– А что, если… – У меня сразу же возникло множество вопросов.
– Нет, рядового мыслящего бойца больше из них сделать не получится. Ни одному еще не удавалось проявить свободу воли и вырваться. Я точно таких не встречала. Насколько мне известно, они весьма полезны при прохождении нашими группами потенциально опасных маршрутов.
– Биодетектор? – уточнила я.
– Ага, вроде того, – кивнула Вита. – И пусть тебя не смущает их способность что-то болтать – это уже не люди. Их еретическую порочную природу выжигают изнутри. К сожалению, она частенько сплетается с образом хомо сапиенса, отчего приходится идти на жертвы. Я вижу, о чем ты хочешь спросить. Нет, с тобой не делали то же самое, как и с любым из адептов. Мы все сохраняем способность понимать, чувствовать, размышлять. Обелиску не нужна армия тупых болванчиков, способных лишь на самые примитивные задачи. Послушание не состоит в бессознательном исполнении приказов. Зона создала Обелиск, чтобы говорить с нами. Как же мы поймем Ее, не обладая умением осознавать и внимать Ее голосу? Без души и разума возможно творить лишь разрушение, но никак не созидать. Мы же рождены хранить и помогать появиться чему-то новому. Для этого мы живем, и в этом суть служения.
– Занятно… – протянула я, наблюдая за удаляющимися существами, чей разум теперь блуждал в ожидании истинного пути. – Тогда почему мы ждем?
– Если сейчас их потревожить, может взыграть их неверная суть. Говорят, они становятся особенно агрессивными перед Всплесками, но и до этого, если что-то напомнит им об их природе, – проблем не оберешься. Хотя одно подразделение научилось сосуществовать с ними. Мне довелось как-то бывать на их стоянке. Странное чувство… Вроде и тянешься к стволу, а вроде угрозы как бы и нет. Стои́т себе чудо это, бормочет какую-то чушь и не отсвечивает. Получается весьма надежная охрана от неверных с сознанием. Уж не знаю, что там в голове у ретранслированных, но реагируют они на любое нездоровое движение, еще даже не заметив его. Наверно, у них хороший слух.
– Или нюх, – предположила я, пожав плечами.
– Без понятия. – Вита бросила взгляд на экран. – Чисто, можем идти. Наших новых друзей перехватят у охладителя. Подозреваю, что их несет именно туда. Выше нос, скоро настанет и твое время учить молодняк премудростям.
И мой волнующий час настал. Стоял непривычно солнечный день в мире вечной осени. Наблюдая из застекленного воздушного коридора за братьями, только что вернувшимися из удачного рейда, я не заметила, как рядом со мной появился Гаал, а с ним два собрата в тяжелой глухой броне, усиленной сервоприводами. По нашивкам и особым обозначениям на наплечниках нетрудно было догадаться, что это личная охрана самого Настоятеля. Впрочем, по территории Станции он всегда перемещался в одиночестве, лишь иногда сопровождаемый парочкой служителей в белых защитных комбинезонах. Вне безопасной территории его наверняка сопровождали эти бравые ребята, отвечающие своими жизнями за жизнь первого после Обелиска.
Гаал сообщил, что решением Настоятеля было определено, что я наконец готова к обряду имянаречения и полноценному вступлению в орден. Невероятное счастье завладело душой в эту минуту. Все тренировки с Айзеком, еще несколько «проверок» от Виты, в которых ей вновь удавалось напугать и обвести вокруг пальца подругу, потерявшую память, – все было не зря. Меня признали достойной прикоснуться к милости Его и несению службы во благо Его.
Я ощутила разочарование, когда оказалась не в величественном зале, подсвеченном лазурью Обелиска, куда допускали неофитов лишь на вечернюю молитву, а в заурядном, сером и, можно даже сказать, унылом помещении, однако все же вызвавшем странный трепет.
Посреди огромного зала, освещенного лишь запыленными зеленоватыми лампами, располагался стол, похожий на операционный, и огромная конструкция неизвестного устройства, нависавшего над ним.
Душу сковало подлой суеверной тревогой, старательно гонимой прочь силой молитвы, которую я вспомнила, едва переступив порог. Нет, успокаивала я себя, здесь не произойдет ничего такого, что может причинить мне вред. В конце концов, Вита, Гаал… да тот же Айзек проходили через это. И никто из них не рассказывал об этом дне, как о чем-то ужасном. Напротив – все мои братья и немногочисленные сестры вспоминали об обряде как о самом лучшем в жизни моменте. Но сейчас мне казалось, что уж слишком жуткая здесь царила обстановка.
Гаал приказал мне лечь на стол и закрепил мои запястья ремнями. Тело покрылось «гусиной кожей» то ли от страха, то ли от прикосновения к вискам, лбу и затылку ледяных скользких металлических пластин электродов. Я вздрогнула, едва почувствовала скользнувшую за шиворот каплю воды.
– Спокойно, сестра… Ты ничего не почувствуешь. Физически…
– Это как? – с дрожью в голосе спросила я.
– Буквально, – успокаивающе ответил брат. – Никто не причинит тебе страданий или еще какого вреда. Кроме… тебя самой. Придется столкнуться с тем, что таится в глубине твоего разума и дремлет, искушая, склоняя к неправедному пути. Иногда это крайне болезненно и может помешать довести обряд до конца. Доверяй нам, себе, Обелиску, и ты обретешь благословение. Начни чтение литании во имя Его, во имя истинной веры. Ты не одна, орден поможет тебе совладать со всеми испытаниями. Приведи свое тело и дух к спокойствию и позволь разуму открыться.
Я не успела дойти и до третьей строфы, восхваляющей силу и мудрость, коей наделяет нас Зона через свет Его, как в зал вошел Настоятель. Кратко поприветствовав присутствующих братьев, он начал с чтения молитвы, которую мне еще не доводилось слышать. Язык ее также был почти не знаком. Казалось, когда-то давно я слышала некоторые из слов, но перевод их совершенно забылся.
Тихий убаюкивающий голос обволакивал, окутывал теплой спокойной аурой, погружал в сон, обрывки которого уже туманили разум. Страхи и сомнения разбивались об отрывистые твердые слова речи, подхваченной присутствовавшими.
– Да будет так! – закончил Настоятель и активировал устройство.
Гаал не соврал – несущиеся вихрем воспоминания и обрывки настоящего переплелись в бурный поток, как будто бы я смотрела один очень длинный фильм на сверхбыстрой перемотке.
Во всех этих картинах были неверные – те, кто отринул силу и власть Обелиска и погряз во грехе. Они окружали меня всю мою жизнь, пытались сломить и утянуть за собой. Я видела их совсем близко, будучи в разных обличьях.
Вот я вижу обрывок памяти маленькой перепуганной девочки, наблюдающей из-за прутиков старой деревянной кроватки за ссорой между мужчиной и женщиной. Мужчина пьян и агрессивен, а его спутница подавлена и растеряна, она пытается закрыть собой ребенка от гневных нападок отца. Вяло колышется на сквозняке обрывок обоев, отклеившихся от влажности, вздымается под тяжелыми ударами по столешнице пыль с потемневшей кружевной салфетки. Чувствуется запах терпкой лекарственной горечи. Очертания мира мутнеют, но не теряют насыщенности цветов.
Сквозь буйство красок пробивается новый сюжет: толпа детей в одинаковой одежде пинает фиолетовый портфель по коридору. Кто бы ни пытался уравнять формой этих малолетних дьяволят, они все равно разные. Схожи лишь в одном: в том, с каким наслаждением они упиваются насилием. И самое страшное, что я – одна из них. Не видно несчастной жертвы, кому принадлежит изгвазданный в пыли и следах от ботинок ранец, но меня одновременно и забавляет эта игра, и вызывает отвращение потакание низменным средневековым инстинктам, жаждущим зрелищ и страданий слабых. Впрочем, вряд ли здесь есть непричастные. Многие из них еще даже не сформировались телесно, но уже давно открыли в себе животное начало, алчущее крови.
Дети вырастают, игры становятся взрослыми. Я чувствую себя в шумной гуляющей толпе юнцов, получивших долгожданную свободу и теперь наслаждающихся всеми прелестями взрослой жизни. Самоуверенный рыжеволосый незнакомец уводит меня за собой в спальню, будто сам дьявол в людском обличии явился испытать меня. Я слаба, я поддалась его искушению, и теперь ничто не поможет отмыться от греха.
Наваждение исчезает и заменяется другим: я в теле молодой женщины в дурацком неудобном наряде, в кабинете с такими же напыщенными гордецами, соревнующимися друг с другом статусами и кошельком. Каждый из них – невероятный глупец, пытающийся казаться знатоком всей жизни. Ярлыки, регалии и богатство есть мерила всех вещей для них. На самые высшие чувства они смотрят сквозь призму алчности. В этом мире у всего есть своя цена. Даже того, кому несколько часов назад клялись они в верности, теперь готовы продать за пригоршню монет.
Чувствуется привкус табака во рту. Противная горечь, оседающая на губах. Наверное, таково на вкус разочарование или чувство собственного грехопадения, которое безуспешно пытаешься заглушить всеми известными дурманами. Падение… да, наверное, так ощущается этот бесконечный путь в засасывающую пустоту, где нет надежды и веры в свет.
Я вижу вертолет на взлетно-посадочной полосе, жуткое мужское лицо со шрамом. Запястье охватывает тонкая детская резиночка, украшенная бусинкой с дешевым поддельным камнем. Мусор… безделушка… Пропитанная страхом и отчаянием, которым нет предела. Смертью, пришедшей во множестве обличий.
Вижу кровь… кровь невинного, совсем юного, убитого руками того, кто со шрамом, и подобными ему. Вижу алые небеса, замершие в ожидании катастрофы. Погружаюсь в темноту и боль…
С глубоким вздохом, будто вынырнув из ледяной воды, я очнулась в зале. Хрустнули от натяжения ремни на руках. Амнезия исчезла. Теперь я помнила и знала все, что пытались от меня скрыть долгие годы. Храни меня, Обелиск! Твой верный солдат готов исполнить волю Твою…
– Приветствуем сестру, да направит ее Обелиск. Встань, новорожденная! – услышала я голос Настоятеля.
Гаал освободил мои руки, я поднялась, оглядываясь. На лицах тех, кто не скрывался под маской, читались одновременно радость и задумчивость. Вряд ли они проживали то же самое наваждение, но, несомненно, они оказались посвящены в секреты моей памяти.