Казалось, его молитвы были услышаны, когда он обнаружил факты, способные переломить ситуацию. Помощница дяди Родольфо, Роберта, связалась с моим отцом, позвонив ему из Милана, и рассказала, что через два дня после смерти Фоффо Маурицио приказал ей подделать подпись своего отца на нескольких сертификатах акций компании GUCCI. Когда она отказалась, он заставил сделать это кого-то другого. «Подписанные» фальшивые документы освободили его от уплаты налога на наследство в миллионы долларов.
Папа пошел с этой информацией к флорентийскому мировому судье, который тут же секвестровал акции, пресекая дальнейшие интриги. После этого мой отец подал гражданский иск, утверждая, что его племянник завладел властью в компании «незаконными средствами». Маурицио категорически отрицал все обвинения, но не успел он опомниться, как был изгнан из Guccio Gucci SpA, вымостив тем самым путь для папы к возобновлению его нормальных функций председателя.
Из-за серии вывертов и хитростей, которые подхалимски пересказывала пресса, папа в последнюю минуту потерпел неудачу, а Маурицио сумел добиться отсрочки решающего заседания совета директоров. Мой отец приехал из Италии и столкнулся с завершающим актом предательства племянника: папин нью-йоркский кабинет в его отсутствие был обобран до голых стен, а его самого ожидало извещение об увольнении. Во всем мире на компанию GUCCI работали почти двадцать членов папиной семьи, но впервые за более чем шестьдесят лет он больше не был одним из них. Маурицио как глава американского представительства выпустил пресс-релиз, подтверждающий, что компания GUCCI «прекратила сотрудничество с Альдо Гуччи» и он больше не будет занимать в ней никакого положения.
Едва не обезумев, мой отец немедленно позвонил маме.
— Они отобрали все — все, Бруна! — рыдал он.
Не в силах его утешить, она призывала хранить веру, как советовал ему Сари Нанди.
— Мы должны молиться, Альдо, — настаивала она. — Больше мы ничего не можем сделать.
Глава 23Слушание по делу Альдо
Наши имена нередко становятся определяющим фактором жизни. Кто мы есть и (что немаловажно) кем нас считают другие — это оказывает непосредственное воздействие на отношения с людьми. Со времен учебы в Херст Лодже я поняла, что моя фамилия — показатель определенного статуса, и научилась жить, не смущаясь, что меня рассматривают и переспрашивают всякий раз, когда я протягиваю новому человеку свою визитку или договариваюсь о встрече. Если меня просят произнести свою фамилию по буквам, я набираю в легкие воздуха и медленно проговариваю, буква за буквой: «Г-У-Ч-Ч-И».
Знакомясь с людьми в Лондоне и Нью-Йорке, я обычно представлялась просто Патрисией. Так было проще. Впоследствии я использовала свою фамилию по мужу, предпочитая оставаться неузнанной. Теперь круг замкнулся, поскольку все мои дочери, не следуя моим советам, решили объединить эту фамилию с фамилиями своих отцов, рискуя, что их будут воспринимать теми, кем они не являются.
Для моего отца его имя было всем. Задолго до того, как они с дедом сочинили семейную историю, папа гордился тем, чего они достигли и как изменили судьбу своего рода благодаря упорному труду, проницательности и решимости. Из неимущих шляпников, жителей захолустной Тосканы, их семейство превратилось в богатых производителей предметов роскоши, ставших брендом, которому не было равных.
Фамильные сокровища папа искренне намеревался передать своим сыновьям, своему племяннику и — полагаю, в конечном счете — мне и моим детям.
Он и представить не мог, что однажды его имя будет смешано с грязью, или — хуже того — бесчестье на него навлечет его собственная плоть и кровь. Эта перемена участи потребовала от него грандиозной адаптации, и я знаю, каким сокрушительным разочарованием она для него стала. Впервые за десятки лет потеряв свой офис, куда нужно было приезжать на работу, и не имея ясного представления о том, какое направление избрать в бизнесе, он смог лишь устроить временную нью-йоркскую базу в соседней квартире и пытаться сохранять достоинство. Мама бо́льшую часть времени проводила в Италии; она прилетала в Нью-Йорк, оставалась там на месяц, а затем возвращаясь в свое убежище. Каждый день приходила папина секретарша, чтобы помогать ему с телефонными звонками и бесконечной перепиской — с юристами, бухгалтерами, коллегами и родственниками в Италии.
Когда он предложил, чтобы мы с Сантино перебрались обратно в мою прежнюю квартиру напротив его собственной, я сразу же согласилась. Этот новый «дом» смотрелся несколько устарело и действовал угнетающе после нашего яркого, белого, полного воздуха лофта, так что отец с радостью позволил мне обновить квартиру, чтобы она соответствовала нуждам молодой семьи.
Приятно было снова находиться рядом с ним, особенно в такое ужасное время. Он очень исхудал, и у него появилась какая-то загнанность во взгляде, которая надрывала мне сердце. К счастью, я была настолько занята, что у меня не оставалось времени на долгие раздумья. Будучи членом совета директоров и руководителем, ответственным за оформление витрин, я по-прежнему имела свой участок работы, которая включала голосование по вопросам, выносимым на совет, вне зависимости от направления дальнейшего развития компании. Джорджо и Роберто тоже входили в совет, но оставались в Италии, откуда могли сообщать новости папе. Я очень мало контактировала с ними, и мой отец был единственным, кто разбирался с их проблемами. По какую бы сторону Атлантики мы ни находились, нам всем было запрещено выдавать какую-либо информацию моему отцу, хотя, конечно, мы все равно это делали. Я, в частности, стала его глазами и ушами во всех вопросах, связанных с отчетами, протоколами и служебной перепиской компании. Знала, что Маурицио и его присные могут уволить меня, если им станет известно о моих манипуляциях, но я была готова к этому риску.
Первое слушание по делу отца было назначено на январь 1986 года. Поверенные договорились с отцом, что он признает свою вину, выплатит деньги, которые задолжал по налогам, и все ограничится штрафом, хотя он и настаивал, что бухгалтерская деятельность компании осуществлялись без его ведома. По мере приближения назначенного дня его приготовления к слушанию становились все интенсивнее. Я потеряла счет встречам с его адвокатами, которые продолжали уверять нас, что сумеют убедить суд оставить отца на свободе.
Чтобы защитить семейные активы, мой отец решил разделить свои акции итальянских предприятий между Джорджо и Роберто, ничего не дав Паоло. Себе он оставил всего 16,7 процента акций американских предприятий. Если оценивать ситуацию задним числом, это было самым катастрофическим решением в его жизни. Он отчаянно желал защитить семейное достояние и ни на миг не задумался о том, что на семью нельзя положиться.
Поскольку в жизни отца происходило столько важных событий, у меня оставалось мало времени, чтобы думать о чем-то еще. Прошло полгода с рождения Александры, а ее до сих пор не крестили. Родители Сантино, религиозные католики, предупреждали, что, если с ней что-то случится, она окажется в чистилище. Когда они пригласили нас в тот год провести Рождество вместе с ними, мы договорились крестить дочку 30 декабря в их родном городке в северной Италии.
Мой отец не смог приехать. Ему нужно было готовиться к следующему слушанию, и он решил вместо этого провести тихое Рождество в Риме. Кроме того, ему необходимо было побыть наедине с мамой. В последние месяцы его зависимость от нее возросла, и его ужасно печалило, что ее нет рядом. Хотя они каждый день разговаривали по телефону — это были долгие разговоры, которые затягивались далеко за полночь, — папа отчаянно по ней скучал.
Снова оказавшись вместе в городе, где они влюбились друг в друга, мои родители старались не думать о возможности тюремного заключения отца — немыслимый исход, особенно для мамы. Она давным-давно смирилась с тем, что она, вероятно, переживет его — это была неизбежность, от которой невозможно было спрятаться. Когда во Флориде отец подхватил пневмонию, она думала, что его время пришло, но черпала утешение в том, что была с ним рядом. В тюрьме же не могло быть и речи о такого рода утешении, а их расставание при подобных отвратительных обстоятельствах, полагала она, наверняка его прикончит. Были моменты, когда она думала, что это доконает и ее.
Рождество настало и прошло, их праздники были и сладостными, и горестными одновременно. Спали они плохо: просыпались посреди ночи с холодным осознанием, что это, возможно, их последние совместные дни. Вечером накануне возвращения в Штаты папа был серьезен, как никогда. Он провел утро за сборами и последними приготовлениями перед отъездом, а потом за час до выхода попросил мать присесть возле него, поскольку ему нужно было сказать ей кое-что важное.
Вручив маме большой конверт, он сказал:
— Мне нужно, чтобы ты это сберегла, Бруна. Ты — единственный человек, которому я могу доверять. Если со мной что-нибудь случится, ты должна отдать это Роберто и Джорджо.
Раскрыв сверток, он показал ей переплетенные в кожу альбомы акций и толстую пачку лир. Как издавна повелось в семье Гуччи, эстафетную палочку передавали по мужской линии. Мои братья всю жизнь проработали в этом бизнесе и предположительно имели на него право. Я даже не рассматривалась в качестве наследницы, да и не рассчитывала на это. Просто так уж было заведено — классический пример консервативного мышления отца и его поколения.
Моя мать знала, что держит в руках наше будущее, и была растрогана этим беспрецедентным актом доверия. «Любая другая женщина сбежала бы в Южную Америку и каталась бы как сыр в масле!» — восклицала она впоследствии. Однако она была напугана этой ответственностью и поспешила в банк, спрятав акции под шерстяной накидкой, жаждая поскорее поместить их в защищенную ячейку.
Через пару дней Александру крестили в Кьеза ди Сан-Мартино в Скио, городке, лежащем в сотне километров от Венеции. Был промозглый туманный день, и, стоя в церкви, мы дрожали. Мама приехала на крещение, но была очень печальна. Это день был заряжен самыми разными эмоциями: моя милая подруга Мария, которую я просила взять на себя роль крестной матери, погибла в автомобильной катастрофе пару месяцев назад, и ее место заняла одна из знакомых Сантино. Энрико ст