— Можно попробовать, — кивнул Кауэрт.
Вновь воцарилось молчание. Журналист смотрел, как вращается пленка в его магнитофоне.
— Почему же задержали именно вас? — спросил он наконец у Фергюсона.
— Я там очень кстати оказался. Кроме того, я чернокожий и у меня зеленая машина. У меня та же группа крови, хотя это выяснилось только потом… Но в первую очередь местное население, я имею в виду белое местное население, было в ярости и требовало жертву. Вот тут-то я и подвернулся. Прекрасный козел отпущения!
— На вашем месте любой стал бы изображать из себя жертву.
Сверкнув глазами, Фергюсон расправил плечи и сжал кулаки, но тут же поборол гнев и взял себя в руки:
— Меня там всегда ненавидели. Ведь я не был тупым, немытым негром, а к другим неграм они не привыкли. Они ненавидели меня за то, что я окончил колледж. За то, что я жил в большом городе, пока они прозябали в своей грязной дыре. Они знали меня и ненавидели меня за то, каким я был, и за то, каким я собирался стать.
Кауэрт хотел было задать еще один вопрос, но в этот момент Фергюсон схватился обеими руками за край стола и заговорил срывающимся голосом. Журналист видел, что его собеседник кипит от ярости: на шее напряглись жилы, к лицу прилила кровь. Было очевидно, что Фергюсон борется с самим собой, стараясь не потерять самообладания. Журналист даже подумал, что не хотел бы встретиться лицом к лицу с пришедшим в ярость Фергюсоном, окажись тот на свободе.
— Поезжайте туда! Поезжайте в округ Эскамбиа и посмотрите, что представляет собой Пачула. Это в двадцати-тридцати милях к югу от Алабамы. Пятьдесят лет назад меня бы там просто вздернули на первом столбе. На моих палачах были бы белые балахоны с остроконечными капюшонами, а в руках они держали бы горящие кресты. Времена меняются, — с горечью в голосе добавил Фергюсон, — но не слишком быстро. Теперь меня не просто повесят, а казнят со всеми полагающимися церемониями. Суд. Адвокат. Присяжные. Конституционные права и все такое прочее. Меня не просто линчуют, а линчуют в полном соответствии с буквой закона. Поезжайте туда, мистер белый репортер. Поезжайте, задайте несколько вопросов, и сами все увидите. Вы думаете, мы живем в девяностых годах двадцатого века? Поезжайте в Пачулу! Там вы убедитесь в том, что время не везде идет с одинаковой скоростью.
Откинувшись на спинку стула, Фергюсон сверлил Кауэрта гневным взглядом.
Помещение, в котором они находились, внезапно показалось Кауэрту невыносимо маленьким, и он подумал о том, что его статья будет посвящена узникам крошечных помещений.
Тем временем Фергюсон снова заговорил:
— Мистер Кауэрт, неужели вы действительно думаете, что Пачула ничем не отличается от Майами?
— Я так не думаю.
— И правильно делаете. Знаете, что забавнее всего? Если бы я совершил такое преступление — а я его, поверьте, не совершал, — так вот, если бы я совершил такое преступление в Майами и против меня были бы такие же жалкие улики, в обмен на чистосердечное признание меня наверняка признали бы виновным в убийстве без отягчающих обстоятельств и дали бы срок от пяти лет до пожизненного заключения. А может, и всего четыре года. Да и то только в том случае, если мой защитник не добился бы моего оправдания. А он наверняка его добился бы. Посудите сами: я не был судим, я окончил колледж, меня ждало неплохое будущее. А у них совсем нет улик! Как вы думаете, мистер Кауэрт, произошло бы так в Майами?
— В Майами? Может, и произошло бы. В обмен на чистосердечное признание — даже наверняка.
— А в Пачуле в обмен на мое «чистосердечное признание» меня наверняка ждал смертный приговор.
— Таковы гримасы правосудия.
— К черту гримасы правосудия! Кроме того, я не совершал никакого преступления. Я не изображаю из себя праведника. В Ньюарке подростком я пару раз вел себя не совсем примерно. И в Пачуле тоже. Можете навести об этом справки. Но эту девочку я не убивал! — Замолчав, Фергюсон перевел дух и добавил: — Я знаю, кто ее на самом деле убил.
От такой новости у Кауэрта отвисла челюсть, и он с трудом выдавил:
— Выкладывайте! Кто и как?
Фергюсон заерзал на стуле. На его лице мелькнуло нечто, отдаленно напоминающее ухмылку, но больше походящее на злобный оскал. Кауэрт почувствовал, что царившая в помещении атмосфера праведного негодования внезапно испарилась. За несколько секунд Фергюсон изменился так же неузнаваемо, как он менялся, когда в начале их разговора имитировал разные манеры речи.
— Пока не могу.
— Не валяйте дурака!.. — с деланым раздражением в голосе начал Кауэрт, но Фергюсон его перебил:
— Я вам все обязательно скажу, но только тогда, когда вы мне поверите.
— Что за нелепая игра?!
Подавшись вперед, Фергюсон грозно сверкнул глазами:
— Это не игра. Речь идет о моей жизни. У меня хотят ее отнять, а у меня остался последний козырь. Я выложу его, когда для этого настанет время.
Кауэрт промолчал.
— Поезжайте и проверьте все, что я вам рассказал. И тогда, когда вы поверите в то, что я ни в чем не виноват, когда вы убедитесь в том, что эти негодяи меня нарочно засудили, я вам все скажу.
Кауэрту припомнился совет Хокинса: «Когда загнанный в угол человек затевает с тобой игру, лучше играть по его правилам». Журналист кивнул.
Опять воцарилось молчание. Фергюсон сверлил глазами Кауэрта. Они не двигались, словно связанные незримыми узами. Кауэрт понял, что у него нет выбора. Он был журналистом. Он выслушал повесть о зле и несправедливости. Теперь он просто не мог не отправиться на поиски истины. Махнуть на все это рукой было выше его сил.
— Ну что, мистер репортер? — спросил Фергюсон. — Теперь вы все знаете. Вы поможете мне?
Кауэрт вспомнил тысячи слов, написанных им о смерти и умирающих, тысячи слов о страданиях и мучениях, каждое из которых оставляло в его душе маленькую рану. Со временем все эти маленькие раны превратились в незаживающую язву ночных кошмаров. И при этом всеми своими статьями он ни разу не подал ни малейшей надежды ни одному отчаявшемуся. И уж конечно, ни разу не спас никому жизнь.
— Я сделаю все, что от меня зависит, — ответил он Фергюсону.
Глава 3Пачула
Округ Эскамбиа находится на северо-западных задворках штата Флорида. С двух сторон этот округ граничит со штатом Алабама. Своим культурным наследием округ Эскамбиа обязан штатам, граничащим с ним с севера. Раньше его население занималось главным образом сельским хозяйством на разбросанных по склонам зеленых холмов многочисленных маленьких фермах, отделенных друг от друга густыми лесами виргинских сосен и непроходимыми зарослями ивы, оплетенной дикой лозой. Однако за последние годы, как и во многих других южных штатах США, здесь началось активное строительство. По мере расширения крупнейшего местного города и порта Пенсаколы окрестные поля стали превращаться в пригороды. На пустырях выросли торговые центры и бесчисленные жилые дома. Как и во многих других районах глубинки на юге Соединенных Штатов, здесь царит противоречивая атмосфера еще не изжитой бедности, гордости еще не вполне обретенным благосостоянием и своего рода патриотизма, питаемого воспоминаниями о поколениях предков, по мнению которых жизнь здесь была пусть ненамного легче, но, безусловно, ощутимо лучше, чем в других районах страны.
Полет из Майами до местного аэропорта запомнился Кауэрту постоянными рывками и тошнотворными скачками маленького двухмоторного самолета, летевшего вдоль куражившихся над ним гигантских серых штормовых облаков. Самолет то нырял в эти облака, то выныривал из них. В его салоне то сверкал солнечный свет, то воцарялась серая мгла. Тем временем где-то над Мексиканским заливом садилось кроваво-красное солнце. Кауэрт прислушивался к вою моторов самолета, боровшегося со встречным ветром, как запыхавшийся и утомленный долгой дорогой путник. Раскачиваясь вместе с самолетом в кресле, журналист думал о человеке в камере смертников и о том, что ждет его самого в Пачуле.
Встреча с Фергюсоном лишила журналиста душевного равновесия. Покидая тюрьму, он убеждал себя в том, что следует быть объективным и беспристрастно взвешивать все сведения и обстоятельства. Вместе с тем, разглядывая капли воды на стекле иллюминатора, Кауэрт понимал, что отправился в Пачулу, чтобы разыскать доказательства невиновности Фергюсона. В голове звучал гневный голос этого человека, но журналист тут же заставлял себя думать о зверски убитой одиннадцатилетней девочке…
Самолет приземлился в разгар бушевавшей над аэродромом грозы. Пока он, накренившись, катился по взлетно-посадочной полосе, Кауэрт разглядел шеренгу зеленых деревьев на краю летного поля. На фоне неба силуэты деревьев казались черными и зловещими.
Взяв напрокат машину, репортер отправился в мотель «Адмирал Бенбоу», стоявший на окраине Пачулы, рядом с шоссе, ведущим в соседний штат. Оглядев скромный, удручающе-опрятный номер, он спустился в бар, протиснулся между двумя коммивояжерами и заказал пиво. У молодой женщины за стойкой были блеклые каштановые волосы, обрамлявшие такое крохотное личико, что, когда она хмурилась, все оно искажалось недовольной гримасой. Однако ее грубоватые манеры недвусмысленно свидетельствовали, что этой женщине приходится слишком часто наливать пиво слишком многочисленным и не слишком трезвым коммивояжерам, слишком часто пытающимся затащить ее в постель. Наливая пиво из бочки в стакан, женщина не сводила глаз с Кауэрта.
— Вы, кажется, не местный? — спросила она наконец.
Кауэрт покачал головой.
— Не говорите мне, откуда вы! — воскликнула женщина. — Я сама догадаюсь. Скажите-ка: «Карл у Клары украл кораллы, а Клара у Карла украла кларнет»!
Рассмеявшись, журналист произнес скороговорку.
Женщина улыбнулась, и в ее взгляде промелькнуло нечто, отдаленно напоминавшее симпатию.
— Вы не из Мобила и не из Монтгомери, — заявила она. — И даже не из Таллахасси и не из Нового Орлеана. Остаются только Атланта и Майами. Но если даже вы из Атланты, вы там не родились. Может, вы родились в Нью-Йорке и живете в Атланте временно.