Моего отца было не так-то легко запугать, и эти ядовитые письма, несомненно, разозлили его, когда запинающийся сын показал их ему, однако он почти ничего не сказал и ничем не выдал своих эмоций. Он знал, что у Джорджо и Олвен близкие, доверительные отношения, и сын, естественно, бросится ее защищать.
Однако моя мать окончательно потеряла присутствие духа. После нескольких лет, когда им удавалось скрываться, оставаясь на виду у всех, их все-таки уличили.
«Я стала одержима желанием узнать, кто написал эти ужасные письма, — рассказывала она мне потом. — Чего этот человек хотел? В них содержалось столько личной информации, что я начала подозревать всех, даже Николу».
Проведя собственное расследование, отец сообщил маме о предательнице. Ею оказалась одна из ее доверенных подруг — женщина, которая знала о ней буквально все. Что еще хуже, она вступила в сговор с кем-то из членов его семьи, и они вместе все это подстроили. Разумеется, не обошлось без скрытого мотива: когда все выплыло на свет, мой отец уклончиво согласился с предложением избегать любого дальнейшего противостояния и положить конец всей этой истории.
Этот опыт оставил жестокую отметину в душе моей матери. Она не просто оказалась обманута близкой подругой — предательство подорвало ее доверие почти ко всем. Впервые в жизни она пришла к осознанию, что — не считая опасных юридических последствий связи с моим отцом — были и другие неприятные моменты, о которых она никогда не задумывалась, и не последнее место среди них занимала зависть тех, кого она считала друзьями.
Однако если мама испугалась, что этот зловещий визит посланницы Олвен положит конец их с папой отношениям, то она ошибалась. Когда она в слезах пересказала ему, слово в слово, что случилось в тот день, мой отец пришел в такую ярость, что на него страшно было смотреть. Хотя ей доводилось видеть собственными глазами, как он спускает собак на коллег, и слышать истории о том, как он выходил из себя в иные моменты, она никогда не видела его столь свирепым.
Когда он услышал ее рассказ о том, что Олвен предложила избавить ее от ребенка, внутри него словно лопнула струна. С лицом мрачнее тучи он сразу же уехал на виллу Камиллучча, чтобы переговорить с женой, с которой прожил сорок лет. Моя мать так и не узнала доподлинно, что происходило во время их бурного разговора, но впоследствии он уверил ее, что рассказал Олвен все о нас с мамой, подчеркнув в недвусмысленных выражениях свою неизменную любовь к нам обеим.
— Даже не пытайся совершить нечто подобное! — напоследок предостерег он Олвен.
Она и не пыталась.
Травмированная этим переживанием и по-прежнему полная леденящего страха перед будущим, моя мать решила начать экономить каждую лиру из тех денег, которые отец давал ей на расходы.
«Те украшения были чудесны, — рассказывала она мне, — но я не могла бы купить на них еду в случае необходимости».
Вместо того чтобы растрачивать деньги, которые он давал ей на оплату продуктов, услуг няни, одежды и домашней утвари, она шла на определенные жертвы: урезала расходы на хозяйство или решала, что можно обойтись без новых туфель. Не желая давать маме полную свободу действий, мой отец выделял ей столько средств, сколько сам полагал достаточным, не зная, что она откладывает деньги на черный день наподобие муравья, собирающего крохи.
Примерно в это время в нашей жизни появился второй мамин «ангел». Ее звали Морин; это была прагматичная молодая женщина из Сандерленда, что на севере Англии, которая откликнулась на объявление, размещенное моим отцом в журнале «Lady». Она сразу понравилась моим родителям, и они тотчас предложили ей работу. Мой отец всегда питал слабость ко всему британскому и хотел, чтобы меня воспитывала британская гувернантка и я смогла выучить английский язык — хотя ее явный тайнсайдский диалект, возможно, был не совсем тем британским английским, который он имел в виду.
Наша непридуманная Мэри Поппинс была примерно одного возраста с моей матерью; у нее были короткие рыжие волосы, понимающая улыбка, и она носила практичные туфли. Маме нравилось в ней все. Морин даже немного говорила по-итальянски, а мама с грехом пополам объяснялась по-английски, в результате они без проблем общались, переключаясь с одного языка на другой.
В младенчестве я требовала постоянного внимания, и Морин была только рада мне его уделять. Она называла меня «Поппет», то есть куколка, и «цветочек», и ухаживала за мной так, как моя мать просто не умела. Будучи без меры энергичным ребенком, который громко заявлял всем о своем существовании, по вечерам я отказывалась ложиться спать, стоя в своей кроватке и грохоча деревянными перекладинами ограждения, пока они не ломались. Бедняжка Морин терпеливо сидела рядом со мной, упираясь ногами в ограждение моей кроватки, чтобы не позволить мне разнести его, и пыталась читать книгу, пока у меня, наконец, не иссякала энергия.
Днем я была столь же беспокойной, хватая все, до чего могла дотянуться, и разрывая в клочья газеты. В отчаянии моя мать часто восклицала: «Вот уж копия своего отца! Должно быть, это наследственное». Будучи неопытной матерью, она ни за что не справилась бы со мной в одиночку.
По крайней мере, теперь, когда мы с мамой были разоблачены, в секретности стало меньше нужды, что, должно быть, принесло немалое облегчение всем сторонам; но моим родителям по-прежнему приходилось смотреть в оба и блюсти приличия. Единственным плюсом было то, что, как бы ни негодовала Олвен, она никогда не пошла бы на такую глупость, как выдать мужа властям. Последствия подобного скандала разрушительно сказались бы на ней и ее детях, чье благополучие зависело от успеха семейного бизнеса.
У моего отца были и другие поводы для размышлений, не в последнюю очередь — вопрос о том, как соответствовать росту спроса, последовавшему за рекомендацией принцессы Грейс Монакской. Бывшей голливудской актрисе Грейс Келли, воплотившей в жизнь сценарий «Римских каникул» и вышедшей замуж за своего принца, суждено было стать одной из самых верных поклонниц стиля GUCCI. Всякий раз, когда она входила в магазин на виа Кондотти, за ней следовали такие толпы папарацци и приветствовавших любимую актрису зевак, что карабинерам приходилось осаждать их. Во время одного визита в миланский магазин она спросила шелковый шейный платок с цветочным принтом. Стыдясь сказать «нет», мой дядя Родольфо поспешил заверить ее, что он сейчас разрабатывает данную линейку товаров и она будет первой, кто получит образец. Платок «Флора», специально созданный для нее, стал еще одним международным бестселлером, который способствовал популярности бренда GUCCI по всему земному шару.
В ответ на рост продаж мой отец решил переселить первоначальный флорентийской магазин на виа Торнабуони, главную артерию шопинга в этом районе, и организовал предрождественскую церемонию, чтобы отметить торжественное открытие магазина в 1966 году. Его сын Паоло и мой дядя Васко тем временем наблюдали за строительством новой фабрики в Скандиччи, на окраине города.
Однако планы отца едва не рухнули, когда в начале ноября из-за ливневых дождей река Арно вышла из берегов. Застигнутые врасплох потоками воды и грязи, не менее сотни людей погибли, тысячи остались без крыши над головой, а город Медичи лишился одного из своих лучших произведений искусства. Склад на виа делла Винья Нуова, полный товаров, которые следовало отправить в новый магазин в ближайшие недели, был быстро затоплен. Пока уровень воды в реке поднимался, а мой отец бессильно следил за новостями из Рима, его сыновья Паоло и Роберто вместе с Васко и несколькими сотрудниками героически спасали все, что могли, перенося товары на второй этаж. Они сумели спасти даже мебель, прежде чем наводнение прорвалось сквозь запертые двери, заполнив помещения магазина почти двухметровой толщей ила и сора.
Все это время мой отец лихорадочно следил за теленовостями и пытался по телефону выяснить, что происходит в городе. Позже в тот день он позвонил моей матери. По ее словам, она редко слышала его в более взвинченном состоянии. «Это катастрофа! Надеюсь, что все живы и в безопасности!» — восклицал он. К его безмерному облегчению, в итоге выяснилось, что все сотрудники GUCCI были вне опасности и благодаря быстрому принятию решений им даже удалось спасти бо́льшую часть товаров.
Подобно тому как папу воспитывали в духе конкуренции с братьями, так и он воспитывал своих сыновей, но в данном случае они отложили в сторону соперничество и объединили усилия.
— Для сплочения семьи всегда требуется нечто подобное. Я очень горжусь ими! — говорил он моей матери, прежде чем следующим поездом выехать из Рима и проверить, что еще необходимо сделать. Жители Флоренции тоже сплотились, вызывая восхищение всего мира, и им помогали волонтеры из разных стран, включая и многих знаменитостей, в результате чего родной город моего отца со временем был восстановлен в своем прежнем великолепии.
Моя мать знала, что бизнес был для папы всем, и понимала его потребность в таком плотном личном участии, однако с каждым разом, когда он уезжал, она все сильнее ощущала себя брошенной. Как бывало и прежде, к ней возвращалась бессонница, и она лежала в постели по ночам, с тревогой об избранном ею пути и о том, к чему он в итоге приведет. Безработная мать-одиночка с ребенком, она чувствовала себя бесполезным существом. Ее зависимость от отца была полной — финансовой, физической и эмоциональной.
«У меня не хватало мужества уйти, — рассказывала она мне. — Куда бы я пошла? Как бы мы жили? Что сказали бы люди о незамужней матери? Я попалась в ловушку».
Из-за подавленности и нарастающего ощущения собственной беспомощности ей казалось, что она утратила способность принимать простейшие решения и стала все больше полагаться на Морин.
Мой отец делал все, что было в его силах, стараясь развеселить ее, когда оказывался в Риме, но она все больше отдалялась, часто проводя весь день в постели наедине со своими мыслями. Как-то раз, знойным воскресным днем летом 1965 года, когда она совершенно пала духом, ему пришла в голову блестящая идея. Было нестерпимо жарко, и он предложил, чтобы мы все поехали на виллу Камиллучча и провели этот день у бассейна.