Джесс вышла на двор и тихонько прикрыла за собой дверь. От холода Джоэль снова захныкал.
– Тише, мыши, – прошептала она, укачивая его. – Кот на крыше. – Плач, зарождающийся в его горлышке, стих.
Джесс зашагала по маманиным следам, пока фермерские постройки не остались позади. Следы вели через поля: маманя успела миновать большое поле за домом и закрыла за собой ворота, а сейчас направлялась к следующему. Ее путь лежал через весь Тирсов дол, к Курганному лесу.
Джесс подумала, не подождать ли, пока маманя скроется среди деревьев; стоит ей оглянуться, и она увидит беглянку. Но маманя не задержится в Пустотах и наверняка поймет, что Джесс ушла, как только войдет в дом. Джесс предстояло пробираться по глубокому снегу, а у них есть тракторы, чтобы пуститься в погоню.
Она сошла с ума, раз решилась на эту авантюру. Надо было взять пушку. А теперь уже поздно. Девочка свернула направо и пересекла поля, направляясь к рощице у подножия Пологого холма. К тому времени, как она перелезла через каменную стену и стала пробираться между деревьями, спину ломило зверски, но Джесс лишь стиснула зубы и продолжала идти. Со своими короткими ногами она постоянно не поспевала за остальными, поэтому привыкла ходить быстро и все делать через не могу.
На деревьях вдоль тропинки трепетали обрывки сигнальной ленты; должно быть, именно здесь обнаружили Тони. Джесс подняла взгляд на дорогу, на уступ под отбойником. Там виднелся знак: один черный вертикальный штрих с тремя поперечинами.
Эти сволочи убили ее брата. Единственного, на кого ей было не наплевать. Кроме, может быть, Дома. Прости, братишка, снова подумала Джесс и свернула налево, к концу межевой дорожки. Там начиналась пологая извилистая тропинка, что вела на Верхотуру.
37
Даже после того, как усталость взяла верх над страхом и людей одного за другим сморил сон, Милли Эммануэль продолжала сидеть, глядя в костер. А заодно и поддерживая его, что было важнее всего. Он не должен потухнуть. Тьму необходимо удерживать на расстоянии.
Элли отрубилась первой, за нею – Шарлотта и Кейт, сестры по несчастью, прижавшиеся друг к дружке, чтобы согреться; и наконец, Фил и Джули. Эрни Штазёлек, как и Милли, не спал всю ночь, лишь изредка отрывая взгляд от огня, пока и его в конце концов не сморило. Несомненно, он видел в огне Мажену и детей, как Милли видела Ноэля.
Интересно, Эрни верит в Бога? Она никогда не встречала его в своей церкви, но в Барсолле есть еще две. А может, он католик, и тогда одному Богу и ведомо, где он молится.
Ну, Богу, конечно, ведомо.
Если Эрни верующий, то насколько вера поддерживает его сегодня? Милли, конечно, молилась, – а что еще остается, когда все посильное уже сделано? – но впервые в жизни у нее возникло чувство, что ее никто не слышит. Такого с ней еще не бывало. Она всегда знала, что ее видят, принимают и любят – со всеми грехами и недостатками. Но сегодня вечером это знакомое чувство покинуло ее.
Она сказала себе, что все дело в шоке – она потрясена и растеряна – и страхе потерять Ноэля. Она не хотела признать, что это могло случиться, убеждала себя, что Господь не допустит, но трагедии вроде смерти Эллиного сынишки случаются каждый день. Потому что, как она сама говорила Элли, мир порочен.
Ее вера подвергается испытанию. Так и нужно об этом думать. Мир греховен и жесток; жизнь жестока. Вера не освобождает от этого. Другие люди пережили такую же потерю, а то и хуже. Значит, и она обязана выстоять. Выдержать. Надеяться. Верить. И жить по вере своей: творить добро и любить ближнего.
Так она себе говорила, но в душу все равно закрадывался страх: а вдруг она не ощущает присутствия Бога потому, что и ощущать-то нечего?
Не в том смысле, что атеисты оказались правы, в это она ни за что не поверит. Нет, этот страх был еще хуже. Она боялась, что Бога больше не существует, а мир передан во власть чему-то другому. Либо Он отвернулся, отдав мир – или конкретно этот уголок его – на потеху демонам (а кем еще могут быть эти твари?), либо, что намного ужаснее, силы зла способны Его одолеть.
Поверить в это было бы кощунством. Милли и не верила; во всяком случае, твердила себе, что не верит. Но именно этого она и боялась.
И все-таки она продолжала молиться, уповая на ответ, всю эту ужасную, одинокую ночь. Молиться и подпитывать огонь, чтобы горел ярко, потому что только свет сдерживал чудовищ. Крест не помогал: Милли видела, как Мэдлин попробовала и потерпела неудачу. Может, вера ее оказалась слаба? А может, Господь покинул их или был от них изгнан?
Ясно, что сказала бы ей Элли: сколь бы кошмарными и неестественными ни казались эти твари, они не что иное, как существа из плоти и крови, так что крест и Христово имя страшны им не больше, чем голодным волкам. Но с другой стороны, с ними можно сражаться и убивать их. В кои-то веки Милли надеялась, что Элли права, а она ошибается.
Впрочем, в данный момент это не имело значения. Милли поняла это в самые темные часы перед рассветом, когда даже Эрни заснул. Она подняла глаза и увидела тварей, столпившихся на лужайке. Они подобрались вплотную к самой границе света от костра и стояли плечом к плечу, ряд за рядом. Их было несколько десятков. Возможно, даже сотни.
Утром, при свете дня, она будет помогать всем, кто остался в живых. Она поймет, что нужно делать, и все сделает как должно. А до тех пор будет защищать тех, кто спит у этого костра. Ее друзей, ее соседей.
Поэтому она смотрела в огонь, а не на тварей, его окруживших, и молилась, сомневаясь как никогда в жизни, что молитвы будут услышаны.
Время от времени Милли проверяла Мэдлин Лоу, но она уже сделала для викария все возможное. Сейчас Мэдлин боролась с травматическим шоком, кровопотерей и холодом. Если она со всем этим справится, у нее неплохие шансы – при условии, что обойдется без заражения крови; дай-то Бог, чтобы антисептиков оказалось достаточно.
– Милли?
Она вскинула голову: чуть не заснула! Эрни Штазёлек сел, протирая глаза. Он посмотрел на свои наручные часы:
– Ты что, не спала все время? Приляг, я подежурю.
Милли чуть было не отказалась. Она почти убедила себя в том, что Господь сохранит Ноэлю жизнь, если она не уснет до рассвета, но Господь не торгуется. Все в мире происходит по воле Его. А если это уже не так, она сама не пойдет на сделку с тем, что Его заменило.
– Спасибо, – сказала Милли и улеглась на боковую.
Серым холодным утром она проснулась первой. К этому времени костер почти догорел, лишь янтарные угольки мерцали в кострище. Опустевшая голая лужайка блестела: снег растаял, а потом схватился ледяной коркой. Зато твари убрались, во всяком случае, пока.
Ночью дом сгорел. Милли смутно помнила исходившие от него жар и чад. Но теперь дым тянулся прямо в небо, и на том спасибо. Оконные рамы почернели, обугленный остов оранжереи торчал из кучи пепла и растекшегося пластика. Пожар на этом закончился: два последних дома в Падубовом ряду уцелели, хоть и зияли выбитыми окнами и дверьми. Милли сомневалась, что внутри остался кто-то живой, но там могут найтись хотя бы продукты или медикаменты.
Она аккуратно подложила в костер пару полешек – тепло-то все равно нужно, – подползла к Мэдлин, проверила температуру и пощупала пульс на горле: слабый, но ровный.
Милли подумала, не разбудить ли остальных, но решила, что не стоит. Пусть отдохнут, а она пока насладится тишиной. Ей всегда нравилась тишина. Обычно Милли вставала задолго до Ноэля: посидит немного с книгой – и на прогулку. Блэкфилдский парк и Падубовый лес подходят для этого как нельзя лучше. Или подходили…
Закоченев от холода и сна на голой земле, Милли с минуту потопала на месте, разминая затекшие мышцы, после чего направилась к одному из уцелевших домов.
– Ау-у? – позвала она, не ожидая ответа и не получив его. Обнаружив пятна крови на ковре в гостиной, рядом с опрокинутой кружкой и подсохшим пятном от кофе, она наспех помолилась за жильцов, где бы они сейчас ни были, и переключилась на насущные проблемы. Она собрала все постельные принадлежности и одеяла, какие смогла найти, и сложила на кухне. Еще она отыскала чай, кофе, сахар, сухое молоко и, что самое приятное – чайник на плите. Проверив кран на кухне, она с удивлением обнаружила, что вода все еще идет. Впрочем, у тварей нет причин перекрывать воду. Если они собрались вернуться сегодня ночью, вряд ли кто-то в Барсолле проживет достаточно долго, чтобы страдать от жажды.
Милли вынесла одеяла на улицу, укрыла товарищей, поставила чайник кипятиться среди углей и вернулась в дом за кружками и чайными пакетиками. Заваривать чай перед концом света. Абсурд. Но что еще ей остается?
Когда она вернулась, Элли уже сидела и терла глаза.
– Привет.
– Доброе утро, ранняя пташка. Чайку?
Пожилые супруги, жившие в другом уцелевшем доме, были постоянными пациентами Милли, оба хроники. От них не осталось никаких следов, даже крови, но Милли не сомневалась, что они находились дома и у них не было ни единого шанса, когда твари к ним вломились. Муж страдал травмой колена, которая то обострялась, то проходила; Милли нашла таблетки кодеина, а также инвалидное кресло, которое он использовал во время обострений, – и то и другое пригодится Мэдлин. Что еще лучше, в гостиной была дровяная печь, так что группа могла перебраться в дом. С выбитыми дверьми и окнами все равно жутко холодно, зато безопаснее, чем на лужайке.
Эрни с благодарностью выхлебал чай, а затем поднял ружье.
– Мне пора.
Милли, конечно, знала, куда он идет.
– Хочешь, кто-нибудь пойдет с тобой? – Эрни покачал головой. – Надеюсь, с ними все хорошо.
Кивнув, Эрни прошел через коридор и вышел через выбитую входную дверь.
– Ну что, какие планы? – спросила Шарлотта.
С мгновение Элли казалась растерянной и беспомощной, но быстро взяла себя в руки.
– Мы обыщем деревню. Найдем выживших. После этого… – Она умолкла, задумавшись. – Вариантов два. Первый: все, что здесь происходит, локализовано, а значит, помощь где-то рядом, надо лишь до нее добраться. Второй…