ношение, как частная и напрасно генерализуемая закономерность (позже и Мичурин будет иронически упоминать «гороховые законы», подчеркивая их ограниченный характер).
Споры вокруг биологии в период поисков исторических путей и нарастающих революционных движений приобретали характер все более и более политический, фактически отражали определенные идейные и классовые установки, позиции общественных групп и слоев.
Это довольно быстро обнаружилось по отношению к евгенике.
Термин евгеника был введен англичанином Фрэнсисом Гальтоном еще в 1883 г. Под этим он понимал гигиену продолжения рода. Но не только. Он считал евгенику новой религией, которая должна войти в национальное самосознание. Позже в Германии Альфред Плетц идентифицирует ее с расовой гигиеной. Новооткрыватели Менделя Баур, Фишер, Ленц, провозгласят менделизм основой евгеники. Так сформируется определенный блок научного знания и превратного мировоззрения.
В предреволюционную и революционную эпоху сторонники преобразования общества естественно ищут себе поддержку и в природных закономерностях. Подобная склонность привела к тому, что на рубеже веков в общественных кругах широкое распространение приобрели идеи неоламаркизма. Поскольку они исходили из возможностей переделки природы живых организмов и изменения столь неподатливой на первый взгляд наследственности, то симпатии революционно настроенных публицистов были на стороне ламаркизма.
Правда, проблема преобразования природы возникла не только в связи с ламаркизмом в мичуринской биологии. Она уходит своими корнями в глубь веков и издавна присуща нашей истории. Еще в XIV в модном в наши дни «Житии Сергия Радонежского» отмечено: «И создали они себе многие выселки, прежнюю изменив пустыню, и, не пощадив ее, преобразили пустыню в широкое чистое поле».
Мне вспоминается в нашей библиотеке нашумевшая в свое время книга известного неоламаркиста Пауля Каммерера, на обложке которой была помещена вызывающая фотография копулирующих жаб (вот была гласность!).
Известно высказывание Сталина в пользу неоламаркизма в работе «Анархизм или социализм».
Однако существовала и мощная реакция против неоламаркизма со стороны неодарвинистов и генетиков. В конечном итоге кредит ламаркистских идей резко упал у большинства биологов.
Физиолог Л. А. Орбели как-то в шутку заметил, парируя доводы ламаркизма, тысячелетиями евреям режут препуции, однако все их мальчики рождаются необрезанными.
В двадцатые — тридцатые годы борьба вокруг проблем биологии нарастала. Как всякая борьба, она не обходилась без увлечений и крайностей. Но на каком-то этапе был допущен срыв, приведший к тяжким последствиям.
Вспомним Ленина. Он в своей работе «Материализм и эмпириокритицизм» отстаивает идеи партийности философии, вскрывает методологические и гносеологические истоки метафизики, субъективного идеализма во взглядах многих физиков, математиков, физиологов своего времени. Но он никогда не вторгается в сферу компетентности той или иной науки, никогда не подвергает сомнению установленные наукой данные и закономерности (понимая их исторически обусловленный и относительный характер). Ленин критикует Маха как философа, но не как специалиста в области механики. Ленин говорит о возможности неверного истолкования теории относительности Эйнштейна, но не об ошибочности этой теории.
К сожалению, этот важный принцип был во многом утрачен в полемиках вокруг естествознания, диалектики природы, марксизма в науке. Это совершилось и в биологии. Реальные, конкретные, воспроизводимые результаты генетических исследований были объявлены как бы несуществующими, критика сформировала из науки для себя объект — лженауку.
Это смещение понятий далее трансформировалось в представление о наличии социалистических наук и буржуазных лженаук. Принцип партийности, имевший вполне определенное исторически обусловленное место в истории мысли, был незаконно перенесен в неадекватную для себя сферу.
Еще Бутлеров, столкнувшись с нарастающим национализмом некоторых современных ему немецких ученых, ворчал по поводу того, что скоро в химии придется говорить не о законах науки, а о законах немецкой науки. Перенесенное на классовую почву, это ограниченное представление породило мнение о возможности существования буржуазной биологии, о партийности биологии или, как говорил И. Презент, о партийно непримиримой борьбе в биологии.
Конечно, нелегко разорвать цепочку и вовремя остановиться, когда история предлагает кошмарную логическую цепь: менделизм — расизм — Освенцим или: теория относительности — эквивалентность энергии и массы — Хиросима. Природа не виновата в том, что, открывая ее закономерности, люди используют их против себя.
Истоком трагедии здесь становятся не открытые наукой законы природы, а социальные структуры.
Борьба в науке неизбежна, она не может уйти от столкновения позиций, точек зрения, концепций, гипотез. Эта борьба должна вестись лишь на принципиальной основе. «Ибо одно из худших свойств — это именно филистерство, стремление уговорить противника вместо борьбы против него», — отмечал Энгельс.
Но продуктивной может быть лишь борьба на базе самой науки, на ее основе, внутри ее сферы фактов, теорий и представлений. Как только эта основа теряется, принципиальная борьба превращается в свою противоположность: наклеивание ярлыков, оскорбление личности, крики, взвизгивания, поношения и гонения.
Начав работу в секторе науки, я в первую очередь столкнулся с обстановкой в области биологии. На беседу потянулись многие ученые. Иные имена не запомнились (приношу за это извинение), но среди них были академик В. Сукачев, Н. Дубинин, П. Баранов, В. Сахаров, Ю. Полянский, Н. Цицин, А. Жебрак, И. Рапопорт и многие, многие другие. В своей пиратской повязке, сверкая уцелевшим на войне глазом, И. Рапопорт готов был разом идти в танковую атаку против Лысенко. В. В. Сахаров приводил практические аргументы, в том числе тетраплоидную гречиху (я ее высеял на дачном участке). Н. В. Цицин не столько нападал, сколько защищал свое дело межвидовой гибридизации. Л. А. Зильбер излагал взгляды о вирусной природе рака, и я его твердо поддержал как химик.
Отстаивали концепции мичуринской биологии В. Столетов, И. Глушенко, общение с которыми было спокойным и деловым. В итоге за несколько месяцев у меня сложилась картина состояния дел в сфере биологии и 10 апреля 1948 г. я выступил на семинаре лекторов обкомов и горкомов ВКП(б) в зале Политехнического музея с лекцией на тему «Спорные вопросы современного дарвинизма».
К интригам я и тогда не очень был приспособлен, да и сейчас плохо в них плаваю, и не знал, что, пока я читал лекцию, за спиной в подсобном помещении музея меня слушали и записывали Т. Д. Лысенко и М. Б. Митин. Об их последующих действиях известно из других источников; тогда я о них ничего не знал. Лишь в мае почувствовал недоброе, когда из секретариата Г. М. Маленкова срочно затребовали стенограмму моей лекции.
Но сперва о ней самой. В качестве основы я избрал два вопроса: проблему внутривидовой борьбы за существование и современная генетика. Поскольку текст лекции охватывает 46 страниц, полностью поместить ее здесь невозможно. Вот отдельные извлечения. В первую очередь «Введение»: "Товарищи! Очень характерно, что сегодня на семинаре лекторов читается лекция о современных спорных проблемах дарвинизма. Это свидетельствует о том интересе, который вызывают среди широких кругов советской общественности споры вокруг проблем дарвинизма, разгоревшиеся в последнее время.
Эти научные споры, к сожалению, вышли за рамки делового обсуждения вопросов. Страсти разгорелись, началась перебранка, посыпались взаимные обвинения, не обошлось и без обидных ярлыков. Подобная нервозная атмосфера не способствовала трезвому анализу доводов и точек зрения спорящих сторон. Поэтому в первую очередь следует внести ясность в обстановку, выяснить действительные линии расхождения и показать пути творческого решения обсуждаемых проблем.
Неверно, будто у нас идет борьба между двумя биологическими школами, из которых одна представляет точку зрения советского, а другая — буржуазного дарвинизма. Я думаю, следует отвергнуть такое противопоставление, так как спор идет между научными школами внутри советской биологической науки, и ни одну из спорящих школ нельзя называть буржуазной.
Наверно, далее, будто у нас в советской биологической науке борются и противостоят друг другу две школы. Обычно говорят — школа Лысенко и школа противников Лысенко. Это не точно. У нас имеется ряд различных школ и направлений, которые солидаризируются в одних вопросах и расходятся в других. И в данном конкретном случае разделить всех советских биологов на два лагеря невозможно. Тот, кто пытается это делать, преследует скорее узко групповые, нежели научные интересы и прегрешает против истины.
Наличие целого ряда научных школ определяется самим предметом биологической науки. Органический мир на земле — явление необъятное, многогранное, бесконечно богатое в своих проявлениях. Приходится брать и исследовать его по частям, выделяя отдельные более или менее узкие области. В результате возникает сильная специализация внутри науки.
Такая специализация ученых, работающих в той или иной области биологии, приводит к тому, что представители данного направления очень часто преувеличивают значение своего объекта исследования и пытаются распространить частные закономерности маленького отрезка биологической науки на всю биологическую науку в целом. С этим мы неоднократно встретимся в дальнейшем, и вы увидите, что подобные устремления в значительной мере породили спор по вопросам дарвинизма.
Таковы некоторые предварительные замечания, которые я хотел бы сделать. Еще одно, товарищи. Я выражаю не официальную, а лишь свою личную точку зрения. Прошу это учитывать и из этого исходить".
Уже вводная часть лекции свидетельствует о том, что бессмысленно говорить о двух биологиях, нельзя утверждать, будто менделисты-морганисты — люди купленные.