что ее удивило, — это то, что у Джейн не было личной горничной.
— Я бы не знала, что с ней делать, — призналась Джейн.
— Вы бы скоро привыкли к ней, — сухо заметила экономка.
— В настоящий момент мне есть чем заняться помимо того, чтобы привыкать к горничной!
В самом деле, чем больше она разглядывала дом, тем становилось яснее, что он отчаянно нуждается в полной перестановке. Но совершить эту работу было не в ее власти, она с горечью призналась себе, что этим в будущем займется Кэрол.
День пролетел незаметно, она уже переодевалась к ужину, когда раздался стук в дверь и вошел Николас.
Ее руки задрожали так сильно, что она не могла удержать в них свою косметичку.
— Здравствуй, Николас. Я не знала, что ты дома.
— Не видел необходимости докладывать тебе об этом.
Она резко положила свой гребень:
— Тебе обязательно нужно быть грубым?
— Нет необходимости притворяться, когда мы одни. Хотя меня и заставили жениться на тебе, но в завещании ничего не говорилось про мое поведение! Если тебе еще была нужна и моя вежливость, надо было предупредить об этом моего отца!
— Я думаю, он считал это излишним. Наверное, надеялся на твое воспитание! — Он ничего не ответил, хотя она заметила, что кровь бросилась ему в лицо, и, принуждая себя говорить спокойно, она продолжила: — Я не ожидаю, что ты мне поверишь, но даю тебе честное слово, я ничего не знала о завещании твоего отца. Если бы я это знала или хотя бы догадывалась — я бы… — Она замолчала, увидев недоверие на его лице, а затем выпалила: — Какой смысл пытаться убедить тебя?
— Я рад, что ты поняла, что тебе это не удастся. Кстати, когда будет ужин?
— Около семи тридцати.
— Тебе лучше распорядиться, чтобы его перенесли на восемь. Не думаю, что Кэрол успеет добраться к тому времени.
— Кэрол? Кэрол едет сюда?
— Я думаю, у тебя нет возражений?
— Вовсе нет, — ледяным тоном ответила Джейн, — но так как ты сам настаивал, чтобы мы не подавали никому повода к пересудам, то я удивлена, что ты пригласил ее в первый же вечер.
Николас сардонически улыбнулся:
— Тебе не придется опасаться за наше доброе имя. У нас будет тихий вечер для двоих друзей. Кэрол привезет Джона Мастерса.
Джейн повернулась на стуле:
— Художника?
— Да, — огонек в глазах Николаса стал заметнее, — ты должна мне больше доверять. Вот почему я предложил предоставить мне соблюдение всех тонкостей этикета. Я к ним гораздо более привычен, чем ты!
И, уязвив жену этим замечанием, он вышел из комнаты, а Джейн снова повернулась к туалетному столику. Если Николас будет продолжать вести себя столь необузданно, предстоящий год обещает быть невыносимым, и, если он не переменится, у нее вряд ли хватит сил выдержать это испытание. Она горько улыбнулась, отдавая себе отчет в тщетности попыток соперничать с прелестной и уверенной в себе Кэрол. Какие у нее шансы на то, чтобы завоевать любовь такого человека, как Николас? На своем бледном, напряженном лице она не прочитала ответа и с усилием заставила себя продолжать одеваться.
Она как раз закончила укладывать волосы, когда услышала шум приехавших гостей; бросив последний, поспешный взгляд в зеркало, она стала медленно спускаться с лестницы.
За дверью гостиной она остановилась, чтобы унять дрожь, и только через минуту или две ей удалось восстановить хотя бы видимость спокойствия перед тем, как открыть дверь.
Кэрол стояла рядом с Николасом, яркая, в изумрудно-зеленом платье, которое колыхалось при каждом ее движении. Другим гостем был высокий, стройный мужчина, лет примерно тридцати семи, с простым, но странно притягивающим внимание лицом; его большой рот и квадратная, выступающая челюсть выглядели бы уродливо, если бы не пара ясных и проницательных карих глаз.
Джон Мастерс задумчиво глядел на огонь, когда мягкое шуршание платья заставило его обернуться, и он увидел высокую, стройную девушку в белой дымке платья, направляющуюся к нему. Хотя платье полностью закрывало ее кожу, но она все-таки просвечивала перламутром сквозь ткань, ее голова с самыми чудесными черными волосами, которые он когда-либо видел, была немного наклонена назад, давая ему возможность ясно рассмотреть большие серо-зеленые глаза с расширенными от волнения зрачками. Видя, как она нерешительно остановилась перед ним, внешне спокойная и холодная, но — он чувствовал — испуганная и несчастная, Джон Мастерс почувствовал впервые в жизни приближение любви.
В этот момент Николас заметил Джейн, подойдя к ней, он не слишком осторожно подтолкнул ее вперед:
— Кэрол ты уже знаешь, но не думаю, что ты встречалась с Джоном Мастерсом. Мастерс, это Джейн — моя жена. — Чувствуя, что выполнил свой долг, он отошел от нее и опять присоединился к Кэрол.
Джейн помедлила долю секунды, а затем подошла к мужчине, стоящему около камина, и робко протянула ему руку. Мастерс взял ее с улыбкой, втайне удивляясь грубости хозяина, так как едва ли мог поверить, что Николас уже поссорился со своей прелестной супругой. Покопавшись в памяти, он припомнил какие-то странные слухи, ходившие вокруг внезапной женитьбы Николаса на секретарше своего отца, тогда как его имя все уже связывали с Кэрол, имея в виду их скорую свадьбу. Если он припоминал правильно, то многие пытались поговорить об этом с Кэрол, но она была искусным дипломатом и не выказывала ни ревности, ни разочарования в том, что окончательный выбор Николаса пал не на нее.
Джон Мастерс сам по себе не страдал излишней деликатностью. Его характер строился на прямоте и честности, и он не тратил время на излишние размышления и не подвергал сомнению право каждого человека жить в соответствии со своими моральными принципами; глядя в его глаза, Джейн сразу поняла, что перед ней человек, которому она могла доверять, и она неожиданно с облегчением вздохнула:
— Я так рада познакомиться с вами, мистер Мастерс. Я многие годы восхищалась вашими картинами, но даже не мечтала, что смогу лично выразить свой восторг.
— Вы слишком добры, миссис Гамильтон. Я всегда бываю польщен, когда прекрасные женщины признаются мне в том, что им нравятся мои работы! — Они оба засмеялись, и он добавил: — Вы ходили на мою последнюю выставку в галерею «Эббот»?
Она кивнула.
— Вам понравилось?
— Очень, — она поколебалась секунду, — я могу быть откровенной? — Он кивнул, и она быстро сказала: — Я потратила много времени, изучая ваши картины, и мне всегда казалось, что вы постоянно что-то ищете. Ваши работы пронизаны печалью, особенно пейзажи, это меня сильно поразило. Не поймите меня неправильно, — торопливо добавила она, — я вовсе не критикую ваши работы. А ваши портреты совершенно поразительны; они наполнены теплом и жизнью, но остальные ваши картины… — Она сбилась, и он посмотрел на нее странным взглядом:
— Вы первый человек, кто сказал мне это.
— Извините, наверное, я вас обидела.
— Напротив, вы совершенно правы. — И он стал говорить, как будто разговаривая сам с собой: — Когда я был молод, я рисовал потому, что был вынужден это делать. Но что бы ни происходило в моей жизни, живопись всегда являлась основным смыслом моей жизни, это верно и сейчас, но только в определенной степени. Каким-то образом за прошедшие несколько лет я понял, что живопись не так всеобъемлюща, как я полагал. Я начал понимать, что она не заполняет мою жизнь до конца, как это происходило в молодые годы. Я продолжал рисовать так же много, как и прежде; могу даже сказать, что начал работать еще более интенсивно, — но все равно я ощущаю какие-то провалы, временами я чувствую себя совершенно одиноким.
— Но я уверена, что у вас много друзей?
— Друзей — пожалуй, — он вздохнул, — но нет того единственного человека, которого я искал все это время.
— Единственного человека?
— Да. Женщину, которая сделает мою жизнь счастливой. — В ответ на ее испуганный взгляд он добавил: — Мне кажется, я удивил вас своими словами? А может, вас изумило, что у меня такая романтическая душа?
— О, ничего подобного! Но вы говорили так серьезно, что я действительно была удивлена, но только на мгновение. Вы думаете, вы узнаете эту женщину, когда встретите ее?
— Я уверен в этом. На самом деле я точно знаю, как она выглядит.
— О, — вырвалось у Джейн, — так, значит, вы уже встретили ее?
— Да. Только что.
Какая-то нотка в его голосе заставила ее остановиться, она почувствовала легкое замешательство от того, что их сближение произошло так стремительно, и она постаралась перевести разговор на более незначительные темы:
— Ну что ж, в таком случае я уверена, что на следующей вашей выставке я не замечу печали и безнадежности в ваших полотнах, они начнут излучать счастье!
— Они будут светлыми и радостными! — усмехнулся он. — Ведь теперь кое-кто оказывает на меня сильное влияние.
— Влияние? — Это заговорил Николас.
Он подошел к ним так тихо, что никто из них не заметил его приближения, хотя он уже стоял рядом с Джейн.
— Не хотите ли вы сказать, что Джейн уже имеет и на вас какое-то влияние? Тебе следует быть осторожней, Мастерс, моя жена привыкла использовать лесть для достижения своих целей.
Хотя это было произнесено самым легкомысленным тоном, но потаенный смысл сказанного был очевиден Джейн, тем не менее она не позволила, чтобы это отразилось на ее лице.
— Я бы этого не сказал, Гамильтон, — засмеялся Мастерс. — Вряд ли твоя жена пытается что-то получить от меня!
— Нет? — Тон Николаса был саркастическим. — Наверное, она вполне удовлетворилась тем, что получила от меня!
Джейн сбросила с себя его тяжелую руку, чувствуя, что любой ценой пора покончить с разговорами.
— Не пора ли приступить к ужину? Я думаю, нет смысла его откладывать. — И, не ожидая ответа, она направилась в столовую.
Этот ужин преследовал ее кошмаром еще несколько дней. Кэрол и Николас разговаривали только друг с другом, изредка обмениваясь репликами с Джоном Мастерсом, но не прикладывая никаких усилий, чтобы подключить к общему разговору Джейн. Они разговаривали о премьерах и приемах, о людях, которые для Джейн были просто именами в колонках светской хроники в журналах и газетах. Она сидела словно застывшая, механически пробуя каждое искусно приготовленное и изысканно сервированное блюдо. Но все, что она подносила ко рту, имело вкус опилок, и она была рада, когда уж