Астахова после этого даже как-то неудобно было называть гаджо — чужим, если уж он самого Баро по-свойски Рамиром кличет.
На этот раз к Астахову Баро убежал, прежде всего, чтобы вырваться из крепких лап Максимовой мамы, а во-вторых, чтобы поговорить. О ком? Ну конечно же, о доченьке — о Кармелите, Зарецкому казалось, что с ней что-то неладно, и вся история с Рычем-Удавом неслучайна. Да только разобраться в этом он все равно никак не мог. Оттого и пришел за помощью к Астахову.
Николай Андреевич принял его по высшему разряду. На столе — коньяк, фрукты (киви, например, лично, своими руками и ножами, чистил). С нежной аккуратностью разлив золотистый напиток, Астахов поднял рюмку.
— Я рад, что ты пришел ко мне в дом, Рамир. И очень рад, что вернулся в город. За твое возвращение!
— Спасибо. Я тоже рад, Коля.
Чокнулись, выпили. Баро успел подумать, что хорошее вино, пожалуй, все же лучше хорошего коньяка. И тут же Астахов направил его мысли в другую сторону.
— Знаешь, пока тебя не было, я смотрел за Кармелитой. И видел, что ей очень плохо без тебя.
Зарецкий погрустнел:
— И мне тоже без нее плохо. Спасибо тебе, спасибо, что ничего не сказал матери Максима. Хотя, как я понял, это было нелегко.
— Не благодари, Рамир. Я же дал слово, я его держу.
— В этом мы с тобой похожи.
— Ты знаешь, я очень рад, что рядом с Кармелитой все эти годы был такой человек, как ты.
— Я тоже этому рад, — улыбнулся Баро и спросил уже совсем серьезно: — Скажи, Коля, ты не знаешь, что произошло с Кармелитой за эти дни? Я не узнаю ее.
Зарецкий внимательно посмотрел на Астахова. Тот удивился:
— Я даже не знаю… а что могло случиться? Правда, они с Максимом собирались пойти в загс, но так и не пошли…
— Почему? Может быть, Максим передумал?
— Да нет. Что ты! Он любит Кармелиту. Это на редкость порядочный человек.
— Тогда я совершенно не понимаю, чего они тянут?
— Рамир, я хоть и начальник Максима, но не могу знать все о нем. О них.
Наверно, лучше у них и спросить.
— Спасибо, мудрый совет… — усмехнулся Зарецкий.
— Не обижайся.
— Я не обижаюсь, я просто волнуюсь. Ты знаешь, Коля… В доме происходит что-то странное… Люци-та обвиняет Кармелиту во лжи…
— В какой лжи?
— Не знаю, я сам до конца не могу разобраться. Эта история с похищением, мне кажется, никогда не закончится…
— Подожди. Но преступники-то сидят в тюрьме?
— Да, конечно, — уверенно сказал Баро, даже не представляя, насколько он ошибается. — Но что-то по-прежнему мучает нашу девочку, я это сегодня точно понял. Коля, вспомни, может, Кармелита что-нибудь говорила? Тебе или Максиму? Или Олесе?
— Нет. Она мне не очень доверяет, пока. А о других я ничего не знаю.
— Не доверяет, говоришь? Это дело времени. Она должна привыкнуть:..
Неожиданно зазвонил мобильный Баро.
— Извини… Так, посмотрим, кто это к нам?.. — сказал Зарецкий, глядя на экран красивого, дорогого мобильного телефона с золотистым корпусом. — Ага, женушка… Да. Ты где, Земфира? В больнице? Что?! Кто?..
Астахов встревоженно посмотрел на Баро…
…Баро просто влетел в палату, сразу же бросился к постели Рубины, рядом с которой уже стояли Земфира и Палыч.
— Не понимаю, как такое могло произойти? — говорила Рубина, обращаясь к Земфире. — Выйти замуж за Рамира, отодвинув мою Раду?.. Как же ты могла? Я не ожидала от тебя…
Тут Рубина заметила Баро, только-только вошедшего в палату:
— Рамир, прости меня! Прости меня, глупую.
— Я давно тебя простил. Прости и ты меня…
— Ты не виноват передо мной… не у меня просить прощения нужно…
Пусть тебя жена твоя простит.
Баро недоуменно посмотрел на Земфиру.
— Нет, нет, не у нее. У своей настоящей жены, у Рады проси прощения!
— Но теперь она моя жена. Она — Земфира!
— Как? Как эта женщина… эта женщина могла стать твоей женой?
— Рубина, а что в этом плохого?
— Ты нарушил наши обычаи. Ты женился на другой, а раз ты так быстро женился на другой, значит, ты не любил мою дочь…
— Почему ты говоришь так, Рубина! Все знают, как я любил Раду!
Рубина указала рукой на Земфиру.
— Почему эта женщина говорит, что она твоя жена?
— Она и есть моя жена, — ответил Баро, все еще не понимая, что происходит.
— Побойся Бога, Рамир! Ведь не прошло и сорока дней после смерти Рады.
— Сорока дней?
Все, кто были в палате, удивленно посмотрели на Рубину.
Первым опомнился Баро.
— О чем ты говоришь? Какие сорок дней? Прошло восемнадцать лет.
— Как ты смеешь?! Как же тебе не стыдно!.. Не надо, не надо смеяться над горем матери.
— Побойся Бога, Рубина! Зачем мне смеяться над тобой?
Палыч в подавленном состоянии тихонечко, на цыпочках вышел из палаты.
— Ты никогда не любил мою дочь! Наверно, женился на Земфире, потому что она моложе моей Рады! Вот и все.
— Рубина… — попыталась возразить Земфира, но только попыталась, ибо старая цыганка тут же остановила ее резким взмахом руки.
— Замолчи…
Глава 27
Палыч не мог просто так уйти из больницы и направился к лечащему врачу Рубины. В кабинет ворвался резко, без стука. Врач сидел за столом, внимательно изучая чью-то историю болезни.
— Доктор, с Рубиной происходит что-то странное! Она путает время!
— Успокойтесь! Поясните, в каком смысле путает?
— Ну, вот вы ушли, а она все ругала и ругала Земфиру за то, что та стала женой Баро. Мы сначала ничего не могли понять, думали, просто бред.
— Бред ли?
— Да, не совсем бред, а просто вываливается все, что в подсознании накопилось. Но потом пришел ее зять — цыганский барон, Зарецкий. Тогда она начала говорить чуть подробней. И мы все поняли. Представьте! Она считает, что ее дочь умерла недавно, хотя прошло уже лет двадцать!
— Странно. Вы оставили ее одну?
— Нет, там зять — Зарецкий, и его жена. Новая жена — Земфира.
— Кстати, а вы не помните, она говорила что-нибудь о своих похоронах?
— Нет. Она даже не вспоминает о том, что сама встала из гроба.
— Возможно, что летаргия лишила ее памяти о последних двадцати годах жизни.
— Что, и такое бывает?
— Всякое бывает. Вон, не слыхали — бурятский лама уже 70 лет находится в непонятном состоянии: ни жив, ни мертв.
— Да-а-а, — задумчиво произнес Палыч. — Правильно сказано в "Сказках попугая" Шукапсати: "Пришлось ей остаться и на этот раз. Тогда она заплакала и прочла такие стихи: Не думай, что радуюсь я, тебя покидая. И ночи, и дни я горю, как ветка сухая".
— Что-что? — озадачился доктор.
— Ничего-ничего, — ответил Палыч, — это у меня после котельной осталось.
— После котельной? — еще больше удивился доктор.
— Да-а-а, — махнул рукой старик, понимая, что все равно всего доктору коротко не объяснишь: что он долго работал в котельной, в которой раньше трудились разные творческие люди, оставившие в наследство разные философские книжки.
— Ладно, не хотите — не говорите, — чуть обиженно сказал медик.
— Да я… я расскажу, я все расскажу, — запричитал Палыч. — Но потом, когда времени побольше будет. А пока… Вам лучше пойти к ней, к Рубине.
Поговорите с ней побольше, может быть, память вернется.
Поговорив с Форсом, Кармелита вернулась домой. Было тяжело, плохо, страшно. Очень хотелось, чтобы в родном доме ее встретил кто-то близкий: отец или Максим. Но нет же, как назло. В гостиной сидела мать Максима!
— Кармелита, ты вернулась! — с хорошо акцентированным волнением вскричала Алла. — Ты даже не представляешь, как напугала всех, когда ушла так неожиданно! Отец изнервничался, Максим тоже.
— А вы не знаете, где он?
— Максим? Он пошел искать тебя. Вместе с этим симпатичным молодым цыганом. Очень симпатичным.
Конечно, Кармелита почувствовала иронию в ее голосе. И именно поэтому не захотела скрывать правду, а сказала прямо, по-цыгански глядя прямо в глаза собеседнице:
— Его, этого очень симпатичного молодого цыгана, зовут Миро… Он был моим женихом…
— До вашей встречи с Максимом? — невинно спросила Алла.
— Да. Мы еще в детстве были с ним помолвлены.
— Вот как?! — Аллины глаза довольно округлились. — Как интересно получается… А почему вы не поженились? Потому, наверно, что у вас возник роман с моим сыном?
Соня, сгорающая от стыда из-за расспросов матери, перебила Аллу:
— Мама, может быть, в другой раз расспросишь Кармелиту?! Надо Максиму позвонить, сказать, что Кармелита уже дома.
— Совершенно согласна, дочка. А то, наверное, молодые люди с ног сбились. Ты у меня вообще самая умная из всех моих детей, — сказала она таким тоном, как будто чад у нее было с десяток.
— Ай-яй-яй! Бесстыжая, я всегда знала, что тебе нравится Рамир! — продолжала выговаривать Рубина.
— Я не скрываю этого, — почти всерьез оправдывалась Земфира. — Но я никогда не становилась между ним и твоей дочерью!
— Доченька моя, Рада! — вдруг заплакала Рубина. — Неужели Господь допустил твою смерть, чтоб тебя так быстро забыли?
В палату вошли Палыч и врач. Врач остановился чуть поодаль у двери. А Палыч присел у постели Рубины, начал утешать ее.
— Рубинушка, милая, не горюй! Раду уже не вернуть! Не изводи себя так уж.
— Как это "так уж"? Пашка, но ведь она моя единственная доченька, кровиночка моя!
Рубина прижалась к Палычу. Расплакалась горько и безутешно. Баро и Земфира смотрели на нее с состраданием. А Палыч кривил лицо, с трудом сдерживался, чтобы самому не расплакаться.
В разгар этой тяжелой слезной картины врач подошел к постели Рубины.
— Здравствуйте, Рубина. Я ваш доктор. Мне нужно с вами пообщаться. А всех… Прошу всех выйти из палаты!
Земфира и Баро вышли. А Палыч остался.
— Я сказал — всех, — мягко, но настойчиво по вторил врач. — И вы, пожалуйста, тоже выйдите.