Она взяла поросенка одной рукой за передние ножки, другой за задние, подняла над головой и стала декламировать слова, пока он визжал, брыкался и дристал, поливая дерьмом ее руку в перчатке. Ничего страшного. Не с таким справлялась. Она еще раз прочла слова, потом повторила их в третий раз – и бросила поросенка в дыру.
Он опять завизжал, почти человечьим голосом. Раздался глухой удар о дно шахты, что-то с дробным перестуком осыпалось. И тишина. Ничего. Видать, разбился насмерть. Пропало зря доброе мясо. Но ведь взялись откуда-то эти знаки…
Во всяком случае, дело сделано. Лучше уйти прямо сейчас. Но она слышала движение в шахте. Поросенок, бедолага, пережил падение и теперь корчился от боли и ужаса. Однако такой малявке не под силу поднять эдакий тарарам. Поросенок снова разразился визгом, и его крики становились все громче и громче, все мучительнее и мучительнее, доходя до крещендо, ввинчиваясь Лиз в уши подобно сверлу; затем они оборвались, и остались только звуки раздираемой плоти и ломающихся костей.
Лиз не глядя нашарила трость и выдернула из земли. Попятилась, набирая на ходу скорость и не смея обернуться, пока не уперлась во что-то спиной.
Она испуганно вскрикнула, потом поняла, что это всего лишь первая насыпь, и боком пробралась в щель. В последний раз оглянувшись на плиту над дырой и три черные угольные линии, она бросилась бежать, как уже годами не бегала, глотая обжигающий воздух, пока во рту не появился кровяной привкус. Пришлось притормозить, чтоб не заработать сердечный приступ. Но на это она решилась далеко не сразу – из-за звуков, долетавших из дыры, которые так отчетливо разносились в зимнем воздухе.
10
Внутри «Лендровера» царило приятное тепло, но Элли захотелось остаться в салоне не из-за холода, а из-за того, как выглядело Воскресенское подворье. А лучше – развернуться и поехать домой, в кроватку. Сегодня ей предстояла поздняя смена, почему она и позволила себе ночную пьянку с Милли и Ноэлем, рассчитывая хорошенько потом отлежаться. Но дорога в Мэтлок все еще отрезана, и, пока ее не расчистят, кроме них с Томом в деревне не на кого рассчитывать. Такова ее работа, и Элли на нее подписалась. Так что она надела шапку, открыла дверь и вышла наружу, дрожа от холода.
Воскресенское подворье уже много лет лишь называлось фермой. Дом был чистый и побеленный, с мощеной дорожкой, садом камней и цветником: Салли Бек нравилось, когда ее жилище выглядит красиво. Летом розы на шпалерах превращали белые стены фасада в буйство красок. Всякий раз, проезжая мимо, Элли сбрасывала скорость, чтобы полюбоваться.
В это время года было трудно представить, что когда-нибудь снова наступит тепло, но сегодня – особенно. Только одна шпалера уцелела, остальные валялись на дорожке перед домом. Деревянный каркас был не просто сорван, а разодран на части, вместе с измочаленными побегами роз.
Буря разгулялась вчера не на шутку, но шпалеры и не такое выдерживали. Грант Бек, по профессии строитель и столяр, установил их самолично, а он свое дело знал. Ладно шпалеры, но с розами-то справиться куда труднее. Тут силища нужна немереная. Ветер такого не сделает, разве только торнадо, а вчера ничего подобного не наблюдалось, несмотря на пресловутые изменения климата. Нужны особые усилия, гнев или искренняя ненависть, чтобы такое проделать, особенно с чем-то столь безобидным, как шпалера для роз. А кроме того, ветер мог разбить окно-другое, если б метель вдруг перешла в град, но не все же до единого! Не говоря уже о входной двери.
Беки заменили свою старую дубовую входную дверь на совершенно новую, из ПВХ. «Традиции, – говорил Грант Элли, – это, конечно, прекрасно, но мерзнуть никому не охота, а счета за отопление снижаться вроде не намерены». Пять врезных замков с рычагами делали ее почти монолитной, но вот пожалуйста: рама пуста, а дверь, сорванная с петель, лежит в полутемном коридоре.
Элли выдавила из блистера две таблетки парацетамола и проглотила не запивая.
– Видишь, об чем я? – Берт Эннейбл вылез из кабины трактора. Это был седобородый здоровяк шестидесяти с лишним, в вощеной куртке и резиновых сапогах со шнурками; его лысину скрывала вязаная шапка. Он держал небольшое хозяйство в дальнем конце Барсолла (его семья жила там веками и якобы была среди немногих, кто пережил «плохую зиму», почти уничтожившую деревню) и использовал свой трактор для расчистки небольших местных дорог после сильного снегопада. Так он и оказался на Копьевой насыпи в восемь утра. Увидев дом в таком состоянии, он немедленно вызвал Элли.
Элли кивнула.
– Грант? – крикнула она. – Сэлли? (Как там дочку-то зовут?) Кейт?
Ответа не было. Даже ветер безмолвствовал; тишину утра не нарушали голоса птиц. Будь в доме какое-нибудь движение или шум, его нельзя было бы не услышать.
– Видишь, с дверью чего?
– Да, Берт, я не слепая. – Если и был у Берта Эннейбла какой-то недостаток, так это склонность озвучивать очевидное.
– А эту фигулину над ней?
– Да, Берт. – Угольный символ резко выделялся на фоне побелки: длинная черная вертикальная линия с более короткой диагональной, направленной сверху вниз и влево. Не такой, как возле тела Тони Харпера, но выполненный в той же манере и столь же загадочный.
– Выходит, не зверюга, – заключил Берт.
– Ну ясное дело, – буркнула Элли и тут же вспомнила, что каждую зиму, словно по расписанию, Берт терял овец из своего стада и угрюмо бубнил о зверье, рыщущем по болотам: сбежавших собаках, больших кошках и прочей живности. «Не ровен час на человека полезут», – говаривал он, всегда при этом нахмурившись.
– Как твои овцы? – спросила Элли. – Многих потерял?
– Да хрен там, вот что странно. Двух-трех, не боле – и то потом две нашлись. Одна, дура, в ущелье сверзилась, а вторая в ручье утопла. Обычно об это время года куда хуже бывает. Вот я и подумал, что собаки, кошаки или какая тут еще сволочь водится решили сыграть по-крупному, пидарасины эдакие. Да звери-то не рисуют.
– Угу. – Элли вздохнула и отвернулась, глядя через Тирсов дол в сторону Фендмурской пустоши и стараясь не думать о том, сколько народу полегло там за минувшие годы. И сколько лежит до сих пор: в такие утра пустошь казалась бескрайней, способной скрыть что угодно. Тут и стае одичавших псов обрадуешься: всяко понятнее и не так опасно, как то, что побывало здесь.
– Я об чем… – проговорил Берт; обернувшись, Элли увидела, что он указывает на дверь. – Кой черт это сделал? И чем?
Хороший вопрос.
– Большой красной отмычкой, наверное.
– Большим красным чем?
– Берт, ты телик смотришь? Такие тараны, которыми мы двери вышибаем.
– А, точно. – Берт сунул руки в карманы куртки. – Не думаю, что тут у многих такие есть. – И снова вопиющая очевидность. Но при том отличная зацепка.
– Кстати, у меня лежит такой в «Лендровере», – сказала Элли. – В старом участке был запасной, да высокое начальство прибрало.
– Добро, что один остался. Нынче он тебе охренеть как пригодится. – Берт кивнул в сторону Тирсова дола и Курганного подворья.
Элли снова окинула взглядом фасад. Из всех местных жителей можно подумать только на Харперов, но даже для них такое уже чересчур. Да и какой мотив? Она была уверена, что во время вчерашнего визита не обмолвилась, кто обнаружил тело; да если бы и так, зачем Харперам преследовать Беков?
Допустим, ради информации. Найти виновника и разобраться по-свойски. Элли снова взглянула на дом, на метку над дверным проемом. Интересно, какое лицо будет у Лиз Харпер, если показать ей это…
– Нам придется заходить? – спросил Берт.
– Лучше бы, – ответила Элли, благодарная за «нам». Она по-прежнему была при дубинке, да и баллончик под рукой, но как знать, много ли там осталось. Тишина в доме, зияющий дверной проем и высаженные окна заставили ее пожалеть о том, что не взяла с собой ружье.
Теперь она ведет себя глупо. Беки могут по-прежнему находиться внутри, раненые или прячущиеся от того, кто на них напал. Они могли и не услышать, как она их зовет. Элли направилась к дому, остановившись в паре метров от входа; темнота в коридоре казалась густой, как дым. Она посветила туда фонариком.
– Сэлли? Грант? Кейт?
На полу валялись лопнувшая дверная цепочка и осколки одной из сувенирных тарелок, которые Сэлли установила на брусьях и полках в прихожей. Среди осколков что-то блеснуло; Элли переступила порог и увидела, что это медная сковородка со сломанной пополам ручкой. На стене висела картина, которая всегда ей нравилась – городская улица в дождливый осенний вечер, – испорченная сажей или углем. Элли посветила на нее фонариком: тот же символ, что и над дверным проемом.
За спиной скрипнула половица.
– Берт?
– Ага.
Элли облегченно выдохнула.
– Я проверю первый этаж. Присмотри за лестницей, хорошо?
Берт нахмурился, потом сглотнул:
– Думаешь, они тут еще?
Элли знала, что в виду он имел не Беков.
– Береженого Бог бережет.
Несмотря на побеленные стены, в холле было неуютно. Элли щелкнула выключателем на стене, но потолочная лампа в стиле арт-деко не зажглась. Элли прошла вперед. На брусьях под черной краской виднелись знаки: кольца из пересекающихся кругов. Ведьмовские знаки, сказала ей Сэлли Бек. Она гордилась ими. Маленький кусочек истории.
Люди вырезали их на стенах, дверях и балках, чтобы отгородиться от зла.
Ну как, Сэлли, помогло?
Она не обнаружила никаких следов Беков – ни живых, ни мертвых. Из гостиной пропал телевизор, из столовой – стереосистема. На кухне пол был весь залит, но всего лишь водой: холодильник опрокинули и выволокли на середину кухни, а из задней стенки вырвали провод. Сверху лежали пропавший телевизор с разбитым экраном и стереосистема, корпус которой был вскрыт, а электроника вытащена и разломана на части. На них покоились три ноутбука, у каждого из которых экран был отогнут и оторван, а материнские платы сломаны пополам. На той же куче валялись кухонные часы, а также настольные часы с каминных полок из гостиной и столовой.