет раньше нее: «С этого дня я жила в постоянном смертельном страхе, что он тоже скоропостижно скончается, оставив меня бездомной и осиротевшей. Он все время уверял меня, что у него отличное здоровье, но я-то знала, что он никогда не будет зависеть от меня так, как зависела я, и эта мысль приводила меня в ужас».
Почти бесчувственная от скорби, моя мать оставалась в постели на попечении врача и неброской governante, гувернантки, молодой испанки по имени Мария, которая прежде работала у моего отца горничной на вилле Камиллучча. Однако что бы он ни делал для моей матери, она, похоже, никак не могла избавиться от депрессии.
Ближе к концу года он не на шутку встревожился — особенно учитывая, что приближалось ее первое Рождество без бабушки, — и купил ей билет в Нью-Йорк на теплоход «Леонардо да Винчи». Мария поехала с ней в качестве дуэньи, а он пообещал присоединиться к ним вскоре после Рождества.
Это может показаться невероятным, однако моя мать полностью преобразилась через считаные дни пребывания на борту этого роскошного лайнера. Смена обстановки совершенно изменила ее настроение. Расслабляясь в великолепной каюте, самая молодая девушка, плывшая первым классом, она погрузилась в мир фантазий, где возродила себя. Будучи ребенком, она наблюдала, как ее мать шила красивые платья, и воображала себе иную, гламурную жизнь. Находясь в открытом море, свободная от чужих представлений о ней, она могла носить такие наряды и наконец осуществить свои грезы.
Когда я думаю о ней сейчас, мне трудно в это поверить, но история, которую она поведала о себе другим пассажирам, была такова: она — невеста успешного юриста, который женится на ней, как только она прибудет в Манхэттен. Возможность притвориться той, кем она не была, дарила ей удивительную свободу и позволяла воображению свободно парить. Всю свою молодую жизнь она оставалась просто Бруной Паломбо — послушной дочерью властного отца и девушкой, чья жизнь вращалась вокруг традиции и долга. Теперь же она была недосягаема для всей паранойи и риска скандала, которые преследовали ее в последнее время. Она не только завела новых друзей; ей вручили приз как самой красивой молодой женщине на борту.
Когда отец звонил, чтобы поговорить с ней через радиорубку, он поначалу удивлялся, узнавая, что ее нет в каюте. Где же она может быть? — недоумевал он, прогоняя ревнивые мысли. Когда это случилось снова, далеко не в первый раз, он впал в раздражение и бросил радиооператору: «Неужели так трудно найти одну пассажирку? Или вы полагаете, что она прыгнула за борт поплавать?!» Пока он возмущался, та женщина, которую продолжал называть в своих письмах «вихрем, лишившим покоя все [его] существо», завоевывала в его отсутствие новые сердца, сидя за капитанским столиком.
Но однажды пронизывающе холодным ноябрьским утром, когда теплоход дал гудок и вошел в глубокие воды реки Гудзон, приближаясь к острову Манхэттен, фантазии моей матери угасли. Строго следуя инструкциям отца, она надела теплое шерстяное пальто и вышла на палубу, чтобы увидеть статую Свободы, прорисовывающуюся сквозь холодный туман. Как и многие итальянцы, она мечтала когда-нибудь посетить Соединенные Штаты. Она слышала, с каким энтузиазмом мой отец рассказывал о Нью-Йорке, необыкновенном городе, который ему полюбился. И вот она была здесь — ей это удалось!