лянуть ей в глаза.
Кармелита прятала взгляд и никак, никак не могла даже самой себе ответить на вопрос, что же сейчас делать, как объяснить все — страх, засевший в голове после похищения, торжество, всевластие и безнаказанность бандитов, запугивавших ее…
К дочке снова обратился Баро:
— Кармелита, ты не сказала в милиции, что Форс — это Удав?
— Не сказала.
— Но почему?
— Я не могу это объяснить.
— Ты никак не можешь простить Рыча? — мягко спросил Зарецкий.
Тишина. Кармелита стояла, опустив голову, молчала. Тогда Баро продолжил:
— Конечно, он натворил много бед, связался с бандитами… Но в том, что с ним случилось, — все так сложно, напутанно. Есть и моя вина.
— Ты ни в чем не виноват, Баро! — вступил в разговор Миро. — Ты же понимаешь, что все тобой сказанное — это не оправдание для его преступлений.
— Но он же наш! Он цыган! — сказал Баро. — Мы не можем оставить его в беде! Кармелита, ты понимаешь: своим молчанием ты топишь Рыча?
— Ты скажешь правду в милиции?! — заговорила снова Люцита. — Ты подтвердишь следователю, что Удав это Форс?!
И вновь Кармелита не смогла ничего сказать, только на глазах ее выступили слезы.
— Вот! — сказала Люцита, указывая на сводную сестру. — Вы видите?!
Теперь вы понимаете, кто она?! Что же вы-то молчите, ромалы? — бросилась к Миро. — Ты же вожак! Заставь ее! Заставь сказать правду! Пусть она поможет Рычу!
Но Миро только отвел глаза.
— Что же ты молчишь?! А вы?.. Все вы?.. Почему молчите? Неужели вам все равно, что пострадает невиновный человек?!
— Подожди, Люцита… Постой… — Миро обернулся к бывшей своей невесте. — Кармелита, ты знаешь, по приказу Удава убили моего отца…
— Не только Бейбута. Вспомни! — наступала Лю-цита. — Тебя самого тоже чуть не убили из-за Удава! Но ей и на это наплевать!
— Люцита, остынь!.. Кармелита, от тебя сейчас зависит, будет наказан настоящий убийца или нет, — сказал Баро. — Объясни нам, пожалуйста, почему ты не хочешь рассказать правду? Кармелита, да не молчи же ты!
"Но как? Как объяснить им все?" Люцита вновь подошла к Кармелите, посмотрела на ее слезы. У самой глаза тоже намокли.
— Ты отняла у меня Миро, хоть он и не был тебе нужен… Теперь ты хочешь отнять у меня Богдана? Просто чтобы не дать мне быть счастливой? Так?
— Нет. Это не так… — наконец-то проговорила Кармелита.
— Ты просто не выносишь чужого счастья. Разве может быть кому-нибудь хорошо кроме тебя?
— Нет! Нет! Я хотела, чтобы вы были счастливы!
— Это все только слова. А дела говорят о другом. Я не верю тебе. Ты выгораживаешь Форса ради своей подруги — Светки.
— Это неправда!
— Правда!
Тут уж и Максим вступил в разговор:
— Подожди, Люцита… Кармелита, ты что, действительно помогаешь Форсу из-за Светки?
— Да никому я не помогаю! Я просто хочу спасти… — вдруг проговорилась — почти проговорилась Кармелита.
— Кого?
"Да тебя! Тебя, дурачок!" — хотелось выкрикнуть ему в глаза.
— Не молчи, скажи, кого ты хочешь спасти? — настаивал Максим.
— Не могу…
— Ты не можешь сказать? Но почему?
Кармелита выбежала из дома, рыдая. Максим хотел пойти вслед за ней. Но Люцита остановила его, схватив за руку.
— Помнишь, сколько сил я потратила на то, чтоб убедить тебя пойти со мной в катакомбы, спасти ее и Рыча?
— Я все помню, Люцита. — Максим попытался освободить руку, но Люцита не отпускала его.
Влюбленные и разозленные женщины бывают очень сильны.
— Помнишь, как мы спасли их… Ее? И чем она теперь платит? А ты снова готов бежать за ней. Ты слеп, Максим… Ты…
Не договорив до конца, Люцита соскользнула на пол — потеряла сознание.
Миро поднял ее на руки и бережно перенес на диван.
Что ж такое происходит! Беременная женщина — чудо из чудес. Она должна беречь себя и того, кто внутри: питаться качественным, смотреть на прекрасное, слушать — изысканное. А в Светиной жизни все получалось совершенно иначе. Одна беда за другой. И все совершенно разные. Наверно, чтоб ей скучно не было.
Отец — в тюрьме. Страшная новость. Особенно, если отец тертый адвокат, сам не раз вытаскивавший из тюрьмы других. И уж если он оказался за решеткой, сомнений никаких — делодействительно плохо.
Комната свиданий показалась Форсу светлой и радостной. А Свете — мрачной, если не ужасной.
— Здравствуй, дочка! Спасибо, что опять пришла.
— Здравствуй.
— Как же я по тебе соскучился… Спасибо за то, что навещаешь, не оставляешь отца в беде…
— Да, конечно, как иначе. Я — дочь, — трудно говорить, когда не знаешь, что сказать.
Но Форс сам помог с выбором темы:
— Вот, столько лет людей отсюда вытаскивал, а сам в конце концов попал.
Сказано это было настолько иезуитски, по-адвокатски, что Света не сдержалась, тяжелым камнем бросила слова:
— Хватит, не нужно! Совершил преступление — отвечай за него…
Усмехнулся Форс. Жизнь приучила его всегда в любой ситуации быть готовым к любой реакции собеседника.
— Ну, Светочка! Что ты говоришь. Вообще-то, как дочь юриста, ты должна знать, что существует такое замечательное понятие, как презумпция невиновности. Человека можно назвать преступником только после решения суда.
— Папа, я сюда пришла не юридические тонкости обсуждать!
— А зачем? Зачем ты пришла? Чтобы обвинить родного отца?! Милая, не волнуйся. Обвинителей и без тебя хватает.
— Я пришла сказать, что у нас с Антоном все кончено.
— Большая новость!.. Я думал, действительно что-то интересное расскажешь…
— Нет, ты не понял. Все кончено, навсегда! Не надо, пожалуйста, ко мне его подсылать, не надо пытаться нас помирить, не надо!
— Девочка моя, успокойся, я же хотел как лучше. Просто пытался тебе помочь. Трудно одной растить ребенка…
— Хочешь мне помочь, сделай так, пожалуйста, чтоб я его больше вообще никогда не видела!
Форс тяжело вздохнул: "Что за комиссия, Создатель, быть взрослой дочери отцом!" Особенно, когда дочь не только взрослая, но и беременная. Тут-то самому в тюрьме не сладко. И дочка, вместо того, чтоб поддержать, наезжает, не хуже прокурора. А все одно, нужно и самому держаться, и ее морально поддерживать.
— Доченька, мне кажется, ты зря так настроена против Антона.
— Я уже все решила, папа.
— А по-моему, ты… Ты слишком торопишь события. Подумай, ведь Антон неплохой парень. И, к тому же, богатый наследник…
— Да успокойся, был, был твой Антон богатым наследником. Все, выгнал его Астахов.
— Милая, как известно, блудные дети самые любимые. Как выгнал его Астахов, так и обратно примет.
— Да мне все равно, пожалуйста, пусть принимает, кого хочет! Только я этого человека простить уже не смогу. И так больно… Если бы не ребеночек, не маленький, жизнь сейчас вообще бы стала совершенно пустой…
— Света, ты еще так молода. И не все понимаешь. Антон — отец твоего будущего ребенка!
— Да что ты мне одно и то же повторяешь! Я уже не могу это слышать.
Понимаешь?! Не могу. Да, влипла я в эту историю, вляпалась. Но не люблю я его. Понимаешь это? Не люблю! По слогам повторить, по буквам? Как тебе еще сказать, чтобы ты понял?
— Как хочешь, главное — не нервничай. Тебе сейчас нельзя. Ты даже не о себе, ты о ребенке подумай! Ему нужны мама и папа. Зачала его, оставила — теперь имей смелость отвечать за это. Женщина, так просто лишающая ребенка счастья, — самая большая в мире грешница!
— Па-па, не тебе рассказывать мне о грехах. Сам-то здесь не за дела праведные оказался. Все, хватит, я это обсуждать больше не намерена!
Света встала, чтобы уйти. Но тут надзиратель сам открыл замок, в комнату вошел дежурный.
— Форс! С вещами к следователю!
— С какими вещами?
— А с любыми. Давай, быстрее к следователю! И без глупых вопросов.
Света вопросительно посмотрела на отца.
— Дочка, ты на машине? — Да.
— Тогда. Тогда… Только, пожалуйста, не уезжай, подожди меня в коридоре. Может быть, тебе больше и не придется ко мне приходить.
Форс вышел.
Света осталась в глубокой задумчивости. Что же там с отцом? Неужели и вправду выпустят?..
У Рубининой кровати собрался целый семейно-влюбленно-врачебный совет: Земфира, Палыч, ну и доктор. Все ждали с нетерпением, когда же она очнется, по-настоящему, когда узнает своих близких. Одним словом, когда произойдет это чудо — возвращение человека с того света на этот.
— Где я? — было первое, что сказала цыганка.
Наверно, тот же вопрос задавали бы и новорожденные. Если бы, конечно, умели говорить сразу же после рождения.
И Палыч, и Земфира смешались, не зная, что сказать. Но врач за свою долгую практику много чего насмотрелся. Потому и ответил спокойно, как будто речь шла о чем-то самом обыденном: ну, ожил человек, бывает.
— Успокойтесь, вы в больнице.
— В больнице?.. Почему?..
Тут уж и Земфира опомнилась (шувани все-таки):
— Потому что ты жива, Рубина!
— Жива?
— Да, Рубинушка, да, милая, — заговорил Палыч, — ну, понимаешь, ты, может быть, просто многого не помнишь. Получилось так, что… что…
Земфира перебила Палыча:
— Не надо, не сейчас… Все другое — потом! Самое главное, что ты с нами, Рубина!
Врач подошел к больной, всмотрелся в ее лицо. Усталое, конечно, но не более того. Проверил пульс. И только тогда на мгновение утратил обычную врачебную самоуверенность. И пробормотал про себя:
— Честно говоря, просто удивительно… До сих пор не верится… Чудеса да и только…
— Доктор, что это со мной?
— Вы… больны, — поставил абсолютно точный диагноз доктор. — Но вы не волнуйтесь. Некоторое время побудете в нашей больнице, и мы поставим вас на ноги.
— Нет, отпустите меня! Сейчас! Мне нельзя… Я не могу находиться здесь! Отпустите, — Рубина попыталась сесть.
Но доктор навис над ней и уложил обратно в постель. Еще не хватало, чтобы пациентка, таким чудесным образом вернувшаяся с того света, ушла обратно.