В лунные ночи в пещере мерцает свет и слышатся звуки музыки и веселья. А на следующий день, увидев под водой золотые сверкающие блюда, жители речных деревень подмигивают друг другу и говорят:
— Донья Херонима опять пировала со своим возлюбленным.
Иногда ее видят на скале перед входом в пещеру — смутный призрак в полутьме рассвета или заката; прекрасное лицо задумчиво, распущенные волосы вьются на ветру, а ее возлюбленный стоит на коленях у ее ног и смотрит на нее взглядом, в котором пылают все страсти мира, и украшает ее волосы цветами, а над ними трепещут призрачные крылья летучих мышей, и небо темнеет от их стай.
И так будет вечно: всегда он будет любить, и всегда она будет юна и прекрасна, — пока река не отдаст кольцо архиепископа.
БЬЕНВЕНИДО Н. САНТОС
Бьенвенидо Н. Сантос (род. в 1911 г. в Маниле) — крупнейший англоязычный прозаик и поэт. Окончил Университет Филиппин, где принимал участие в создании в 1928 г. знаменитого Клуба писателей. Работал школьным учителем. Печататься начал в конце 30-х годов. В 1941 г. по конкурсу получил стипендию для продолжения образования в США. Учился в Иллинойском, Колумбийском и Гарвардском университетах, выступал с лекциями о Филиппинах. После войны был профессором стилистики и литературного мастерства в вузах Филиппин и США, преподавал английский язык и литературу. Новеллы этого периода посвящены нелегкой жизни его соотечественников в Америке. Лучшие рассказы собраны в книгах: «Вы милые люди» (1955), «Брат, мой брат» (1960), «День, когда приехали танцоры» (1967). Новелла, давшая заглавие последнему сборнику, отмечена наиболее престижными национальными премиями. Избранные стихотворения
Б.-Н. Сантоса вышли в сборнике «Раненый олень» (1956). В 1965 г. писатель был удостоен Республиканской премии культурного наследия в области литературы.
ДЕНЬ, КОГДА ПРИЕХАЛИ ТАНЦОРЫ
Как только Фил проснулся, он заметил за окном какую-то белизну, совершенно необычную для ноябрьского утра. Вчера весь день Чикаго был городом-призраком, сонным ущельем, вялым и серым, туманным и бессолнечным с восхода и до полудня, когда облака вдруг собрались в вилки цветной капусты, и сразу за тем упали сумерки. На улицах зажглись фонари, тусклые, будто грязные лампы столетней давности, и небоскребы превратились в чудовищ с тысячами плачущих глаз. Но теперь, теперь сам воздух сверкал и светился, и Фил понял, в чем дело, и закричал:
— Снег! Идет снег!
Тони, спавший в соседней комнате, проснулся.
— Что стряслось? — спросил он.
— Снег идет, — сказал Фил, глядя на кружащиеся снежинки и радостно улыбаясь, словно он сам заказал все это и теперь был счастлив, что ему вовремя доставили такой чудесный снегопад.
— О, это им понравится, обязательно понравится, — повторял он почти про себя.
Из спальни донесся стон матраса, глухой, фальшивый аккорд провисших пружин.
— Кому это понравится? — послышался голос Тони, когда матрас умолк.
Фил не ответил, и Тони спросил снова, в раздражении повысив голос.
— Танцорам, конечно, — сказал Фил, глядя в сторону спальной. — Они приедут сегодня. Может быть, уже приехали. И они увидят этот снег и пройдут по нему. Это будет их первый снег в жизни, я знаю. Теперь им будет о чем вспоминать, когда они уедут из Чикаго.
— А может, в Нью-Йорке тоже шел снег, когда они там были? — спросил Тони, и слова его еле донеслись сквозь скрип и скрежет терзаемых пружин.
— Снег в Нью-Йорке в начале ноября? — сказал Фил. — Ты рехнулся...
— Это еще посмотреть, кто рехнулся! — ответил Тони. — С тех пор как ты услышал об этих танцорах с Филиппинских островов, которые должны приехать в Чикаго, ты ведешь себя как круглый дурак. Совсем спятил. Как будто они приезжают специально для тебя.
Тони хихикнул.
Услышав это, Фил покраснел. Может, и в самом деле он принял слишком горячо известие о том, что танцоры из Нью-Йорка приедут в Чикаго, но он ничего не мог с собой поделать. Тони правду сказал: ему в самом деле казалось, будто танцоры приедут в Чикаго специально для него.
Филомону Акайяну, филиппинцу, гражданину США, исполнилось пятьдесят. Он был капралом в армии США и проходил обучение в Сан-Луис-Обиспо, в Калифорнии, когда его с почетом демобилизовали, подобно тысячам других таких же счастливчиков, для которых война внезапно кончилась в тот самый день, после Хиросимы, и которым так и не довелось пролить кровь за родину. Вместо этого через несколько месяцев он получил документы гражданина США. Тысячи таких же, как он, одетых в свои мундиры, подтянутых и низкорослых, стояли по стойке смирно на торжественном построении под палящим солнцем и хором, как на благодарственном молебне в его родной Лунете, произносили слова присяги знамени и государству, которое он воплощал. Почти сразу же после этого ему снова пришлось искать работу. Для новоиспеченного гражданина США работа означала всевозможные занятия во всевозможных местах: на фабриках, в больницах и гостиницах; приходилось ухаживать за розами и столетним инвалидом позапрошлой войны, быть официантом и поваром и заниматься множеством других странных дел, которые даже не имеют названия. Сейчас он был полицейским охранником в почтовом отделении. У него хранились фотографии, где он был снят в полной форме, в слишком просторном и длинном кителе, и походил на кого угодно — на музыканта, швейцара, трубача из Армии спасения, — но только не на полицейского охранника.
Он был на несколько лет моложе Тони — Антонио Баталлера, бывшего проводника спальных пульмановских вагонов, теперь пенсионера, но выглядел гораздо старше, несмотря на то, что Тони последние два года почти не вставал с постели, пораженный какой-то прогрессирующей болезнью, которая ставила в тупик врачей. По всему телу кожа у Тони шелушилась, захватывая все более обширные участки. Вначале он думал, что это всего только лишай, кожная болезнь, весьма распространенная среди юношей на Филиппинах. Все началось с шеи, а теперь недуг добрался до рук и ног. Лицо его выглядело так, словно он только-только начал выздоравливать после ожогов. И все же это было молодое лицо, гораздо моложе, чем у Фила, который всегда выглядел старообразно.
— Я становлюсь белым человеком, — однажды сказал Тони, тихонько хихикая.
Наверное, такое хихиканье услышал Фил и сейчас, но сейчас оно показалось ему ехидным, оскорбительным.
— Я знаю, кто из нас спятил, — сказал Фил. — Больной парень с больными мыслями. Тебе на все наплевать, ты думаешь только о своей боли, да и боль-то у тебя придуманная.
— Это ты все придумываешь! — заорал Тони из спальни. — Мне больно, больно!
Он опасался, что с ним что-то похуже лишая, который белыми пятнами разливается по его коже. Он чувствовал боль внутри, словно ему скребли кишки тупыми ножницами. Это рак. И в бешенстве он добавил:
—Ты думаешь, почему мне дали пенсию?
— Ты старый человек, вот почему, старый и больной, но нет у тебя никакого рака, — сказал Фил, поворачиваясь к окну, за которым белело заснеженное небо. Он прижался лицом к стеклу. «Наверное, и на земле снега уже с дюйм, — подумал он. — А может, и больше».
Тони вышел из спальни с таким лицом, будто он не спал всю ночь.
— Я знаю, рак у меня, — сказал он, словно умереть от рака для него было честью, а Фил пытался лишить его этой привилегии. — Никогда еще не было так больно. Когда-нибудь я подохну.
— Конечно. Кто сказал, что ты не подохнешь? — ответил Фил, думая о том, как было бы чудесно, если бы ему удалось познакомиться с танцорами с Филиппинских островов, повозить их по городу, походить с ними по снегу, увидеть их изумление, ответить на все их вопросы, рассказать обо всем, что им захотелось бы узнать о смене времен года в этой чужой стране. Они, наверное, будут хватать снег пригоршнями, лепить из него снежки или совать его в рот, как он сам это делал давным-давно, вспоминая натертый лед, который китаец продавал на пляже возле городской площади, где они играли в пятнашки со старшим братом, утонувшим потом во время внезапного шквала; вспоминая, как мать, которая не очень-то оплакивала смерть отца, несчастного неудачника, убивалась по старшему брату. Теперь все они ушли, одни внезапно, после шторма, другие — постепенно, в годы засухи и голода, все, кого он любил. И Фил сказал:
— Все мы умрем. Когда-нибудь. Средняя бомба упадет на Чикаго, и этой мусорной свалке — крышка, конец. Кто от этого убежит?
— Может, твои танцоры? — сказал Тони, теперь тоже глядя на снег. — Не понимаю, почему ты сходишь от них с ума.
— Конечно, они убегут, — ответил Фил. В голосе его прозвучала твердая уверенность, что танцорам не грозит опасность, ибо он о них позаботится. — Бомбежки не будет в эту ночь. А когда они уедут домой на Филиппинские острова...
И тут он замолк, не зная, что еще сказать, и не уверенный в себе.
— А может, даже на Филиппины посыплются бомбы? — продолжал он, печально глядя на падающий снег.
— А тебе-то что? — ответил Тони. — У тебя же там никого не осталось, правильно? Впрочем, мне наплевать. Я подохну раньше.
— Давай поговорим о чем-нибудь хорошем, — сказал Фил, и печаль разлилась по его лицу, когда он попытался улыбнуться. — Скажи мне, как мне с ними заговорить, как мне им представиться?
Он уже составил план. Он познакомится с танцорами и пригласит их на прогулку по городу. Его машина была начищена и готова принять гостей. Он вымыл с мылом пепельницы, вычистил обивку, выбросил старые коврики и заменил их новыми, пластмассовыми. Он сам промок до нитки, пока мыл автомашину, напевая про себя полузабытые мотивы. По строчке, по строфе возвращались в его память песни его островов. Танцоры будут петь их и плясать под эти песни. А он мог вспомнить только обрывки фраз, неоконченные куплеты. Между строчками и куплетами оставались забытые слова и строфы. И к тому же модные песенки, которые он выучил в Америке, оттесняли в памяти песни его родных островов.
Фил потряс головой, дожидаясь, чтобы Тон