GG, тканевый интерьер в тон, эмблему из переплетенных символов GUCCI из 24-каратного золота, отделку рулевого колеса, роскошные сиденья и фирменные красно-зеленые «конные» ремни. Любой, кто готов был заплатить дополнительно 7000 долларов, получал подобранный по цвету набор чемоданов и сумок. Этот проект дизайнерских автомобилей, который стали называть «большим папочкой», явился одним из первых примеров сотрудничества бренда класса премиум и производителя автомобилей, продолжив дорогу для многих последователей.
Хотя папа никогда не был склонен к показной роскоши, он зарезервировал модель темно-синего цвета для себя, держал ее в Палм-Бич и ездил на ней в магазин на Уорт-авеню и обратно. Мама считала ее слишком кричащей и отказывалась приближаться к ней, предпочитая водить свою небесно-голубую «Севилью», которую парковала рядом с отцовской машиной в нашем гараже.
Примерно в это время отец решил подарить по 3,3 процента своей половинной доли в компании каждому из сыновей, будучи уверен, что они в любом случае поддержат его в совете директоров. Мой брат Паоло особенно выиграл от этой сделки, поскольку кончина дяди Васко означала, что он также приобрел контроль над главной фабрикой во Флоренции и теперь имел значительный вес в семейном бизнесе.
Вероятно, по случаю этой новой договоренности, а может быть, просто потому, что счел момент подходящим, папа решил попросить сыновей собраться на особую встречу.
— Вам пора познакомиться со своей младшей сестрой, — сказал он им. — Патриция — часть нашей семьи, и она очень хочет с вами встретиться!
Я ждала этого судьбоносного дня очень долго, но не отваживалась спросить, почему его понадобилось дожидаться столько времени. Кроме того, мои мысли были заняты обустройством новой жизни. Я совершенно не нервничала, зато мама была встревожена не на шутку и превзошла саму себя, стараясь, чтобы я выглядела сногсшибательно. Мои джинсы и футболка были отметены, их заменили темно-синей плиссированной юбкой и блузкой с цветочным принтом. Волосы были завиты пышными локонами. Когда отец приехал за мной, она напоследок придирчиво осмотрела меня и объявила:
— Sei perfetta![56]
Во время двухчасовой поездки на север, целью которой был Скандиччи — нерв компании, — мой отец рассказывал о зарождении семейного бизнеса во Флоренции и его становлении. Когда мы приблизились к парковке, он указал на длинное двухэтажное здание и сказал:
— Вот здесь — начало всему.
Как и всегда, находясь рядом с папой, я не могла не заметить, как люди вели себя в его присутствии. От охранника, который пропустил нас в ворота, до улыбчивой девушки в приемной, все обращались к il capo — боссу — с выражением крайнего почтения. Успокаивающе положив руку мне на плечо, он вел меня из одного помещения в другое, и все они были заполнены мастерами, одетыми в униформу и безмолвно работавшими на швейных машинах. Здание насквозь пропиталось характерным «кожаным» запахом, и в нем до самого потолка возвышались пирамиды выделанных кож и огромные рулоны тканей. Это меня просто загипнотизировало.
Мы поднялись по лестнице на второй этаж, в светлый и просторный кабинет, где эскизы изделий висели на стенах и были разбросаны по всей комнате. Я была настолько заворожена разнообразием дизайнов, что едва не забыла причину, по которой мы сюда приехали. Но вот отец пригласил меня сесть рядом с ним у огромного стола посреди комнаты, напротив двери. Тогда-то у меня сдали нервы. И вдруг раздался стук в дверь, и отец крикнул:
— Avanti![57]
Когда мой взгляд упал на братьев, с которыми мне так не терпелось встретиться, я была чуточку разочарована. Моя натянутая улыбка, должно быть, ясно об этом говорила: они выглядели почти такими же старыми, как и мой отец. В своих фантазиях я создавала образы красивых, энергичных братьев, а не обычных с виду мужчин средних лет. Папа откинулся на спинку кресла и наблюдал за нами, точно режиссер пьесы, чьи персонажи выходили на сцену. Наверное, папа, вечный оптимист, полагал: коль скоро он хочет, чтобы мы поладили, значит, именно так все и будет.
Мужчины, которые один за другим появились передо мной, очень отличались друг от друга. Сорокашестилетний Джорджо вошел первым и расцеловал меня в щеки, неловко произнеся: «Чао, Патрисия». Он был «мамин сын», и его нервная, запинающаяся речь навела меня на мысль, что он довольно беззащитен и его легко запугать. Он являл собой резкий контраст с Паоло, который был младше его на три года. Этот распахнул дверь настежь и влетел в комнату, точно пушечное ядро. Обняв меня и расцеловав быстрыми поцелуями сквозь проволочные усы, почти облысевший средний папин сын воскликнул с сильным тосканским акцентом:
— Ciao, sorellina![58] Как я рад, наконец, познакомиться с тобой!
Мне почудилось в нем нечто маниакальное и театральное, он был явно многословным и открытым. Мне Паоло понравился из них больше всех.
Затем легким шагом вошел Роберто, и я внезапно почувствовала себя так, словно мне предстояло собеседование по поводу приема на работу. Младший в семье, в тот момент 42-летний, он был холоден и отчужден. Едва коснувшись каждой из моих щек губами, он уселся, прикурил сигарету и принялся допрашивать меня весьма пренебрежительным тоном:
— Тебе нравится жить в Риме? Что ты изучаешь? Как у тебя с итальянским?
То и дело подергивая манжеты, он разговаривал в какой-то искусственной, неискренней манере. Позднее я узнала, что он женился на аристократке и нахватался некоторых черт и манер, присущих высшему классу, а заодно и стал глубоко религиозен. Как ни странно, отец, который называл его «сынок», похоже, обожал Роберто до безумия.
Когда было покончено со светской болтовней, воцарилось неловкое молчание. Папа предложил всем нам пообедать в столовой для персонала. Усевшись вместе за длинным столом, все присутствующие явно расслабились, что меня несказанно порадовало. Несколько служащих компании подошли к нам, чтобы пожать мне руку и сказать, как им приятно со мной познакомиться. Было ясно, что они уже знали о моем существовании, хотя я сама никогда ничего о них не слышала, как и о своих братьях, с которыми эти люди работали долгие годы.
Болтая со всеми ними за обедом, я во второй раз в жизни поняла, каково это — быть частью семьи.
Но, похоже, маму мне убедить не удалось, когда тем же вечером я пересказывала ей события дня, снова и снова повторяя, какими все были милыми.
— Это просто вежливость, — отмахнулась она, стирая улыбку с моего лица. Видя, как изменилось мое выражение, она попыталась сгладить резкость тона, хотя я все равно понимала, что она сомневается в их искренности.
Но ничто не могло испортить мне настроения, и в ту ночь я отходила ко сну с ощущением странного воодушевления при мысли, что в моей жизни есть не только мать и отец. Дело не в том, что я чувствовала себя так, будто «вернулась домой»; просто теперь знала, что в большом мире есть люди, связанные со мной, даже если мы на самом деле не принадлежим к одному кругу. У меня были братья, и я им, похоже, понравилась. Пока мне было этого достаточно.
Глава 16Неверность Альдо
У меня никогда не возникало ощущения, что я не могу доверять отцу. Интуитивно знала, что на него можно положиться: он присмотрит за мной и матерью и — пока будет рядом — уделит нам свое безраздельное внимание.
В отношениях между двумя людьми доверие крайне важно; в противном случае рискуешь жить в постоянной тревоге. Мне это чувство слишком хорошо знакомо, и за многие годы оно причинило мне немало несчастий. Только доверительные отношения способны подарить покой и долгую любовь.
Как мне представляется, Олвен, должно быть, отказалась от мысли о доверии много лет назад — и в некоторой степени то же сделала и мама. Мама давным-давно смирилась с двуличностью отца в том, что касалось женщин, но также глубоко в душе понимала, что она — «единственная» и он никогда ее не бросит. Или так ей казалось.
В первые годы жизни в Риме над нашей квартирой нависла темная туча, к которой мои полудетские проблемы не имели никакого отношения. Происходило нечто намного более серьезное, хотя я узнала, что́ это было, лишь спустя некоторое время. Все, что мне было известно тогда: что-то всерьез разладилось, и мама снова погружалась в полосу несчастья. Папа стал реже навещать нас, даже когда бывал в городе, и она боялась, что он, возможно, встречается с другой женщиной.
Ее страхи нельзя было считать необоснованными. Человек, который некогда утверждал, что соблазнил даже монахиню, был, в общем-то, неисправим, и мама знала, что у него случались измены в прошлом (мне об этом не было известно). Однажды вечером она сняла трубку и подслушала, как он говорил разочарованной любовнице, что не сможет с нею увидеться. «Бруна приехала», — услышала она его шепот. А на одном званом ужине вскоре после этого эпизода она заметила, как другая женщина, заигрывая, проводит туфелькой вверх и вниз по его ноге под столом.
Когда у мамы возникали подозрения, она закусывала губу и ничего не говорила — в основном из-за страха, что, если поднимет этот вопрос, их отношения могут распасться. Как и многие ее подруги, чьи мужья были уличены в «серийной неверности», она принимала как данность тот факт, что итальянские мужчины — особенно представители поколения моего отца — полагали совершенно нормальным иметь одну-двух любовниц. Я прекрасно знала об этом обычае, наслушавшись историй о некоторых отцах моих подруг, которые, похоже, были не способны к моногамии. Как и во Франции и вообще в большей части Европы, в итальянском обществе считалось, что жены должны мириться с неверностью мужей, если в остальном с ними хорошо обращались, и их мужья со временем возвращались в лоно семьи.
Будучи не раз свидетелем самых сильных маминых нервных срывов в прошлом, папа не мог сомневаться в хрупкости и чувствительности ее натуры. Он всячески старался оберегать ее от новой подобной боли, пусть даже по большей части сам был ее причиной. Папа считал, что, несмотря на всякие его увлечения, она — единственная женщина, которая действительно что-то для него значит.