Он закрыл паб пораньше, не в силах вытерпеть еще одну ночную смену. К тому же после того, как Элли пришла сообщить ему о Тони Харпере, в «Колокол» все равно никто не заглядывал. Бедный малый. Баламут, конечно, но не злой. Замерз в снегу. Заблудился спьяну, а пил-то он Йодино пиво.
Рука Йоды сжалась в кулак, но он разжал пальцы и продолжил поглаживать лицо Барбары. Мало ему своей вины, отвечай еще за каждого выпивоху. Держаться на плаву тяжело, особенно в зимние месяцы, и им некуда будет податься, если они потеряют паб. У него семья, которую нужно обеспечивать.
Но он никак не мог отделаться от мысли, что каким-то образом подвел свое единственное дитя. Шарлотта сыта, одета-обута, имеет крышу над головой. Это все, конечно, важно. Но ставить так вопрос – жестоко: не хлебом единым жив человек, и дети тоже нуждаются в родительской заботе и ласке. А чем больше у Барбары отнимала болезнь, тем меньше Йода мог дать своей дочери.
Барбара лежала неподвижно, почти успокоившись. Когда ее лицо расслабилось во сне, некоторые морщинки разгладились. Йода провел большим пальцем по ее тонкой, как проволока, брови.
Он обеспечивал Шарлотту, как и подобает отцу. В остальном, уж коли на то пошло, ему не хватало характера. Отец Йоды никогда бы не позволил одной из своих дочерей гулять (как будто они там только гуляют!) с шалопаем вроде Дэвида Чэппла. Йода повидал таких парней сотни – пожалуй, в дни бесшабашной юности сам мог бы таким стать. Спасибо, отцы земной и Небесный уберегли. А ему как быть?
Отец Йоды велел бы Шарлотте на пушечный выстрел не приближаться к этому парню и не погнушался бы отлупить, посмей она ослушаться. Но так дела не делаются – не здесь и не сейчас. Кроме того, если бы Йода запретил Шарлотте встречаться с Дэвидом, она бы решительно взбунтовалась. А подними он на нее руку, Барбара взбесится. Она могла бы этого не пережить, за что Шарлотта потом винила бы себя не меньше, чем он. Более того, это не удержало бы ее от Чэппла – напротив, она улизнула бы с ним при первой возможности. Все равно что пытаться удержать в кулаке желе: чем сильнее давишь, тем больше проскальзывает сквозь пальцы. Йоде оставалось только деликатно приглядывать за дочкой и надеяться, что этого будет достаточно.
Барбара уже похрапывала. Йода гнал от себя подобные мысли и чувства, но от правды не уйдешь: если Господь милостив, Он приберет Барбару сегодня во сне, избавив от страданий.
Такие мысли посещали его теперь почти каждую ночь, и каждую ночь он ненавидел себя за это: он просил Бога убить свою жену, потому что не мог вынести бремени заботы о ней. В болезни и здравии, говорилось в их брачных клятвах. Барбара, несомненно, заботилась бы о нем, поменяйся они местами.
Но он боялся, что она сама попросит его. Он был уверен, что такая мысль приходила Барбаре в голову, но сомневался, что она сохранила ясность ума и выдержку, чтобы с ней бороться. Самоубийство – ужасный грех. Но она страдала без надежды на исцеление и просто хотела с этим покончить.
Он часто молился о наставлении, но не получал ответа. Конечно, можно спросить у пастора Уильямса, но Йода не доверял ему. Священник должен быть не только добр, но и компетентен, а этого у отца Уильямса и в зачатке не представишь.
Барбара что-то пробормотала, потом затихла. Йода поймал себя на том, что не может смотреть на нее, не вспоминая ее прежней, и контраст невыносим. Он встал и вышел на лестничную площадку.
Шарлотта как раз закончила начальную школу, когда они сюда переехали; казалось бы, время выбрано самое подходящее. Но ей пришлось расстаться с друзьями, и он подозревал, что по натуре она всегда была городской девочкой; как ни живописны эти горы, они никогда не заменят ей города.
Йода посмотрел на дверь в комнату дочери. Свет не горел, иначе у него возникло бы искушение постучать. Зайти и попытаться хотя бы поговорить. Он не раз был почти готов это сделать, да духу не хватало. Теперь Шарлотта совсем от него отдалилась, и с этим нужно что-то делать; кроме нее у него скоро ничего не останется в жизни. А ей кто нужен, кроме него? Дэвид Чэппл?
Йода покачал головой. Дэвид – парень никчемный, пустоголовый прохвост и никто больше; когда она это наконец поймет и что к тому времени от нее останется? И что ждет ее, если она к этому времени разорвет всякую связь с родными?
Раньше Барбара сказала бы, что он слишком переживает. Хотел бы он, чтобы она по-прежнему могла это сказать. Она помогла бы ему трезво оценить ситуацию, надоумила бы. Но от прежней Барбары осталось одно воспоминание.
Йода отвернулся от двери Шарлотты и побрел вниз по лестнице. Он не знал, что делать, но оставаться наверху больше не мог. Ему нужно было (при мысли об этом кольнуло чувство вины) побыть вдали от умирающей супруги. Хоть недолго.
В зале царили темнота и тишина. Камин давно погас; несмотря на центральное отопление, было прохладно. Когда Йода зашел за стойку, слабый запах пролитого пива странным образом успокоил его.
Йода редко выпивал. Как там говорится? Одной маловато, а три – чересчур. Да. Слишком легко превратить это в привычку. У Барбары тяжелая ночь? Выпей. Невыносимо думать о ее смерти? Выпей. Беспокоишься о Шарлотте? Выпей. Жалеешь себя? Ну, и так далее.
Но сегодня он сделает исключение. Он подставил бокал под нужный дозатор, нацедил порцию виски, потом добавил еще одну, вышел из-за стойки и пересек паб. Верхний свет зажигать не стал. В нише у камина стояла настольная лампа, он включил ее и опустился в мягкое кожаное кресло, взбалтывая виски в бокале. Понюхал пары, поморщился; он никогда не понимал, что Элли Читэм находит в этой дряни. Впрочем, он так относился к большинству спиртных напитков и пил только для того, чтобы захмелеть. Виски обожгло рот и горло, огненный след проложил себе путь к желудку, как падающая звезда. Люцифер, падающий с небес. Не слишком утешительный ход мыслей, а Йода нуждался в каком-никаком утешении – особенно этой ночью, когда Господь казался особенно молчаливым.
Над ним разевало рот чучело щуки, ожидая, когда кто-нибудь встретится взглядом с ее черными глазками, чтобы поделиться немой обидой: никого не трогаю, собираюсь поужинать, а тут озорник какой-то р-раз крючок мне в рот и утопил в воздухе!
Он усмехнулся про себя. Виски начало действовать. Рядом со щукой монотонно отбивали ритм часы с маятником. Закрыв глаза, Йода откинулся на спинку кресла. Тиканье успокаивало: оно говорило о чем-то древнем и незыблемом, что было здесь до него и останется после. Он глотнул еще виски.
В другую ночь он мог бы выйти на улицу. Просто прогуляться. Тишина, свежий воздух, звезды. В ясную ночь их видимо-невидимо: никакого светового загрязнения. Но в такую ночь, как сейчас, ни зги не разглядишь.
За стенами паба бушевал ветер, дребезжал оконными стеклами, заглушая тиканье часов. «Древность? Вечность? – завывал он. – Я был здесь всегда. Раньше этих окон, этих часов, этого здания. Я был, когда здесь не было ничего, кроме земли да камней, и пребуду, когда это время наступит снова».
Больше никакого виски, решил Йода, по крайней мере прямо сейчас. Он снова наклонился вперед и открыл глаза.
Зажги он верхний свет, окна были бы черными зеркалами, в которых можно разглядеть лишь себя. А так он мог видеть сквозь них. Не то чтобы там было на что смотреть, кроме снежной круговерти. По центру окна белел ком снега, прилипший к стеклу. Только потом до Йоды дошло, что он вовсе не прилип. Да и не снег это никакой. Казалось, что по ту сторону окна что-то стоит согбенно и неподвижно, окутанное трепещущей тонкой тканью.
Какой-то сор намело ветром, но Йода понятия не имел, что именно могло так выглядеть.
Стекло подернулось туманной дымкой. На мгновение она почти растаяла, но, пока он смотрел, проступила вновь, расползшись вокруг загадочного объекта. Расползлась – и растаяла. Расползлась – и растаяла. Почти ритмично, подобно тиканью часов или биению сердца… Или дыханию.
Йода моргнул и уставился в окно; теплые испарения мерно растекались по стеклу, снова и снова.
Он встал и шагнул к окну, напоминая себе, что это живое существо. Может, даже человек. Может, ему нужна помощь, как Тони Харперу прошлой ночью. Какой мужчина откажет в помощи?
Пятно испарений пульсировало, пока Йода приближался к окну. Очертания ночного гостя проступили отчетливее, но это ничего не прояснило. Существо было тощим и сгорбленным; Йода подумал о лысой, истощенной собаке. Или, скажем, обезьяне. Он не мог понять; силуэт напоминал одновременно собачий, обезьяний и человеческий. Должно быть, из-за тонкости передние ноги казались ужасно длинными; скелетоподобные плечи торчали, как лезвия, по обе стороны головы. Шквалистый снег тоже сбивал с толку, но не так сильно, как ткань, облекающая существо. Тонкая и белесая, она никак не могла защитить истощенную, почти бесплотную фигуру, да к тому же казалась изодранной в клочья. Замешательство Йоды сменилось тревогой: кто бы стал так одеваться в непогоду? Кто-то отчаявшийся, лишенный выбора, что надеть, – пленник, которому чудом удалось сбежать? Или кто-то настолько не в ладах с головой, что выбрал такой наряд сознательно? Иными словами, либо маньяк, либо беглец от маньяка.
Если предположить, что это человек – одетый или нет, – Йода все равно не мог определить, человеческие у него черты или звериные. Он подался в сторону, пытаясь рассмотреть существо в профиль, но форма его головы лишь усилила замешательство. Это точно не собака: лоб высокий, совсем как у человека, объемистый круглый череп, но вместо рта и носа как будто морда или рыло. Йода никак не мог понять, на кого оно больше смахивает – на человека, обезьяну, собаку или даже на невероятных размеров насекомое с коротким хоботком.
Голова существа плавно развернулась по дуге и замерла; теперь оно больше походило на машину, чем на животное. Оно приподнялось, качнувшись в сторону, и опустилось снова, точно радиоуправляемое оружие, наводящееся на цель, пока не оказалось точно напротив Йоды.
Ветер трепал и раздувал вокруг него ткань. В остальном оно снова впало в оцепенение.