Я часами просиживала над книгами днем, а потом не могла дождаться минуты, когда можно будет дочитать книжку ночью, забравшись с фонариком под одеяло. Я обожала игру слов, воображаемые миры и ощущение приключений, которое они создавали в моих мыслях.
Мой реальный мир оказался не менее захватывающим, поскольку через пару месяцев мы снова были в пути.
— Центральный Лондон — не место для воспитания нашей дочери, и мы должны определить ее в хорошую школу, — сказала мама папе. — Я бы хотела иметь собственный небольшой дом с садом.
С помощью одного из своих лондонских сотрудников папа нашел нам дом в псевдотюдоровском стиле в пригороде Хендона, к северо-востоку от города. Выбранный им район оказался в самом центре ортодоксальной еврейской общины. Над нашей входной дверью была привинчена мезуза[35] со стихами из Торы, а нашими соседями были евреи-хасиды, которые носили ермолки и пейсы. Я, точно завороженная, смотрела из окна спальни, как они отправляли религиозные обряды в своем саду, где выстроили маленький дом для молитв, и каждую субботу облачались в свои лучшие одеяния для шаббата. Это был невероятно далекий «культурный прыжок» в сторону от всего того, что мы знали в Риме, и, хотя я лично была в восторге, думаю, мамино чувство неприкаянности только усилилось.
Тем не менее она настроилась приспособиться к новому окружению и сразу же принялась обживать дом. Удовлетворяя свою потребность в порядке, она организовала ремонт в каждой комнате. На это время меня отослали в маленькую местную подготовительную школу. Ею руководила директриса по имени мисс Маккарти, чопорная старая дева средних лет, которая, казалось, непрестанно нависала надо мной. «Ты способна на большее, Патрисия», — говаривала она, подталкивая меня увесистой рукой, слишком чувствительно для четырехлетнего ребенка. Я жила в страхе перед ее острым языком и подзатыльниками, не понимая, почему она питает ко мне такой пристальный интерес, пока до меня не дошло, что моя фамилия была символом денег и престижа для ее небольшого заведения.
Я была прилежной ученицей и хорошо успевала по большинству предметов, особенно по английскому языку. Когда приезжала домой после школы, Морин усаживала меня за кухонный стол и наливала мне стакан молока, в то время как я читала вслух на языке, которым моя мать все еще не овладела, несмотря на еженедельные уроки. Бегло читая книжки про Питера и Джейн, временами я поднимала глаза на маму и всегда радовалась, видя, как она мне улыбается.
Наши соседи, должно быть, считали нас странной семьей: красивая, но печальная молодая итальянка, рыжеволосая англичанка и пятилетняя девочка-билингв с косичками. Еще необычнее было то, что я играла вместе с другими детьми на улице и беззаботно рассказывала им:
— У меня две мамочки: одна — печальная, а другая — веселая.
Полагаю, после этого все уверились, что моя мать и Морин — лесбиянки.
В «веселой мамочке» вскоре было не узнать ту женщину, которая когда-то вошла в нашу семью. Благодаря моей матери Морин сменила очки на контактные линзы, изменила прическу и выправила прикус. Ее гардероб пополнился вещами, выгодно подчеркивавшими ее фигуру. Практичную обувь сменили более женственные туфельки. Перемена была разительной. Моя мать говорила: «Я всегда знала, что внутри скромной серой уточки скрывается лебедь! Она стала очень хорошенькой и была к нам необыкновенно добра. Морин была нашим становым хребтом, и она любила тебя, Патрисия, как свою родную дочь».
Мне, маленькой, преображение Морин не бросилось в глаза. Я вообще замечала в ней только хорошие качества. Она была настоящим кладезем знаний и всегда вслушивалась в мои бесконечные вопросы. Морин стала частью нашей маленькой семьи, и я знала, что, когда понадобится, могу на нее рассчитывать.
Морин всегда заботилась и о моей матери.
— Поглядите-ка на это, — однажды сказала она маме, положив ей на колени газету. Статья была о том, как виолончелист Иегуди Менухин в занятиях йогой нашел спасение от депрессии. Через считаные дни Морин нашла для мамы индуистский ретрит[36] в нескольких километрах от нашего дома, в Хэмпстеде, и предложила ей попробовать заняться йогой.
Так Сари Нанди, йог из Калькутты, одевавшийся как английский джентльмен, вошел в жизнь моей матери и стал ее следующим «ангелом». Женатый на немке и имевший четверых детей, он утверждал, что раса и религия не имеют значения. «Бога можно найти повсюду и во всем, если только дать себе труд поискать его», — говорил он. Добрый человек с живыми глазами, который подарил мне книгу стихов при первой же нашей встрече, он вскоре стал наставником моей матери. «Ты провела все эти годы в молчании, Бруна, так что теперь поведай мне свою историю», — сказал он ей. И она впервые в жизни это сделала.
«Он был просто кудесником, — рассказывала мать. — И помог мне обрести свободу от психологических мук».
Однако, несмотря на все старания мамы, ей так и не удалось овладеть его техниками йоги, и она жаловалась:
— Я просто не могу так изогнуться!
С энтузиазмом, свойственным обсессивным людям, она полностью принимала и другие его учения и с нетерпением ждала возможности рассказать о них моему отцу, хотя и понимала, что прагматичного дотторе Гуччи вряд ли это заинтересует. Папу, конечно, веселило ее внезапное тяготение к постижению духовной жизни; но главное — он почувствовал облегчение, когда она стала хоть чем-то интересоваться. Довольный тем, что видит ее в таком приподнятом состоянии духа, он взял ее с собой в следующую поездку в Калифорнию, где планировал открыть очередной магазин, и уже писал ей из Нью-Йорка: «Я рассчитываю на твою помощь!»
Проблема заключалась в том, что он никак не мог выбрать место для этого магазина. В Лос-Анджелесе улицы казались ему в основном безлюдными, и он не мог представить, как розничная торговля может жить и процветать без толп прохожих на улицах. Поэтому он решил присмотреть место в Сан-Франциско, «городе у Залива», который ему описывали как самый европейский среди американских городов. У матери впечатление от этого города оказалось совсем иным. Сан-Франциско в 1960-е годы был насквозь пропитан духом свободной любви, психоделических наркотиков и бунтарского настроя. Качая головой, когда они бродили по улицам, наблюдая бесчисленных битников в джинсах, футболках и афганских дубленках, она настойчиво говорила ему:
— Это неправильно, Альдо. Нет, совершенно неправильно! Тебе нужно быть в Беверли-Хиллз. Именно там живут все кинозвезды.
Мой отец не привык, чтобы кто-то оспаривал его планы, тем более его интуиция до сих пор всегда была на высоте. Пусть мама когда-то и работала в фирме GUCCI, из этого вовсе не вытекало, что она понимает суть глобальной коммерции. С другой стороны, ее юношеский энтузиазм в отношении знаменитостей, которые могли обеспечить рекламную поддержку отцовским товарам, был заразительным, а такие персоны, как принцесса Грейс[37], уже творили чудеса для бизнеса в Италии; он решил, что стоит прислушаться к ее словам.
По ее настоянию они вылетели в Лос-Анджелес и отправились смотреть «Беверли Уилшир» — «дом вне дома» для таких звезд, как Элвис Пресли и актер Уоррен Битти. Этот отель располагался на углу довольно непритязательной улицы под названием Родео-драйв. Там, в доме номер 273, в 1961 году бизнесмен швейцарского происхождения Фред Хайман открыл свой роскошный бутик Giorgio Beverly Hills и заложил основу новой модной тенденции. В его магазине имелся бассейн, бар и библиотека для развлечения мужей, чьи жены были заняты примеркой новейших моделей одежды.
— Вот это то самое место, Альдо! — восклицала моя мать, когда они, взявшись за руки, шли по Родео-драйв в свете яркого солнечного дня. Здесь было не особенно многолюдно, и многие магазины торговали повседневными товарами и услугами, какие можно найти в любом обычном районе, но местная публика была модно одета, и нигде не было видно ни одного хиппи. Мой отец обещал подумать.
Конечно, размышляя над ее предложением, он не догадывался, что она втайне манипулировала им. С тех самых пор, как моя мать была заперта в ловушке лондонской квартиры с Николой и мной, убивая время за бесконечным просмотром телесериалов, она знала, что величайшая мечта Николы — жить в Калифорнии. Если бы магазин GUCCI открылся в Беверли-Хиллз, Никола мог бы работать одним из менеджеров и осуществить свои мечты: это стало бы весомой благодарностью матери за все, что он сделал для нас.
Ее хитрый план сработал, и через пару месяцев мой отец вернулся в США, чтобы присутствовать при открытии стильного двухэтажного магазина по адресу: Родео-драйв, дом 347, стоя рядом с радостным Николой. Это было началом любовного романа GUCCI с Голливудом, который не угас по сей день. Фрэнк Синатра так обрадовался, что компания решила открыть свой филиал в Лос-Анджелесе, что послал своего секретаря, чтобы тот купил ему пару лоуферов еще до того, как магазин открылся для публики. Джон Уэйн, Софи Лорен и Элизабет Тейлор стали его регулярными покупателями. Как правильно предсказывала моя мать, рекомендации знаменитостей действительно творили чудеса для торговли. Кроме того, появление магазина превратило Родео-драйв в модный адрес, где в 1970-х годах открыли свои филиалы такие модельеры, как Ив Сен-Лоран и Ральф Лорен, а в 1985 году там распахнул двери первый американский магазин Шанель.
Надо отдать должное моему отцу, он рассказывал всем заинтересованным лицам, что это моя мать сумела оценить потенциал этого места, а не он сам. Во время торжественной церемонии вручения ему символического «ключа от Беверли-Хиллз» спустя пару лет он сказал собравшейся толпе:
— Я должен поблагодарить свою молодую жену Бруну, потому что именно она убедила меня открыть магазин в вашем прекрасном городе — и оказалась права!
Когда моя мать услышала, что он публично назвал ее своей женой и выразил ей благодарность, она была очень польщена.