Трувор уже готовил заговорённый нож, чтобы принести данов в жертву, но у Буревоя появилась другая идея:
— Дайте им по щиту и мечу. Кто победит, будет жить и получит свободу.
Волхв согласился. Кровь, пролитая в сражении, богам куда угоднее.
Дражко почувствовал желание самому взяться за оружие — наверняка такой подарок понравился бы им ещё больше. Но перечить отцу не стоило. К тому же, тепло объятий Инги прельщало сильнее холодной стали.
Даны приняли предложение. И принялись рубиться, словно между ними была родовая вражда! Руяне приветствовали их не хуже, чем своих бойцов, а когда победитель перерезал глотку побеждённому, принялись хвалить его, тут же налили полный рог пива и едва не утянули в общий хоровод, но Трувор заставил повременить:
— Как тебя зовут? — В отличие от остальных, волхв сохранял хладнокровие и не притронулся к хмельному. Он склонился над убитым, окунул пальцы в кровоточащую рану.
— Олаф, — ответил дан, осушив рог.
Волхв кивнул, подошёл ближе, начертил на лбу знак, смысл которого понимал только он.
— Как было сказано, ты свободен.
Подхваченный толпой, Олаф мигом окунулся в безумие тризны. Воины вспоминали битву, в которой его взяли в плен, отмечая храбрость и стойкость. А тот, кто непосредственно оглушил дана, даже поднял за бывшего врага здравницу.
Завтра, быть может, Олаф отправится обратно в родные земли, чтобы на следующий год снова сойтись с руянами в сече, но эту ночь они проведут вместе как старые друзья.
Однако не один Трувор сохранял трезвый рассудок. Буревой, Висмар, Ратмир — воеводы с малой дружиной не предавались обжорству и пьянству. Дражко брал с них пример, поэтому даже не пытался соревноваться с Удо в том, кто быстрее осушит чашу, а затем попадёт булыжником в сложенный из камней круг.
Прочие воины могли вдоволь крушить селения в поисках добычи, осушать целые бочки хмельного и забавиться с захваченными рабынями, когда уже некого было убивать. Но Буревой требовал от сыновей сдержанности во всём. Мем иногда напоминал христианских жрецов, как-то прибывших на Руян проповедовать. Правда, они объясняли это грехами, пугали воздаянием Господнем, а отец говорил, что в войске, даже вдали от врага, кто-то должен следить за порядком и безопасностью, иначе может случиться беда. Так, бывало, дружина после славной победы и начнёт праздновать, позабыв об опасности, а к утру их всех перережут, спящих, пьяных, не способных даже меч удержать в руках.
Поэтому Дражко не предавался веселью с остальными. Нет, сейчас он наслаждался обществом Ингигерд. Внутри горело желание, особенно от ответных чувств, проснувшихся у прекрасной данки.
Поэтому Дражко приглядывал на Олафом. Который, казалось, и позабыл о недавней неволе и о том, кто заковал его в кандалы. Даже пытался соревноваться с Большаком в борьбе, да тот едва не снёс голову пудовым кулаком.
— У нас в селе с тумаками забавятся, — виновато объяснился он.
— Да это ж само то! — воскликнул Удо с таким лицом, будто ему раскрыли тайну вселенского счастья.
— Э, не! — Деян благоразумно отошёл подальше.
Как и Олаф, решивший не рисковать только обретённой жизнью.
Чутьё подсказывало, глаз с него спускать не стоит. Что-то в нём категорически не нравилось, настораживало, хотя дан совершенно не обращал внимания на Дражко. Будто бы специально не замечал.
Может, это и вызывало подозрения?
Дражко посильнее прижался к Инги. Та уже засыпала, положив голову ему на плечо и умиротворённо посапывая. Но идиллию нарушил развесёлый крик Удо:
— А ну, воевода, айда к нам! Нечего отсиживаться, пока дружина радеет!
Над раскалёнными углями от погасшего костра готовились перетягивать канат. За один конец взялись мужи Ратмира, а с второй — молодцы Дражко. Многие из соперников приходились друг другу родственниками.
Тут уж выбора не оставалось, потому что и Ратмир встал у самых углей, зазывая младшего брата шутливыми колкостями.
Под шум зрителей они начали игру. Жар кусал пальцы на ногах, мозолистые руки крепко держали канат, но преимущества долго не было ни у одной из сторон, даже несмотря на наличие Удо и Большака в стане Дражко. У Ратмира имелись свои великаны — собственно, брат Удо, верно в шутку именуемый Малом. Матери у них были разные, но оба пошли в отца, который, скалясь, наблюдал за действом неподалёку.
Всё решил случай. Угли, красные от накала, снова разжёг порыв ветра, отчего прямо под канатом вспыхнуло пламя. И скора обе дружины падали на спины, не выпуская разорванные концы под всеобщий смех.
— Эх, братишка, тебе снова улыбнулась удача! — стряхивая со штанов грязь, воскликнул Ратмир.
— Разве ж это удача — подарить ничью?! — парировал Дражко.
А затем повернулся, выискивая глазами Ингигерд и увидел…
Как Олаф спешно отходит от неё, словно вор, напакостив, убегает прочь.
Ладно бы просто пробегал мимо — и пёс с ним. Но на прекрасном личике блеснули слёзы, и это мгновенно разожгло пламя гнева.
Дражко выскочил наперерез. В суматохе никто не обратил внимания, пока он не сбил Олафа с ног и приставил к горлу клинок.
— Спятил, Дражко?! — Деян подоспел первым, ухватился за руку, держащую нож.
Векша секундой позже оттащил дана, пока Удо тянул воеводу назад.
— Не подходи к ней, выродок! — Дражко скалился по-звериному, словно обезумевший, вырывался. Даже Удо пришлось напрячь все свои силы, чтобы не выпустить его.
— Я просто хотел поговорить, ничего срамного! — растерянно оправдывался Олаф
Но ложь кралась в каждом слове, будто змеиный яд — никаких сомнений! И потому Дражко рыл пятками землю в попытках достать дана.
Вокруг собрались люди. Некоторые, слишком пьяные для разбирательств, приняли всё за начало драки, с воодушевлением кинулись в толпу, но быстро были осажены гриднями Буревоя, который и сам уже оказался рядом:
— Оставь его! — прогремел он. — Хватит на сегодня крови.
Немного остыв, Дражко рыкнул на Удо, чтобы тот отпустил. С опаской, но здоровяк послушался.
— Увижу рядом с ней — убью! — пообещал Дражко.
Затем оглянулся — десятки глаз с укоризной смотрели на него. Заслужив свободу, Олаф стал гостем, разделившим хлеб и мёд с руянами. Убивать гостя, к тому же спасённого богами, — не лучший поступок.
Взяв за руку Ингигерд, Дражко ушёл. Удо, Деян, Векша и другие, немного подумав, отправились за ним.
Олаф стряхнул с себя волнение и продолжил веселиться, будто ничего не произошло. Остальные последовали примеру. Снова запели песни, осушались чарки, добрым словом поминали мёртвых.
Буревой тяжёлым взглядом провожал младшего сына.
— Эта девка сводит его с ума. — Рядом встал Ратмир. — Я видел, как она бросает ведьмовские знаки, отец. Как бы не заворожила…
— Знаки, говоришь? — нахмурился Буревой. — Одних знаком маловато, чтобы быть ведьмой. Но ты за ней пригляди.
Радислава с тревогой слушала их разговор, но встрять не посмела. Лучше потом — наедине с мужем.
«Какая ведьма? — пронеслось в голове. — Всего лишь испуганная бедняжка…»
А вот Мила думала иначе. Не мог её сын позариться на безродную рабыню! Но если уж втемяшил себе в голову, то бодаться бесполезно, пока сам не споткнётся.
Она обернулась на шум — то хохотал Олаф. Для него эта ночь была не тризной, но праздником жизни, поэтому дан полностью отдался веселью.
И тут её осенила мысль…
━─━────༺༻────━─━
На следующий день готовились к отбытию в Ругард, располагавшийся немного южнее. Даже несмотря на поздний подъём, должны добраться к полудню.
Дражко в последний раз проверял телеги, сбрую, пока Удо, Деян и Девятко валялись с распухшими лицами в тени под кроной дуба. Векша, бодрый в отличие от них, вместе с хмурым, но вполне вменяемым Большаком грузили добро, задавая тон остальным. Свежее их был только Ясон. Как и ожидалось, ромей проспал всю дорогу до Руяна, но и там его никто не тревожил. Лишь перевязав нескольких раненых, он снова отправился спать, а на предложение прийти на тризну пробормотал что-то на невнятное на своём языке и перевернулся на другой бок. Сейчас же Ясон заботливо укладывал шкатулки и мешочки с травами и порошками, инструментами и прочими лекарскими приспособами.
Ингигерд гуляла с Радиславой неподалёку от повозок, среди цветущей поляны.
Девушка так и не призналась, что именно вызвало её ночью. Пыталась обвинить дым от костров, мол, попал в глаза, но лгать ей удавалось не слишком хорошо.
Однако теперь она снова улыбалась, смеялась, хитро поглядывая на Дражко. Верно, Радислава рассказала о нём нечто постыдное, ещё с детских лет. Но ей можно — рано или поздно все секреты неизбежно будут раскрыты.
— У женщин слишком длинный язык, — пробурчал он себе под нос.
Цедраг, на правах раненого освобождённый от тяжёлой ноши, заметил:
— Прямо как пьяный Удо.
— Это точно! — поддержал Витцан. Он уже выглядел почти здоровым. Пара седмиц — и вовсе поправится.
— Вы о чём? — не понял услышавший разговор Живко. Но в ответ ничего путного не услышал.
Мальчишка всё порывался помочь, но Ясон строго наказал отдыхать.
Сбруя была в порядке. Дражко сунул коню морковку, похлопал по гриве, прогнал надоедливого комара.
— Эй, кто-нибудь, подсобите! — Векша тащил сундук, весивший, наверное, тяжелее него самого, пока Большак нёс на плече ещё больший по размеру.
Дражко только хотел подскочить на выручку, как рядом с лютичем показался человек.
Один его вид заставил зубы заскрипеть от злости.
— Давай, давай, — коверкая слова, Олаф ухватился за ручку с другой стороны.
Вдвоём они с Векшей быстро приволокли сундук к телеге, где Большак помог поднять его на настил.
— Ты… — прошипел Дражко, положив ладонь на обух топора.
Удо, Деян и Девятко вскочили, позабыв о головной боли.
Эй, я лишь помог! — Олаф примирительно выставил руки. — Клянусь перед взором Одина, к твоей женщине без дозволения подходить не буду. — Затем он перешёл на язык данов, видимо исчерпав запас славянских слов. — Ночью просто хотелось услышать родную речь из уст прекрасной девы. Проклятый Хумбли лил в мои уши одно дерьмо! Может, поэтому убивать его было так просто?