ерес в ЦРУ.
Один наблюдатель как-то охарактеризовал Мюррея как «вежливого, остроумного и внимательного» человека, при этом «настолько обаятельного, что даже подозрительно». Он лично придумал всю эту обстановку – слепящие лампы, как в плохом детективе, зеркала, кардиомониторы. В статье, написанной по итогам эксперимента, Мюррей признается, что нападки юриста были «злобными, хлесткими и персонально оскорбительными», но именно этого он и добивался. Ему нужно было видеть, как Законник разваливается. Мюррей еще записывал все происходящее на пленку. Ему хотелось зафиксировать все внешние признаки неудовлетворения – как подергивается лицо, как человек хмурится, морщится. Время от времени он показывал эти пленки студентам – участникам эксперимента, чтобы они увидели себя – как они кипят и брызжут слюной на камеру. Это был способ выудить еще больше унижения из каждой сессии.
Гарвардский психолог Генри Мюррей, который проводил жестокий психологический эксперимент с участием нескольких студентов, в том числе и Теодора Качинского, будущего Унабомбера (с разрешения Harvard University Archives).
И никто не чувствовал себя более униженным, чем Законник. Юноша был блестяще одаренным (его IQ составлял 167), но тесты во время эксперимента показали его наибольшую отчужденность от окружающих. Именно поэтому Мюррей проявил к молодому человеку особый интерес; он настоял, чтобы ему дали кличку Законник, как бы в шутку обыгрывая твердость его взглядов. На самом деле юношу звали Теодор Качинский. Мир через некоторое время узнает его как Унабомбера.
Мюррей и Качинский были выходцами из диаметрально противоположных миров: один из работяг, другой из аристократов.
Аристократом был Мюррей. Он вырос в элегантном особняке на Манхэттене, на месте которого сейчас находится здание Рокфеллер-плаза. В зрелом возрасте в резюме он с гордостью указывал своего предка – графа Данмора, первого губернатора Нью-Йорка, когда штат еще был британской колонией.
Естественно, Мюррей поступил в Гарвард и стал там лидером группы сокурсников. Впоследствии он стал одним из самых знаменитых психологов своего поколения, но поначалу эта область не вызывала у него особого интереса. В Гарварде он специализировался по истории и посещал всего один курс по психологии, после чего ему надоело. (Позже он шутил, что больше ни ногой в аудиторию, где изучают психологию; разве что для преподавания.) Затем он получил ученую степень по медицине в Колумбийском университете, но отказался от планов заняться хирургией из-за недостаточной сноровки (вследствие неудачной операции, проведенной в детстве, у него нарушилась координация рук и глаз). Потом защитил докторскую диссертацию по биохимии в Кембриджском университете, но в этой области ничем особенным себя не проявил. Как отмечал один критик, «в его образовании ‹…› и затем в медицинском институте не было ничего, что свидетельствовало бы о его способности к чему-то большему, чем к жизни в клубе патрициев».
Свое призвание он открыл в возрасте тридцати лет, в 1923 году, наткнувшись в букинистической лавке в Нью-Йорке на книгу швейцарского психоаналитика Карла Юнга. Он начал читать ее прямо у прилавка и, увлеченный, два дня не ходил на работу, чтобы дочитать до конца. И вскоре решил поехать в Швейцарию к Юнгу и поработать вместе с ним.
Надо признать, Мюррей заинтересовался Юнгом и по эгоистичным причинам. Жена Мюррея Джозефина была для него эмоциональным кирпичом, постоянно висящим на шее. К сожалению, она не интересовала его, особенно в сексуальном плане. Интересовала Мюррея его любовница, актриса Кристина Морган, несмотря на то – или благодаря тому, – что была чрезвычайно яркой и непостоянной женщиной. Мюррей был от нее без ума, но не мог допустить и мысли о разводе с Джозефиной, поэтому постоянно мучился, как поступить. И решил узнать мнение Юнга по этому поводу. Так сложилось, что у Юнга тоже были жена и любовница. Выслушивая страдания Мюррея на эту тему, Юнг прервал его и сказал, что Мюррею совершенно необязательно делать выбор. Он может поступить так же, как Юнг, сохраняя рядом с собой обеих женщин. В конце концов, они оба – энергичные, творческие личности. Как можно ожидать, что они удовлетворятся лишь одной женщиной?
Естественно, это ставило в унизительное положение жену Мюррея (один историк напомнил, что она называла Юнга «грязным старикашкой»), но Мюррей отмахнулся от ее переживаний и поступил так, как советовал Юнг. Как и многих людей, заинтересовавшихся психологией, эта область привлекала Мюррея отчасти потому, что у него были свои скелеты в шкафу (помимо аморальной личной жизни он давно подсел на амфетамин), но и то, как Юнг разрешил его дилемму, произвело на него сильное впечатление. Психология показалась ему благородным занятием, способом помочь людям справляться со сложнейшими проблемами, и с этого момента Мюррей решил посвятить свою жизнь изучению работы человеческого мозга.
В последующие десятилетия Мюррей разрабатывал новый подход к психологии. В то время психология была разделена на два враждующих лагеря. В один входили психоаналитики типа Юнга, которые исследовали бескрайние мутные воды подсознательного. Однако многие ученые критически относились к психоаналитикам, и не без основания, за отсутствие научной строгости. Научная строгость, почти чрезмерная, присутствовала в другом лагере. Эти психологи нацеливались на отдельные участки сенсорной или нервной системы животных, применяли разные стимулы и замеряли их реакцию секундомером и электрическими устройствами. Их интересовали исключительно рефлексы и крысы, бегающие по лабиринтам, – все, кроме достоверных данных, считалось неубедительным. Мюррей ценил науку, оперирующую фактами, в конце концов, он же был биохимиком, но ему хотелось чего-то большего. Его очень увлекали особенности личности, ему хотелось изучать человека так, как это делают писатели-романисты – во всех его мелких подробностях. В итоге он отказался от Юнга как образца для подражания и обратился к Герману Мелвиллу, которого считал подлинным первооткрывателем подсознательного (пусть и для эффекта, но Мюррей, когда читал «Моби Дика», солидаризовался не с Измаилом или Квикегом, а с мегаломаном капитаном Ахавом). В итоге Мюррей принял компромиссное решение: он соединил литературный и фактологический подходы в изучении личности.
Разумеется, такой средний путь никого не удовлетворил, но материальное состояние Мюррея служило ему хорошей защитой от последствий репутации иконоборца. И вместо того чтобы бороться с обоими течениями, господствовавшими тогда в психологии, он использовал свои социальные связи, чтобы получить работу в Гарварде. Возмущенные коллеги позже отказали ему в пожизненном контракте, но университетское начальство вместо увольнения выделило ему собственное княжество – Гарвардскую психологическую клинику, на входной двери которой он нарисовал белого кита. Когда клинике не хватало финансирования, Мюррей просто доставал чековую книжку и покрывал расходы за свой счет.
Во время Второй мировой войны Мюррей также использовал свои социальные связи, чтобы получать ассигнования от Управления стратегических служб (УСС) – предшественника ЦРУ. Некоторые его работы выглядят весьма сомнительными по сегодняшним меркам. Один из проектов предполагал составление психологического портрета Адольфа Гитлера с целью предсказания его поведения во время войны и выбора способов воздействия на него. Мюррей представлял Гитлера как смесь «художника и гангстера» и «сочетание, скажем, лорда Байрона и Аль Капоне». Он даже рассуждал об эротических приключениях фюрера: «Ходят слухи, что в сексуальной жизни Гитлер ‹…› требует от женщин уникальных способностей, точный характер которых является государственной тайной». Такое суждение может, конечно, щекотать нервы, но не подтверждено никакими фактами.
Другая работа для УСС оказалась более полезной. Чтобы помочь агентству справиться с наплывом желающих устроиться на работу, Мюррей принял участие в разработке тестов, чтобы сортировать людей по типам и на этом основании определять, для какой деятельности они лучше подходят. Если вы когда-нибудь проходили личностный тест, вы знакомы с этой процедурой. Мюррей также участвовал в разработке системы для проверки способности претендентов лгать под сильным давлением, понимать слабости других людей и держаться на допросах. Иными словами, это была система поиска хороших шпионов.
Из всего, чем Мюррей занимался во время войны, особенно увлекала его работа по поиску потенциальных шпионов, в частности, отношения между допрашивающим и пленным, которые представляли собой настоящую драму. После войны он решил систематически заняться в Гарварде изучением ведения допросов. Так уж получилось, но преемник УСС, Центральное разведывательное управление (ЦРУ), вполне разделяло его увлеченность этой тематикой и видело в его работе способ получить преимущество в холодной войне.
Во всемирном сражении между коммунизмом и демократией к концу 1940-х годов казалось, что коммунизм близок к тому, чтобы сокрушить противника. Советский Союз во главе с Иосифом Сталиным завоевал всю Восточную Европу, а Мао Цзэдун захватил власть в самой густонаселенной стране мира – Китае. В Европе чуть было не вспыхнула война из-за Берлина; война разразилась в Азии из-за Кореи. Росту напряженности способствовала угроза применения ядерного оружия.
Но атомные бомбы, сколь угодно страшные, были все-таки внешней угрозой. Многих американцев гораздо больше пугала перспектива воздействия на сознание, страх, что коммунисты завоюют их души изнутри. Тысячи военнопленных в Корее подписывали показания, где «признавались» в преступлениях, которых никогда не совершали, например, в применении бактериологического оружия против войск противника. Точно так же во время показательных судебных процессов, которые устраивал Советский Союз в Восточной Европе, обвиняемые признавались в абсурдных деяниях, причем делали это, невнятно выговаривая слова и со стеклянным взглядом, словно зомби. Аналитики ЦРУ просматривали записи этих процессов и пришли к серьезному и вполне понятному выводу. Они решили, что коммунисты изобрели надежный способ промывания мозгов: психологическое сверхоружие, которое позволяет проникать в мозг людей и превращать их в «Маньчжурских кандидатов», готовых к исполнению зловещих приказов.