— Я счастлив приветствовать вас всех в нашем новом доме, — говорил он, и глаза его сверкали, — и находиться с моей прекрасной женой Бруной и моей чудесной дочерью Патрисией здесь, в Палм-Бич, — нашем самом любимом месте на земле.
Все мы улыбались на камеры, собравшиеся аплодировали, и, несмотря на смущение матери, это был вечер, которым можно дорожить всю жизнь.
Глава 18Проблемы в семейном бизнесе Gucci и тайная свадьба
В чем моя мать была талантлива от природы — так это в лечении болезней. Со своими домашними бульонами и лечебными блюдами из риса она была настоящим алхимиком, и у нее непременно находилось средство буквально от любого недуга. Все это было частью ее роли una mamma Italiana, роли мамы-итальянки.
Когда я была маленькой и болела обычными детскими болезнями, мама была не просто внимательной, но балансировала на грани одержимости. Она клала мне на голову полотенце и усаживала над миской с эвкалиптовым отваром, чтобы прочистить носовые пазухи, или смачивала болячки при ветрянке цинковой мазью, давая мне строгие указания не чесаться. Намерения ее были самыми благими, но временами ее компульсивная манера несколько раздражала меня. «Прими эту микстуру и иди спать!» — примерно так она желала мне спокойной ночи.
Уверена, она томилась в ожидании, когда мне вырезали миндалины в Беркшире; с ума сходила в тот день, когда меня увезли в больницу посреди ночи с приступом аппендицита в Эглоне; но, должно быть, эти воспоминания куда-то затерялись. И сейчас она устраивает суматоху при первых признаках простуды, звоня каждое утро, чтобы убедиться, что со мной все в порядке. Come ti senti oggi?[70] — как правило, спрашивает она, еще не успев поздороваться. Она была такой же участливой и с отцом, но сочувствия в случаях, которые, по ее разумению, подходили под категорию «сам виноват», от нее не стоило ждать. Не обращала она особого внимания и на тот факт, что мы с отцом, путешествуя, пересекали по нескольку часовых поясов и часто нам приходилось становиться свидетелями несчастий внешнего мира. Когда у папы началась бессонница, поначалу мама была строга с ним, списывая ее на счет синдрома смены часовых поясов. Папа всегда был непоседой, но, как правило, спал довольно крепко для человека с таким активным разумом. Когда же он действительно не находил себе места по ночам, моя мать — которой пришлось на себе испытать расстройство сна — начинала проповедовать пользу глубокого дыхания для прочистки разума. Пользу оно приносило, но редко. После полуночи мама просыпалась в Палм-Бич и обнаруживала, что его нет в постели. Набросив халат, она выглядывала в сад, в душную влажную ночь, и находила его босым, поливающим лужайку под усыпанным звездами небом.
— Альдо! Что ты делаешь? — окликала она.
— Все нормально, Бруна. Иди в постель. Я скоро приду.
Он не знал, как часто она оставалась, чтобы понаблюдать за ним: он настолько был поглощен своими мыслями, что стоял на одном и том же месте по нескольку минут кряду и устраивал наводнение, стоя в луже босыми ногами.
Надеясь, что это всего лишь «временно», мама в глубине души знала, что причина его взволнованности — проблемы в семейном бизнесе, и никакое глубокое дыхание не поможет ему избавиться от одной конкретной тревоги. Мой брат Паоло продолжал оставаться занозой у отца в боку, и его выходки требовали все больше и больше его внимания.
— Он никогда не удовлетворен, — жаловался папа приглушенным голосом. — Вечно ему надо чего-то еще. И эти адвокаты, которых он все время втягивает! Вот уж от кого одни неприятности. Почему он не может быть как его братья и просто заниматься своим делом?
— Неужели они не могут заставить его прекратить всю эту ерунду? — спрашивала мама.
— Они пытались, но без толку.
— Альдо, тебе нельзя волноваться так сильно, — говорила она ему, но понимала, что легче сказать, чем сделать, — при всем этом медленно кипящем напряжении. Когда она оставалась наедине со мной, это была уже другая история.
— Паоло нас погубит! — восклицала она с растущим предчувствием. — Ему всегда всего мало. Твой отец вне себя.
Были и другие проблемы. Мой дядя Родольфо недавно потребовал себе бо́льшую долю в Gucci Parfums — компании, которую папа учредил ради блага моих братьев, но которая с тех пор резко пошла в гору, опередив все ожидания. В то время Родольфо согласился на выделение своим племянникам 20-процентной доли в дочерней компании и предпочел не выделять Маурицио такую же долю акций, поскольку они еще не имели выхода во внешний мир. Теперь же, когда этот бизнес процветал, он захотел втрое увеличить собственный процент, но мой отец ему отказал.
Стресс начал всерьез подрывать папино здоровье, хотя это было бы последним, в чем он признался бы. Он был спортивным и здоровым человеком всю свою жизнь и редко пропускал работу по болезни. Но летом 1981 года, когда ему полагалось отдыхать во Флориде вместе с нами, у него развился ужасный кашель, который никак не удавалось остановить.
— А я тебе скажу, как ты его заработал, — попрекала его мама, смешивая для него молоко с медом. — Это все твои хождения среди ночи. Неужели ты не знаешь, как опасно входить с жаркой улицы в дом, где работает кондиционер, да еще с мокрыми ногами?
Она боялась, что в придачу к бессоннице рискует разладиться его иммунная система, поэтому готовила ему свой «волшебный» куриный бульон. Отмахиваясь от ее тревог, папа заявлял, что он достаточно здоров, чтобы присутствовать на встрече в Майами, хотя его и мучила одышка.
— Со мной все будет в порядке, — ворчливо говорил он. — Это всего на пару часов.
— Нет, Альдо, ты не должен ехать! — настаивала она, грозя ему пальцем. — Я тебе запрещаю!
Она доставала его, пока его растущее раздражение не передалось мне, и я, наконец, вмешивалась, пытаясь предотвратить ссору.
— Ой, да пусть едет, мама, — говорила я. — Он достаточно взрослый, чтобы самостоятельно принимать решения.
Ничуть не смущаясь, мама потребовала стороннего мнения. Врач, которого она вызвала, предположил, что это грипп, и рекомендовал сдать анализы крови.
— Это пневмония! — спорила мама. — Ему нужно в больницу.
Проигнорировав единственного квалифицированного врача в округе, она велела нашему шоферу Стэнли немедленно отвезти папу в местный пункт неотложной помощи.
— Поезжай с ним, Патрисия, — командовала она. — Я соберу его вещи и прибуду следом.
Было очевидно, что возражений она не примет, поэтому мы поступили так, как нам было сказано.
Только когда я уселась на заднее сиденье машины рядом с отцом, мой скептицизм превратился в тревогу: до меня дошло, что, возможно, мама не ошиблась. Словно утратив необходимость притворяться, будто с ним все в порядке, папа стал пепельно-бледным, и ему с трудом давался каждый вдох. К тому времени, когда мы добрались до больницы, он сдался на попечение врачей, словно ребенок. Что, возможно, было к лучшему, так как мама оказалась права. Они поставили диагноз — вирусная пневмония, и, когда выяснилось, что у него аллергия на пенициллин, им пришлось дожидаться несколько критически важных часов, пока не доставили самолетом специальный антибиотик.
Было страшно смотреть, как быстро отец сдает. Вот буквально только что он спорил с матерью — а в следующую минуту уже был близок к обмороку, подскочила температура. Для 76-летнего мужчины такое состояние представляло угрозу жизни. Впервые я осознала, что однажды потеряю его, и эта мысль потрясла меня. Я часто ездила к нему в больницу, а моя мать не отходила от его койки в ожидании, когда лекарства начнут действовать. Она питалась одними бананами и кофе и похудела на пять килограммов за столько же дней. Сидя рядом с папой, она заметила, как он сжимает в кулаке крохотное золотое изображение Мадонны с младенцем Иисусом. Должно быть, он взял его с собой, прежде чем выйти из дома. Это лишний раз убеждало: он все это время знал, что опасно болен.
— Вы должны благодарить свою жену, — сказали папе врачи, когда он наконец открыл глаза. — Еще сутки — и, возможно, оказалось бы слишком поздно.
Им необязательно было это говорить, поскольку во время своего полукоматозного состояния он, по его собственному признанию, «коснулся завесы». Разговаривая с мамой о своем внетелесном опыте, он впал в изумление и смирение.
— Я двигался к яркому свету! — со слезами говорил он ей. — Он был такой мирный, такой спокойный, Бруна! Мне совершенно не было страшно.
Сжимая ее руку, он сказал, что заставил себя вернуться только потому, что ему следовало позаботиться о «незавершенных делах».
Во время всего периода беспамятства он осознавал ее постоянное присутствие. Опыт на грани смерти кристаллизовал его мысли и заставил осознать, как мало времени ему, возможно, осталось. Все, что моя мать многие годы пыталась внушить ему о важности духовной жизни, внезапно обрело для него смысл. Она была права. У всех нас есть высшее предназначение, и наша обязанность — поступать по справедливости с теми, кто нас любит.
Целуя маленький медальон в своей руке, с лицом, отражавшим бурю эмоций, он сказал ей:
— Я клянусь на этой Мадонне, что, если покину эту больницу живым, сделаю тебя своей женой.
— Ой, прекрати, — пожурила его мама. — Ты не можешь давать такую клятву. Ты уже женат!
И, ошеломленная, в ответ она услышала его рассказ о том, что́ он обнаружил во время недавней поездки в отдел регистрации земельных сделок в пригороде Рима. Насколько папа мог судить, из-за его недосмотра их брак с Олвен, заключенный в 1927 году, похоже, не был зарегистрирован в Италии. Если это действительно так, сказал он, то, с точки зрения местных властей, он до сих пор официально холост.
Это означало, что церемония их бракосочетания в Шропшире могла быть единственной официальной регистрацией их союза. Такой грубый просчет был губительным для его сыновей.
Моя мать выслушала его, а потом положила ладонь ему на лоб и велела лечь на подушку и поспать. Она была рада, что он сообщил ей эту новость, но знала, что это не имеет значения. Он в бреду, сказала она себе, и его предложение руки и сердца мало что значит, а может, и вовсе ничего. Факт оставался фактом: Олвен была его женой бо́льшую часть жизни и родила ему троих сыновей. Она никогда не дала бы ему развода, и моя мать относилась к этому с уважением. Все, чего она хотела, — вернуть папу домой.