Шаги в коридоре. Вопли младенца зазвучали ближе. Девочка бормотала, пытаясь его утихомирить. Элли медленно выдохнула. Спокойствие, только спокойствие. Не нарывайся. Ты здесь, чтобы сообщить семье плохие новости. Вот кто они. Семья. Люди. Какие ни есть.
В замке повернулся ключ. Дверь приоткрылась, натянув цепочку. В проем выглянул темный глаз на бледном личике сердечком в обрамлении спутанных волос. Глаз моргнул на Элли. Младенец завизжал.
– Ш-ш, – шикнул мягкий, с придыханием голос – по нему Элли поняла, что перед ней третья женщина. Она обращалась к грудничку. – Ну-ка, ш-ш! Заткнись. – Голос плаксиво дрогнул. Младенец немного притих – возможно, выдохся. Темный глаз вновь сосредоточился на Элли. – Че надо?
Элли выдавила улыбку.
– Джесс, милочка, привет. Мамка-то дома? На пару слов.
Ребенок снова заверещал; полускрытое лицо скривила досада. Джесс стала качать малыша – неуклюже и слишком сильно.
– А че такое?
Элли стало страшно – не за себя, а за ребенка в этих кривых руках.
– Это насчет вашего Тони. Послушай, я могу войти?
Джесс моргнула, закусив губу, кивнула. Из всей семейки она была наиболее близка с Тони. Его смерть станет для нее ударом. Джесс была единственной из Харперов, не считая Тони, на кого Элли еще не махнула рукой. На фоне прочих уроженцев Курганного подворья – почти ангелочек.
Она сняла цепочку, открыла дверь, пинком отбросив прокладку для защиты от сквозняков, сделанную из колготок, набитых ватой вперемешку с бумагой, и пошатываясь побрела назад по полутемному коридору.
Элли потребовалось все самообладание, чтобы не отшатнуться от вони, когда она последовала за Джесс. В доме было жарко – густая влажная духота – и смердело потом, гниющими объедками, плесенью, не смытым сортиром, мокрой псиной и едкой собачьей мочой, что напомнило ей о лае, который она слышала.
Джесс качала младенца, но тот орал без умолку. От его старого комбинезончика ужасно пахло, круглое сморщенное личико покраснело. Джесс что-то нашептывала ему, чуть не плача от отчаяния. Малыш казался для нее слишком большим; крошечная, едва пяти футов ростом, тонкокостная и щуплая, с плечами, сгорбленными от сколиоза, она сама во многом оставалась еще ребенком. Элли подалась вперед, протягивая руки:
– Ты слишком резко его качаешь. Давай покажу, как надо?
Джесс шарахнулась, прижав малыша к груди. Чужаки отнимут ее дитя, стоит ей дать хоть малейший повод: так ей сказала мать.
– Я его не обижу, – заверила Элли, – и забирать не стану. Только покажу, как надо его укачивать.
Джесс была в своем роде такой же непредсказуемой, как и Тони. Она могла быть нежной и добросердечной, но все равно оставалась одной из Харперов, со всеми вытекающими – в первую очередь это значило недоверие и враждебность ко всем, кто не член семьи. А кроме того, ей пришлось хлебнуть лиха. Шестимесячный ребенок, а ей нет еще и семнадцати. Папаша неизвестен – во всяком случае, не отмечен в свидетельстве о рождении, – но соцработник, занимавшийся Джесс, подозревал ее братца Пола. Пол Харпер изнасиловал трех женщин и девушек, еще четверых пытался, и это только те, о ком Элли знала.
Впрочем, в случае Харперов «знать» и «доказать» – это, как говорится, две большие разницы, не в последнюю очередь из-за того, что любой, кто им не нравился, навлекал на себя гнев всего клана. Пол отсидел лишь за одно из своих многочисленных нападений, а Джесс всячески отрицала, что он отец ребенка. Впрочем, никто и не ждал от нее чего-то другого. После последнего случая, когда малолетняя Тара Кэддик отказалась свидетельствовать против Пола, Элли прозрачно намекнула Лиз Харпер: если еще кто-то из местных девочек пострадает, она не ручается за безопасность ее сыночка. Это вполне могло толкнуть семейку на тропу войны, но Элли было уже глубоко насрать. Она порой представляла, как однажды наведается к Харперам с дробовиком и канистрой бензина, дабы раз и навсегда навести на ферме порядок, но мысль о Тони и Джесс останавливала ее.
Пол маленько попритих и свои потребности удовлетворял теперь в соседнем городке (дай-то бог, чтоб только с проститутками), но Эллино предупреждение подозрительно совпало по срокам с беременностью Джесс. Элли почти хотела, чтобы Пол сегодня полез на рожон; уж больно заманчивой была мысль отоварить его по башке дубинкой.
Элли понадеялась, что эти кровожадные намерения не отразились у нее на лице. Если и так, Джесс этого не заметила и все-таки отдала ей ребенка.
– Тише, тише. – Элли не спеша укачивала малыша. В глазах защипало, горло сжалось… Нет. Ты здесь по работе. А это дело второстепенное. И ничего больше. И ради бога, держи ухо востро. Джесс-то ладно, мухи не обидит, но остальной выводок – другое дело.
Едва она сосредоточилась на ребенке, все пошло как по маслу. Все равно что ездить на велосипеде; некоторые старые навыки не забудешь и через пару десятков лет. Воркуя, она укачивала малыша, и он притих. Даже улыбнулся. Теперь, когда он успокоился, личико стало уже не таким красным. А ведь славный малыш: светлые волосики, глазки голубые. Он потянулся к ней, и Элли увидела, что на его правой руке всего два пальца. Бедняжка.
Младенец радостно загукал, и Элли передала его обратно Джесс. Девочка улыбнулась, покраснев.
– Пасиб.
– Тебе просто надо…
– Ебать-копать, тупая мандавошка! Хуле ты ее впустила?
Голос Киры Лукас и в лучшие времена был визгливым и скрипучим, и редко в нем не звучало злобы – на памяти Элли такого не случалось ни разу. Ребенок опять заплакал, и лицо Джесс закаменело, точно сжатый кулак.
– Ты! – сказала Кира. – Хуле ты тут забыла?
С тех пор как умер Ричард, в душе Элли поселился гнев, подобный злобному, буйному зверю. Она обуздала и укротила его, чтобы он не причинял никому вреда, и настолько к нему привыкла, что порою целыми днями не вспоминала о нем. Но зверь был хитер и при малейшей возможности грозил вырваться на свободу. Все в гражданской невестке Лиз Харпер подстегивало его, и Элли так и подмывало дать ему волю.
– Слышь, я тебя, бля, спрашиваю, – рявкнула Кира. – Хуле ты делаешь у нас дома?
Это была жилистая особа лет двадцати с небольшим, чьи маленькие жесткие глазки и толстогубый широкий рот делали ее похожей на хищную рыбу, безмозглую, но злобную. Не в первый раз Элли представилось, как ее кулак в перчатке врезается в уродливую пасть Киры, и ее кариозные желтые зубы разлетаются шрапнелью. Жаль, что это лишь фантазия. За такое могут попереть с должности… Пусть она не сколотила блестящей карьеры, кроме работы у нее ничего нет.
– У меня разговор к Лиз, – произнесла она.
– Лиз, значит? Когда это ты заделалась ей в подружки? – Кира покачнулась; на ней были тапочки, но ходила она будто на восьмидюймовых каблуках. Опять налакалась джину. Элли едва не вздрогнула от кислого запаха можжевеловки и перегара. – Э? Я вас спрашиваю, констеблядь. – Она постоянно так называла Элли; такое вот чувство юмора. – Э? Немножко, бля, уважения, э, под крышей миссис Харпер.
– Ладно, Кира. – Элли изо всех сил постаралась не лезть на рожон. – Мне нужно поговорить с миссис Харпер. На самом деле – со всей семьей, если это возможно.
– Че, правда? Ты серьезно?
– Кира, – произнес второй голос, который Элли слышала за дверью, и Кира тут же захлопнула варежку. – Пригласи ее. Приведи Фрэнка и мальчиков.
– Лан. – Кира потопала наверх. – Фрэнк! Дом! – Она не стала звать Пола – видно, хотела дождаться остальных, дабы не оказаться наедине с Тирским Пиздоломом, как она его величала.
– Идемте, – пролепетала Джесс Харпер, указывая в глубь коридора и укачивая ребенка на руках (уже не так неуклюже, как раньше).
Элли проследовала по провонявшему, выстланному обшарпанным грязным ковром коридору, стены которого помимо черной плесени украшали несколько художественных гравюр 70-х годов, купленных, как и выцветшие, истлевшие обои, в те времена, когда хоть кто-то тут еще заботился об уюте. При каждом вдохе ей хотелось прикрыть рот и нос; все и вся в поле зрения вызывало зуд. Когда она вернется домой, не помешает принять душ или горячую ванну.
Джесс толкнула кухонную дверь и отступила в сторону. Лиз Харпер восседала во главе длинного деревянного кухонного стола, а на старой газете перед нею было разложено с полдюжины дробовиков – одноствольные, двуствольные, вертикалки, горизонталки и одинокий помповик. У Харперов было десять гладкоствольных ружей и пара винтовок – во всяком случае, из учтенных. Несомненно, имелись и другие, но спрашивать, что из выложенного на стол числится в документах, было бы весьма не вовремя: Лиз чистила промасленной тряпицей дробовик двенадцатого калибра, а под рукой у нее стоял коробок с патронами.
За ее спиной под большим кухонным окном (грязным, потрескавшимся и заклеенным скотчем) помещались газовая плита и керамическая раковина. Древний холодильник канареечного цвета притулился в углу. Прикованный к плите пес, мускулистый и поджарый, с безобразными белыми шрамами под короткой песочного цвета шерстью, расхаживал по старой газете, испятнанной мочой и усеянной какашками. Снова загавкав, он бросился на Элли, но натянутая цепь остановила его.
– Псина! – рявкнула Лиз, и пес съежился, заскулив. – Псина, – повторила она уже тише. Пес умолк и улегся на свою грязную бумажную подстилку. Большинство шрамов у бедной животины остались после собачьих боев, что устраивал Дом Харпер, остальные были от побоев. Но, как бы жестоко ни обращались с ним Харперы, он по их команде кинется на любого. Этого-то они и добивались: человека или зверя, попавшего под их влияние, лишали свободы, уродовали, безжалостно выбивая все светлое и чистое, и делали частью клана, чтобы он сражался за них, вымещая боль и гнев лишь на тех, на кого укажет Лиз Харпер.
– Ну? – промолвила Лиз. С ее губы свисала сигарета. На столе стояла потертая пластиковая пепельница, какие держали в пабах до запрета на курение. Старый кардиган и синяя фуфайка были присыпаны пеплом. – Чем обязана?