— Ты с ума сошел?! — воскликнула моя мать, думая об Олвен, но отец успокоил ее, сказав, что его жена проводит лето в Англии и прислуги на вилле осталось совсем немного. Ее пришлось уговаривать снова поехать в дом, в котором она была только однажды, на летней корпоративной вечеринке, казавшейся теперь далеким воспоминанием. Однако при участии Морин отец в итоге выманил ее из душной квартиры на виллу в холмах, с ее просторными лужайками и покачивающимися на ветру кипарисами.
Как, должно быть, странно было моей матери вновь переступать порог семейного дома Альдо и Олвен! Это место символизировало другой мир, в котором он жил, ту часть его жизни, какая протекала без нее. Как бы муж и жена ни отдалились друг от друга, возникало явное ощущение того, что мама вторгается в чужую близость, находясь в этих стенах.
Я в свои два года была слишком маленькой, чтобы запомнить этот день, но когда смотрю на фотографию, на которой мы сидим у бортика бассейна, то вижу, каким счастливым был мой отец и какой удивительно спокойной выглядела моя мать в своем купальнике и шелковом шарфике на голове. Для защиты от свирепого августовского солнца на мне был маленький чепчик и вязаный жакетик, а мама крепко держала меня, чтобы я случайно не свалилась в воду. Однако все мое внимание, похоже, было устремлено на Морин — моего собственного ангела. И именно ангелом она проявила себя, когда через несколько месяцев мать попросту исчезла из моей жизни.
Должны были пройти годы, прежде чем я точно узнала, что́ тогда случилось, но даже тогда дошедшие до меня подробности были отрывочными. Никто из моих родителей не был готов обсуждать со мной один из самых странных эпизодов маминой жизни.
— Я не могла спать, — вот и все, что она говорила потом. — У меня было слишком много мыслей. Жизнь стала невыносима.
К тому времени, когда мне исполнилось три года, врач диагностировал у матери клиническую депрессию. Он порекомендовал отцу обратиться за помощью к психиатру. Увы, аналитик, к которому он ее направил, влюбился в нее и стал строить козни ее союзу с папой и компании GUCCI. Поддавшись на его убеждения, мама начала воспроизводить его риторику.
— Это ты сделал меня такой, Альдо! — обвиняла она.
Отец настолько разозлился на него за «промывание мозгов» моей матери, что явился на один из сеансов и вылил свою ярость на психотерапевта. Он не позволил моей матери продолжать сеансы, но уже того, что мама внезапно лишилась влияния этого новоявленного Свенгали[32], было вполне достаточно, чтобы чаша переполнилась.
Я была слишком мала и не понимала происходящего, а моя мать отказывалась об этом говорить; но, похоже, она перенесла чувствительный нервный срыв. Мой отец, безусловно, опасался за состояние ее рассудка и был в ужасе, видя, что его любимая женщина не в состоянии нормально функционировать. У него просто не осталось иного выбора, кроме как последовать совету врача, который рекомендовал маме провести некоторое время в клинике для лечения бессонницы, la cura del sonno, пока сон не восстановится. Кроме того, врачи настаивали, чтобы она не имела никаких контактов с внешним миром и ее оставили в покое, по крайней мере на первых порах. Спустя некоторое время мой отец сможет разговаривать с ней по телефону, заверили врачи. Моя мать одобрила эту идею, несомненно с нетерпением дожидаясь возможности получить передышку от своего личного ада. Зная папу, уверена, что он не считался с расходами. Мне известно: ей настолько понравилось в клинике, что даже после возвращения домой она временами добровольно ложилась туда на пару дней, «чтобы немного отдохнуть».
Эти события были, пожалуй, наиболее драматичными для отца, поскольку представляли собой те редкие моменты в его жизни, когда он ощущал собственное бессилие и чувствовал свою вину за то состояние, в котором она оказалась. Мама говорила, что никогда не забудет выражения му́ки на его лице, когда он собирался уехать и оставить ее в клинике. Едва не плача, он сказал ей:
— Я подарю тебе луну и звезды, Бруна. Скажи мне, что я должен сделать, чтобы все исправить?
У меня вообще не осталось бы никаких воспоминаний об этом периоде нашей жизни, если бы не инсайт[33] у гипнотерапевта, с которым я встретилась в Калифорнии лет сорок спустя. Проследив мою жизнь в обратном порядке до самого детства, он выявил травму, случившуюся, когда мне было три года, и спросил меня, что тогда происходило. В поисках ответа на этот вопрос я позвонила матери, которая просветила меня и объяснила, что несколько месяцев я оставалась наедине с Морин. Этот эпизод усугубил мое собственное чувство заброшенности, объяснил терапевт, во многих аспектах повлияв на мои дальнейшие отношения.
«Мамочке пришлось уехать, Поппет. Она плохо себя чувствует», — вот и все, что говорила мне в то время Морин. Она полностью посвятила себя моему благополучию, водила гулять, читала вслух и постоянно разговаривала со мной. Наше общение было до такой степени плотным, что мне даже сны начали сниться на английском. Она заменила мне настоящую мать. В то лето Морин собрала меня, и мы вместе с ней отправились в большое приключение — в Сандерленд, на свадьбу ее сестры. Я была только «за». Меня представили родственникам Морин как «цветочек», и все ужасно суетились и квохтали надо мной, разговаривая с тем самым акцентом, который я привыкла слышать у себя дома. Она, как позднее сама признавалась, была «невероятно довольна».
Глядя во все глаза и слушая во все уши, я не могла поверить, что жизнь огромной семьи Морин всегда проходит в таком гаме и шуме. Будучи единственным ребенком, я в основном росла без социального опыта взаимодействий такого рода, и оказаться среди столь теплых и ярких людей мне было внове. Подруги и родственники Морин щипали меня за щечки, ерошили мне волосы и подбрасывали на руках. Они кружили меня по комнате и осыпали поцелуями. Я хихикала и вопила от восторга, впитывая всю эту любовь, как губка.
Тот уик-энд открыл мне глаза. Никогда прежде я не была частью большой, счастливой семьи, и благодаря Морин смогла подпитываться воспоминаниями об этом еще многие годы.
Глава 12Любовный роман Gucci с Голливудом
Всем нам знакомое обсессивное поведение может со временем прогрессировать до различной степени. Часто оно начинается с малого, но, если оставлять его признаки без должного внимания, обсессия может перерасти в компульсию[34], а то и нечто похуже.
Хотя в детстве я была довольно беззаботным ребенком, с возрастом стала ощущать, что определенно унаследовала от матери склонность к упорядоченности. Окружающие нередко называют меня перфекционисткой, а это качество вполне может стать сродни одержимости. Я научилась сдерживать свою потребность в абсолютной «правильности» всего на свете и спокойнее воспринимать недостатки и изъяны, возникающие на моем жизненном пути. Увы, моей матери это удавалось далеко не всегда.
К тому времени, когда она окончательно выписалась из клиники, где лечилась от бессонницы, у нее появился новый диагноз — «комплекс вины». Медицинские справочники описывают это состояние как обсессивное расстройство, при котором у пациента развивается параноидная неспособность справиться с чувством стыда.
Человек становится одержим идеей, что когда-то совершил неправильный поступок и теперь обречен все делать неправильно.
Больной начинает обвинять себя во всех смертных грехах.
Чувство вины было внутренне присуще моей матери и, по моему мнению, отчасти порождено ее католическим детством. Его, несомненно, усугубили роман с моим отцом и необходимость держать самую большую и важную часть маминой жизни в секрете.
В раннем детстве я по малолетству не понимала, что происходит, и ее медицинский диагноз не влиял на мои повседневные дела. Морин часами гуляла со мной, чтобы я не путалась у матери под ногами. Отец, когда бывал в Риме, навещал нас чаще, и я обожала его приезды, потому что он всегда фонтанировал жизнью и идеями. Незадолго до описываемых событий он присмотрел превосходное место на римских холмах, где планировал построить дом, и думал, что это идеально подойдет нам с мамой. Однако его восторгам не суждено было прожить долго. Когда врачи озвучили рекомендации для маминого выздоровления, эта информация сильно повлияла на нашу дальнейшую жизнь.
— Она чувствует, что слишком долго скрывалась и больше не может этого делать, — предупредили врачи моего отца. — В Риме слишком много мест, связанных с неприятными воспоминаниями. Ее необходимо удалить от источника несчастий. В другой стране, в ином окружении она расцветет и сможет начать новую жизнь.
Моя мать, которая полностью доверяла советам специалистов, согласилась с ними. Принимая ее интересы близко к сердцу, мой отец, не откладывая дело в долгий ящик, взялся за разработку альтернативного плана. Мы должны были вернуться в Лондон, поселившись в квартире в нашем прежнем районе, и снова вместе с нами будет жить Никола Минелли.
Когда мы немного упорядочили наш лондонский быт, Морин по-прежнему каждый день выводила меня на прогулку, чтобы мама могла отдохнуть. Мы шли пешком в Гайд-парк, чтобы кормить уток, или ездили на красных двухэтажных автобусах по музеям и кинотеатрам. Мы ходили к лондонскому Тауэру и Букингемскому дворцу, где я заглядывала в просветы между прутьями ограды и спрашивала: «А королева сейчас там? А она нас видит?» Морин была страстной читательницей и вскоре пробудила интерес к книгам и во мне. К трем годам я умела читать и писать — факт, который производил впечатление на всех. Больше всего мне нравились книги издательств Ladybird, Penguin Readers и детективные истории Энид Блайтон из серии «Великолепная пятерка», особенно если в них описывалась семейная жизнь.
— Каково это, иметь брата или сестру? — спрашивала я Морин. Или: — А у всех детей мамочка и папочка живут вместе?