Агент поднял карту и взглянул на Голда: «Значит, вы никогда не бывали западнее Миссисипи…»
Голд практически рухнул в кресло. Он попросил минуту, чтобы вспомнить, затем закурил сигарету, что обычно терпеть не мог. В этот момент он еще мог выкрутиться. У ФБР не было улик, чтобы связать его с Фуксом. Он даже быстро придумал правдоподобное объяснение: один юморист, который ему очень нравился, часто выбирал сюжетами для своих историй события в Санта-Фе, и можно было сказать, что заказал карту, чтобы ориентироваться в ситуациях. Но после полутора десятков лет шпионской деятельности он просто слишком устал, чтобы продолжать, – устал лгать, устал скрываться, устал от тяжелой ноши. Единственное, о чем он мог думать: как эта новость скажется на отце и брате.
Наконец он посмотрел на агентов: «Я тот, кому передавал информацию Фукс».
После задержания Голд поклялся себе, что не выдаст никого из своих коллег-шпионов. «Я приму любое наказание как мужчина и буду хранить молчание», – решил он. В камере предварительного заключения его навестил брат. «Как ты мог оказаться таким придурком?» – спросил он. Голд вспоминал: в этот момент «я почувствовал, как половина горы того гигантского психологического барьера, который я возвел против доносительства, рухнула».
Потом его навестил отец, еще больше разбитый. Самсон всегда чрезвычайно гордился Гарри – своим умным сыном, химиком, который помог им всем выжить в годы Великой депрессии. Он выглядел слабым и растерянным. На глазах были слезы. «Это не навредит твоей работе в кардиологии?» – спросил он.
Вопрос просто подкосил Голда. «Рухнула вторая половина горы».
Вскоре Голд был признан виновным и выложил все, что знал. Он написал 123 страницы показаний, где во всех подробностях рассказывал о своей шпионской деятельности, а затем бесконечно долго отвечал на дополнительные вопросы. Один агент сравнил допросы Голда с выдавливанием лимона – «всегда можно было получить еще пару капель». Полностью облегчив душу, Голд впервые за многие годы почувствовал умиротворение. У него даже улучшилось состояние здоровья, и он быстро сбросил десятки лишних фунтов[54].
На основании показаний Голда ФБР открыло сорок девять дел о шпионаже. Но в истории, по сути, осталось только одно – дело Розенбергов. Голд забыл имя брата Этель Розенберг – Дэвида Грингласса, но вспомнил имя его жены – Рут – и улицу в Альбукерке, на которой стоял их дом. Отпуск Грингласса также совпал по времени с моментом встречи, о которой рассказал Голд. Прижатый к стенке, Грингласс во всем признался и заявил, что заняться шпионажем его заставили Этель и ее муж Юлиус.
В результате именно Грингласс оказался тем человеком, который обрек Розенбергов на электрический стул, и пресса всячески поносила его за показания против сестры. Но репутация Голда тоже рухнула, причем под ударами с обеих сторон политического спектра. Коммунисты поливали его грязью как «патологического лжеца» и «слабака», который набивал себе цену изобретением фантастических басен. Антикоммунисты обзывали его «шестеркой» и предателем родины. Хор обвинений поддержала и прокуратура, которая, несмотря на его активное сотрудничество со следствием, потребовала для него двадцать пять лет тюрьмы. Судья, еще более ярый антикоммунист, дал тридцать. (На удивление, Фукс, который воровал все документы, просидел всего девять лет в британской тюрьме, после чего был депортирован в Восточную Германию[55].) Даже сокамерники Голда по Льюисбургской тюрьме презирали его. Воры, насильники, убийцы – все пользовались уважением в Льюисбурге. Но, когда стукач Голд вышел однажды на прогулку, все заключенные до единого покинули тюремный двор. И ему еще повезло. Через несколько лет в Льюисбурге трое заключенных кирпичом, завернутым в носок, забили насмерть другого осужденного за шпионаж.
Единственное утешение Голду в очередной раз дала химия. В Льюисбурге была необычная программа здравоохранения для заключенных, в которой сочетались стандартные медицинские процедуры с биомедицинскими исследованиями. В наше время, когда введены меры предотвращения злоупотреблений в отношении заключенных, о которых мы рассказывали в предыдущих главах, такие медицинские исследования не прокатили бы. Но тогда этические правила были попроще, и Голд, хоть и сам заключенный, получил возможность вернуться к лабораторной работе. В Льюисбурге он изучал диабет и заболевания щитовидной железы и даже добровольно согласился на переливание крови, зараженной гепатитом, чтобы проверить действие новой вакцины. Своего высшего достижения в химии Голд добился, не выходя из тюрьмы: в 1960 году он получил патент США за изобретение экспресс-теста на определение уровня сахара в крови с использованием препарата под названием «индиго дисульфонат».
В свободное время он отправлялся в тюремный лазарет, находившийся рядом с лабораторией, и помогал медперсоналу ухаживать за больными. Ему потребовалось много времени, чтобы реабилитироваться в глазах сокамерников. Действительно, Голд проявил себя образцовым заключенным, и в апреле 1966 года, отбыв шестнадцать лет, заслужил условно-досрочное освобождение. Это событие тоже стало новостью национального масштаба. В назначенный день за Голдом приехал адвокат и очень испугался, услышав гул возбужденных голосов. Это было похоже на бунт. На самом деле это провожали Голда его сокамерники. Годы самоотверженной деятельности не прошли даром, и они решили устроить ему торжественные проводы.
Последние месяцы своего срока Голд по вечерам в камере изучал новейшую научную литературу, стремясь наверстать упущенное. К счастью, нашелся один начальник лаборатории, который решил дать ему второй шанс и принял на работу в одну из больниц Филадельфии. Голд стал вести тихую жизнь, занимался гематологией и микробиологией, помогал молодым ученым, будучи своего рода добрым дядюшкой. Единственный раз он изменил себе, когда кто-то упомянул дело Розенбергов. Однажды в утренней программе новостей на экране появилось лицо Дэвида Грингласса. К изумлению коллег, Голд взорвался и заорал, чтобы немедленно выключили телевизор.
Здоровье Голда ухудшалось из-за сердечной недостаточности. (У него был врожденный порок, который, вероятно, усилился после переливания в тюрьме зараженной гепатитом крови.) В августе 1972 года ему делали рискованную операцию по замене клапана. Он умер на операционном столе в возрасте шестидесяти одного года. Узнав об этом, сотрудники лаборатории рыдали.
Голд высказывал надежду, что после тюрьмы еще успеет сделать себе имя как химик. «Когда-нибудь в будущем я смогу загладить вину гораздо больше, чем до сих пор. И эта реституция не должна заключаться в формировании и даче показаний ФБР… [но] в области медицинских исследований». Это оказалось очередной фантазией. Голд по сей день гораздо больше известен как шпион, а не как химик; он просто выдал слишком много секретов и слишком много людей. Но, в отличие от большинства коммунистических шпионов, для него идеалы были выше политики. Все-таки он был химиком до мозга костей, человеком, настолько одержимым своей наукой, что предпочел завершить эксперименты вместо того, чтобы уничтожать улики и спасать свою шкуру.
К сожалению, другие ученые позволяли политикам периода холодной войны губить свою личность. К тому же не все из них были коммунистами, как Фукс или Лысенко. Страх перед Советской Красной Угрозой поражал ученых по обе стороны железного занавеса. В частности, группа психологов, работавших на ЦРУ и армию США, предложила систему жестоких допросов с пристрастием, в результате пыткам подверглись десятки невинных людей и несколько человек безвременно погибли. И в такой обстановке появился, возможно, самый страшный террорист в американской истории.
10. Пытки: белый кит
Представьте себе 1960 год, Кембридж, штат Массачусетс. Два молодых человека сидят в ярко освещенной лаборатории. За ними наблюдают исследователи. Один из молодых людей злобно ухмыляется, другой чувствует себя неловко и с каждой минутой нервничает все больше. Они – однокурсники из Гарварда и ведут дискуссию о своих взглядах на жизнь. У студентов нередко жесткие мнения, и нервничающий, которого исследователи называют Законником, особенно резок.
Ситуация накаляется, голоса звучат все громче. У Законника начинает учащенно биться сердце, он щурится под жаркими лампами. Когда он соглашался на исследование, ему говорили, что дебаты будут дружескими, но однокурсник начинает грубить, высмеивать мнения Законника, вместо того чтобы критиковать их с точки зрения логики. Сегодня этот однокурсник зашел еще дальше. Он осматривает Законника с ног до головы и цедит: «И вот еще что: твоя борода выглядит по-дурацки».
Законник ошарашенно моргает. Дебаты так не ведутся. Можно критиковать аргументы оппонентов, но не их личные качества. Кровь приливает к лицу, он едва не рычит, выброс адреналина толкает его вперед. Он участвует в этих «дебатах» не первый месяц, но датчики частоты сердцебиения, прикрепленные к его груди, никогда еще не показывали таких всплесков.
Законник разозлился бы еще больше, если бы узнал правду: его собеседник вовсе не студент Гарварда. Он – модный молодой юрист, который натаскан вести грязную борьбу и переходить на личности. Законник – один из двадцати двух гарвардских студентов младших курсов, которые в рамках психологического эксперимента неделя за неделей вынуждены переносить такое грубое обращение. Но все остальные не демонстрируют столь интенсивной реакции. Возможно, именно поэтому юрист так любит его провоцировать.
Подопытные находятся под наблюдением ученого, который видит все через полупрозрачное зеркало. Законник сосредоточен на дискуссии, но время от времени замечает за стеклом какие-то смутные движения, словно жизнь под водой. Там, скрестив руки на груди, стоит Генри Мюррей, гарвардский психолог, чья работа по методике построения допросов вызвала инт