Влад посмотрел на меня как на сумасшедшую.
– Ты стырила у Волкова часы? Зачем?!
– Я не тырила. Специально подложила их Самойлову, чтобы его застукали. А потом выгнали.
Влад молчал. Кажется, до него наконец стало доходить.
– Это он тебе велел? – спросил он жестко.
– Да. – Я отвела глаза в сторону.
– Хотел остаться один в палате?
– Да.
– Ну и фиг с ним. Забудь. – Влад прижал мою голову к своей груди. – Ты тогда была маленькая, так что прощается. Тем более Миха наверняка все равно воровал бы.
– Это не все. – Я вырвалась из его рук и села на диване. Плед сполз на пол.
– Ну что еще? – Влад обхватил мои плечи и принялся укачивать, как младенца. – Глупенькая моя, что ты там себе напридумывала? Все в прошлом, мне на это наплевать. Ты все равно для меня лучше всех, самая родная, самая близкая…
Это было как очищение, катарсис: я чувствовала, как с моего сердца смываются потоки грязи. Камень, который давил на меня много лет, пригибая к земле, убеждая в собственной низости и ничтожности, делая равнодушной ко всему, словно сдвинулся в сторону, давая возможность сделать долгожданный, глубокий вдох.
Мы говорили с Владом долго, всю ночь. Я не рассказала ему всего, что хотела бы, но о многом из тех своих проступков, которые нельзя было оправдать малолетством. Он слушал, почти не перебивая. Иногда лицо его мрачнело, он кусал губы, хмурился, но ничего не говорил, давая мне возможность добраться до конца.
Незаметно рассвело. Весело зазвенели трамваи: дом выходил окнами на шоссе. В отдалении послышался скрежет дворницкого скребка.
Мы сидели на диване рядышком, плечом к плечу, выдохшиеся и обескровленные, точно два охотника за привидениями, выдержавшие смертельную битву с чудовищными монстрами.
– Ты меня презираешь? – тихо спросила я Влада.
– Я тебя люблю. Какая бы ты ни была. Это сильнее меня, сильнее любой логики.
Я кивнула. Потом проговорила едва слышно:
– У меня никогда не будет ребенка.
– Значит, возьмем из детдома.
У него будто заранее был готов ответ на любой мой вопрос. Я сдалась окончательно.
Никто не будет так относиться ко мне, как Влад. Никто не простит мне моих грехов, не примет меня той, какая я есть, – переступившей черту, изовравшейся, отчаявшейся, потерявшей веру в людей и в саму себя.
А Толик… пусть он останется в прошедшей ночи, как поверженное привидение, которое всю жизнь мне лишь чудилось, но никогда не существовало в реальности.
Впервые в жизни я наконец поняла, что такое, когда тебя любят. Проснувшись утром, чувствуешь устремленный на тебя взгляд, полный нежности и восторга, и слышишь: «С добрым утром, любимая».
Влад буквально носил меня на руках. Он не разрешал мне пальцем шевельнуть, делал всю домашнюю работу, кормил умопомрачительно вкусными завтраками, обедами и ужинами, таскал из магазина огромные сумки продуктов.
Стоило мне хоть что-нибудь возразить против своего вынужденного безделья и паразитического образа жизни, Влад тут же в шутку затыкал мой рот ладонью:
– Цыц. Женщина должна быть послушной и безропотно выполнять приказания мужчины. Ясно?
– Да я разжирею, как бочка, если вот так целыми днями буду сидеть и плевать в потолок.
– А ты не плюй, – смеялся Влад, – пройдись по двору. Или, хочешь, заведем собаку, будешь ее прогуливать утром и вечером.
– Я не хочу собаку, – я гнула свое, – хочу заниматься хозяйством. Хотя бы готовить тебе ужин – посмотри, ты крутишься круглыми сутками, уже одежда болтается.
– Ты как сговорилась с нашей заведующей отделением! Та тоже все охает да ахает, что я слишком тощий. А по-моему, мужик не должен быть упитанным, не к лицу это. – Влад хитро ухмылялся, и на этом наш спор заканчивался.
Я действительно не на шутку волновалась за него: он спал по пять часов в сутки, ранним утром уходил в больницу, три раза в неделю до позднего вечера сидел на лекциях в институте, а возвратившись домой, каждую минуту находил себе какое-нибудь дело, совершенно не думая об отдыхе. Мне было совестно и неловко, однако сладить с его упрямством я не могла.
Я старалась проявлять по отношению к нему ответную заботу, изо всех сил пыталась пробудить в себе если не страстную любовь, какую испытывала к Толику, то хотя бы нежность.
Однако выходило с трудом.
Чем дальше, тем больше я ощущала напряжение. Мне казалось, что, всецело доверившись Владу, я перестала быть самой собой, влезла в чью-то чужую, хоть и привлекательную шкуру. Каждое мое слово, сказанное ему, каждый взгляд в его сторону, каждое прикосновение чудились мне неестественными и вымученными, как жесты и реплики бездарного актера.
Постепенно мной овладевали тоска и черная, беспросветная меланхолия. Ночами, дождавшись, пока Влад уснет, я не могла сдержать слез, лежала, уткнувшись в подушку, и давилась беззвучными рыданиями.
А когда, измученная и наревевшаяся вдоволь, засыпала, мне снился Толик.
Он снился мне все чаще и чаще, почти каждую ночь – его тонкое, нервное лицо, искаженное не то болью, не то гневом, холодные глаза, похожие на две синие льдинки, светлая прядь волос надо лбом.
Во сне я умирала от любви к нему, шептала, как молитву, его имя, просила не покидать меня. Он слушал, ничего не отвечая, потом медленно поворачивался и уходил куда-то в темноту.
Я просыпалась, и первые мгновения бодрствования мне казалось – Толик где-то рядом. Вот сейчас я поверну голову и наткнусь на его пристальный, немного насмешливый взгляд. Он скажет:
– Привет, Василек. Гуд монинг.
И я отвечу ему:
– Гуд.
Я готова была полностью простить Толику все, что произошло со мной по его вине, лишь бы только вновь оказаться рядом с ним.
Однако это была лишь бесплодная мечта. Иногда, гуляя по бульвару возле дома, я останавливалась и подолгу смотрела на молоденьких мам с нарядными колясками. Может быть, если бы у меня был малыш, я смогла бы смириться и позабыть Толика навсегда. Может быть.
Но это тоже была лишь мечта.
Влад, кажется, стал замечать, что со мной творится неладное. Я все чаще видела на его лице темную тень. Он по-прежнему смотрел на меня с нежностью и продолжал улыбаться, однако иногда ночью мне вдруг чудилось, что Влад не спит, лежит рядом и тихонько прислушивается к моим немым рыданиям.
Я начала опасаться, что нечаянно назову его не тем именем, старательно взвешивала каждое слово, контролировала всякий шаг.
Так пролетело три месяца. Наступил апрель. В больнице у Влада заболели сразу две медсестры, и ему пришлось работать почти без выходных.
Домой он приходил без сил, выжатый, как лимон. Я, радуясь возможности наконец что-то сделать для него, с удовольствием готовила ужин, жарила его любимые котлеты. Влад больше не сопротивлялся проявлениям моей хозяйственности, сидел за столом и клевал носом. Иногда он засыпал прямо на стуле, с раскрытым учебником в руке.
Я осторожно расталкивала его, доводила до дивана, укладывала, укрывала одеялом.
Влад, приоткрыв глаза, улыбался:
– Я только три минутки посплю. Мне больше не нужно.
Я кивала.
Потом заболела и третья сестра, сломала ногу, побежав вдогонку за автобусом. Влад позвонил мне днем из отделения:
– Василиска, аврал. Работать некому, заведующая стонет. Ты сегодня ночуй без меня, хорошо?
– Хорошо, – сказала я. – Но как бы ты не переработался, в таком-то режиме.
– Не переработаюсь, – успокоил Влад. – Ты, главное, не скучай. Телик посмотри, сегодня фильм хороший в девять тридцать.
– Посмотрю.
Я повесила трубку, и взгляд случайно упал на овальное зеркало, вмонтированное в дверцу шкафа в спальне. Странно, я смотрела на себя по несколько раз в день, но почему-то до этого момента не замечала произошедших со мной перемен.
Стрижка моя давно отросла, я перестала укладывать волосы, и они свободной волной спадали почти до плеч. Глаза не накрашены, а лишь слегка подведены, губы без следов помады.
Не об этом ли я всегда мечтала, живя с Толиком, – стать естественной, скромной, убрать яркий макияж, перестать привлекать к себе внимание? И, вот удивительно, сейчас мне вдруг стало жаль моего прежнего облика. Я показалась себе постаревшей, блеклой, скучной, как занудная старая дева.
Мне страстно захотелось хоть ненадолго, на несколько часов, вернуть ту внешность, которая помогала мне объегоривать Толиковых врагов.
Я вымыла голову, уложила волосы феном, зачесав на лоб пикантную челочку, накрасила ресницы зеленой тушью, выразительно и ярко подвела губы. Затем надела сапожки, куртку и вышла на улицу.
Я хотела прогуляться до ближайшего супермаркета, купить там парного мяса и сделать Владу котлеты к его утреннему возвращению.
Едва я покинула двор и очутилась на улице, на меня тотчас вылупился шедший навстречу парень в кожаной бейсболке. Я узнала этот взгляд – восхищенный и желающий – и, довольная, помахала парню рукой. Тот в ответ разинул рот от удивления.
На сердце стало легко и весело. Я шла вперед пританцовывающей походкой, и мои переломанные ноги слушались меня удивительным образом. Казалось, на меня смотрят все прохожие – точнее, мужская их часть. Я даже замурлыкала себе под нос какую-то разухабистую песенку.
В магазине было полно народу и ни одной свободной корзины. Но не успела я поглазеть по сторонам, как охранник, дюжий парень в форме, с квадратной челюстью, жестом фокусника вынул из-за спины пустую корзинку и услужливо подал ее мне:
– Вот, девушка, возьмите.
Я послала ему обворожительную улыбку, изящно ухватила корзину за тонкие ручки и направилась в торговый зал.
Терпеливо отстояв внушительную очередь в мясной отдел, я взяла кило говяжьей вырезки и еще несколько куриных окорочков, потом подумала и сунула в корзину шоколадно-вафельный торт, решив, что Владу при его повышенных нагрузках нужно побольше сладкого.
Себе я выбрала пакет молока и два румяных, посыпанных маком бублика. Набив корзинку до отказа, я встала в другую очередь – на сей раз к кассе.