Мэдлин набросала в блокноте второй символ. Постукивая ручкой по странице, она прокручивала фотографии с Воскресенского подворья и из «Колокола». Наконец положила телефон и сделала глоток вина.
– Я не узнаю ритуала, – произнесла она, – но символы знакомые.
– И чьи же они? Сатанистские?
– Финикийские.
– Чьи-чьи?
– Финикийские. Это семитский язык – собственно, это самый древний письменный алфавит из всех, что нам известны. Греческий, латинский, иврит, арабский – все эти алфавиты произошли от него.
– Семитский? Так это что, Ближний Восток?
– Изначально – да. Финикийцы были мореплавателями, торговцами и купцами, но сомневаюсь, чтобы они догребли аж до Дербишира. – Мэдлин откинулась на спинку скамьи. – Мэтт Уильямс не отличит свою задницу от локтя… Сравнение религий – это мой конек. Мне нравится обращаться к истокам – откуда что пошло, что общего у разных верований, в чем они перекликаются. Здесь, конечно, богатый выбор, потому как много языческих пережитков и суеверий. Но я люблю заглядывать и дальше. И если интересует именно религия, то лучше места, чем Ближний Восток, не найти. Извини, – Мэдлин покачала бокалом с вином, – я немного увлеклась.
– Нет, все в порядке. – Элли отхлебнула свой «крэгганмор», стараясь насладиться вкусом. – Значит, ты не видишь в них никакого смысла?
– Ну почему не вижу. Как я уже сказала, здесь несомненно совершается некий ритуал, просто мне он незнаком.
– То есть это что-то новое?
– Ну или очень-очень хорошо забытое старое, – опять усмехнулась Мэдлин. – Так что сообщи, если все окажется правдой. Может, это меня прославит, чем черт не шутит? А что до символов, я могу тебе кое-что о них рассказать.
– Давай.
– Финикийские буквы образуют алфавит, но каждая из них сама по себе также может что-то означать, вроде иероглифа. – Мэдлин постучала по второму знаку, который Элли нашла на Воскресенском подворье и в «Колоколе». – Этот, например, называется “gīml”. Полагают, что он обозначает метательную палку или посох-пращу.
– То есть… оружие? Типа, кто-то наносит удар?
– Возможно. Это соответствует древнееврейскому символу “gimel”, который, в свою очередь, связан с термином “gemul”. “Gemul” означает «заслуженная награда, воздаяние», что в зависимости от контекста может означать и наказание. Например, когда кого-то настигло возмездие, люди говорят, что он «получил по заслугам», верно? Полагаю, в нашей ситуации это следует понимать именно так.
– Значит, это месть? За что? Что могли сделать Фамуйива и Беки?
– Месть или правосудие – то есть для тех, кто его вершил, конечно. А за что, это уж тебе разбираться. Может, за то, что обе семьи не местные? Приехали в Барсолл из других краев?
– Да, но много лет назад. Таких сейчас половина деревни. – Это не слишком обнадеживало, поскольку близилась ночь. «Ты все увидишь. Сегодня ночью они придут за тобой».
– Включая и нас с тобою, – заметила Мэдлин. – Веселенькая мысль, да?
– А как насчет другого символа?
– Этого? – Викарий постучала пальцем по знаку, обнаруженному на месте гибели Тони Харпера. – Этот называется “hē”. У него два значения: «окно» и «ликование».
– То есть сперва ликуют, а потом мстят?
– Может, ликуют из-за того, что собираются отомстить? Или что смогут? А может, все дело в «окне»? Типа, окно возможностей? Не знаю.
– А как насчет иврита? Ты говорила о том, другом…
– Да иврит здесь нам не поможет. Не соответствует ивритской букве “hei”. “Hei” может быть предлогом, а если используется в качестве префикса, то означает, что высказывание является вопросом. А если это суффикс, то он означает «в направлении». Весело, да? – Мэдлин пожевала губу. – Ну, и еще приходит на ум, что “hei” иногда применяют в религиозном смысле как сокращение от “Hashem”.
– Что означает?..
– Буквально – «Имя». В иудаизме используется как способ обозначить Бога, не поминая Его всуе.
– То есть это означает либо «Бог», либо «окно», либо «йи-хаа!»?
Мэдлин подняла свой бокал.
– Добро пожаловать в мой мир.
Элли снова пролистала фотографии в телефоне.
– Меня больше беспокоит ИХ чертов мир, кем бы они ни были.
Тут дверь паба распахнулась, и кто-то окликнул Элли по имени.
22
– Элли Читэм. Рада видеть, что вы работаете не покладая рук.
Тельма Грэм не потрудилась закрыть за собой дверь паба; один из посетителей встал, смерил ее недовольным взглядом, который Тельма благополучно проигнорировала, и закрыл дверь.
– Я кое о чем советуюсь с преподобной Лоу, – сказала Элли, досадуя, что вынуждена оправдываться.
Тельма обратила пристальный взор на стакан виски в ее руке.
– То-то я смотрю.
Элли сказала бы ей пару ласковых, но это кончилось бы склокой, если не хуже.
– Чем могу помочь, Тельма?
– Мне просто интересно, смогу ли я когда-нибудь получить назад своего мужа. Видите ли, он нездоров, сегодня жаловался на самочувствие, но вы все равно отправили его с каким-то дурацким поручением на…
Элли прервала Тельмины разглагольствования:
– Том добровольно вызвался съездить на Верхотуру и попробовать оттуда связаться с Мэтлоком.
– И давно ли?
– А он что, до сих пор не вернулся?
Тельма театрально вздохнула.
– Если б он вернулся, я бы здесь стояла?
Элли не повелась на провокацию.
– Поеду поищу его.
Тельма принюхалась и еще раз внимательно посмотрела на ее бокал:
– Вы уверены, что можете сесть за руль?
– Абсолютно, – отрезала Элли. – Спасибо за помощь, Мэдлин.
– Не за что. Если что, обращайся.
Элли взяла телефон и взъерошила шерсть бедлингтона, вызвав у Тельмы страдальческую гримасу и громкий вздох. Мэдлин закатила глаза.
– Я видела это, преподобная Лоу, – сказала Тельма. – Мне казалось, уж вы-то, как никто другой, стремитесь соблюдать общественные приличия. Я подниму этот вопрос на следующем заседании приходского совета…
Мэдлин склонилась над джек-расселом, делая вид, что возится со спящей собакой.
– Утекай, Элли, пока не поздно, – прошептала она. – Спасайся.
Элли взяла шапку и перчатки и направилась к двери, умудряясь сохранить серьезную мину. Ей было неловко бросать Мэдлин на произвол судьбы, но она утешила себя тем, что викарий, возможно, натаскала джек-рассела по команде трахать ногу обидчика.
Элли поспешила обратно к Соборной церкви на Вышней улице. Как сумела очистила Томов БМВ от снежной корки, завела двигатель, включила дворники, потом мигалку и поехала мимо кольцевой развязки в сторону Колодезного тракта.
Большинство дорог вокруг Барсолла, даже длинные отрезки Северной дороги, не были освещены. Уличные фонари немного улучшали видимость, но как только Элли миновала последний из них, ей оставалось полагаться лишь на фары, и мир превратился в клубящийся туннель из подсвеченного снега.
Элли снизила скорость до двадцати миль в час, потом до десяти. Она не ожидала никого встретить, кроме Тома, возвращающегося на базу, чтобы попасть под раздачу мадам Слушаю-и-Повинуюсь (как он порой за глаза называл Тельму), но на дороге мог быть гололед.
От Барсолла до Верхотуры было чуть меньше мили. Колодезный тракт шел под гору, огибая склон, слева от Элли высился известняковый утес, справа находился отбойник, а за ним – отвесный обрыв. Элли забрала поближе к утесу, стараясь в него не врезаться. Попеременно сняла руки с руля, чтобы вытереть взмокшие ладони, и горько пожалела о трех глотках виски, которые пропустила в пабе.
Впереди дорога делала поворот. Там же начиналась и Верхотура, но утес больше не защищал машину от ветра, а стало быть, буран вот-вот обрушится с новой силой.
Да там не так уж и далеко, убеждала себя Элли. Совсем недалеко.
Вдруг откуда ни возьмись ее захлестнула волна боли и одиночества. Как некстати, ошеломленно подумала она. Впервые за долгие годы ей ужасно захотелось не просто оказаться дома, а чтобы рядом был кто-то, кто обнимет ее, приготовит ужин и заверит, что все-все будет хорошо. Впервые она почувствовала, что работа уже не удовлетворяет ее. Как чертовски вовремя.
В такую погоду легче легкого перевернуться на машине. Разбить ее и замерзнуть насмерть. А то и хуже. Рука Элли непроизвольно потянулась к дробовику. Вспомнились нож в руке Тони Харпера, погром в «Колоколе» и на Воскресенском подворье, а больше всего – слова Лиз Харпер: «Ты увидишь. Сегодня ночью Они придут за тобой».
Довольно. Если у нее кризис, его можно преодолеть и дома, заперев двери и накачиваясь виски. А сейчас она доедет до Верхотуры, найдет Тома, и они вдвоем вернутся в Барсолл.
Но когда она добралась до Верхотуры и медленно въехала на площадку для пикников, света не было, лишь сине-желтые клетки баттенбергской разметки[11] на борту «Лендровера» сверкнули в сиянии фар. Что-то казалось неправильным. Мгновение спустя Элли поняла, что именно: «Лендровер» был перевернут и лежал на крыше с выбитыми стеклами.
– Черт, – пробормотала она и включила фары на полную мощность. Салон перевернутой машины по-прежнему был частично погружен в темноту, но внутри не просматривалось ни Тома, ни каких-либо признаков жизни. В свете фар тоже ничего не наблюдалось.
Том всегда держал в пассажирском отсеке БМВ тяжелый полицейский фонарик – один из запасных, сохранившихся от прежнего участка; Элли взяла его и вылезла из машины, мимоходом сунув ключи в карман. В машине была установлена система “Runlock”, поэтому двигатель продолжал работать, а фары оставались включенными.
Хотя расположение Верхотуры делало ее наилучшим местом, чтобы ловить пропадающий сигнал, она принимала на себя все удары стихии, и сегодняшняя ночь не стала исключением. Вздрогнув от жалящих хлопьев и ледяного холода, Элли направилась к «Лендроверу».
Снег покрыл днище машины слоем в несколько дюймов и проник в окна. Элли попыталась прикинуть, как долго она так лежит. Минут десять? Двадцать? Но если вы ранены или без сознания, этого более чем достаточно.