Как солнца луч, таким пребудь со мной!
Милли уже едва слышала стенания тварей.
В Тебе нуждаюсь каждый час, мой Бог,
Чтоб враг души посеять зло не смог.
И в светлый час, и облачной порой,
Руководя, храня, пребудь со мной!
К этому моменту пели уже все. Половина хора тянула те отрывки, какие могла вспомнить, а в остальном что-то мычала, но это не имело значения.
Кто страшен мне, коль Ты, Господь, вблизи?
Скорбь не теснит, не знаю я тоски.
Где смерти жало, ад, где ужас твой?
Бессильно все, когда Господь со мной.
Стенания заглохли.
На очи мне Ты крест свой возложи,
Мрак озари, путь к небу укажи,
Рассвет небес взамен тщеты земной…
Пусть жизнь, пусть смерть. Господь, пребудь со мной!
Стихли звуки гимна, и снова лишь огонь потрескивал в тишине. Твари замерли во мраке, и черная эта мгла, окружающая лагерь, казалась абсолютной; у Милли закружилась голова, и она вдруг поняла, что они плывут, как на плоту, в чернильно-черном море. А плотишко-то на соплях держится – не опрокинется, так потонет. А море кишит акулами и тварями пострашнее. Чудищами из глубин.
Кто-то опять запел: Тара Кэддик с малышом Джесс на руках. Стыдливо потупившись, она, тем не менее, горланила во всю мощь своих легких. Милли подавила истерический хохот, узнав песню Кэти Перри. Но Лора подхватила, а за нею и остальные. Ноэль перехватил взгляд Милли и усмехнулся. И уже никакого значения не имели слова, а только музыка солидарности, отказ сдаваться. Радость и единение, как плевок в лицо всей этой нечисти.
В какой-то момент снова раздались стоны, но Милли едва обратила на это внимание. Когда Тара допела, запел кто-то еще; когда он закончил, на несколько мгновений воцарилась тишина, а потом начал кто-то другой. Ноэль завел “Calon Lân” – старый валлийский гимн. Милли не понимала ни слова, но поняла, что он прекрасен. Пел Ноэль, разумеется, в одиночку; после него старый Джон Кеннард, шахтер на пенсии, слишком хорошо помнивший забастовку 84-го года, решил, видать, что религии на сегодня хватит, и заголосил:
Меня хрен обдуришь – я член профсоюза!
Меня хрен обдуришь – я член профсоюза!
Я член профсоюза, меня хрен обдуришь!
И ногами вперед меня вынесут лишь…
И так продолжалось до тех пор, пока в какой-то момент они не поняли, что стоны прекратились. Наступила тишина, и все стали ждать, что будет дальше.
Следующее нападение будет без дураков, Милли нутром чуяла. Оно будет безжалостным и не закончится до тех пор, пока не погаснет свет и не наступит кромешная тьма.
Она хотела помолиться, испросить прощения за ошибки, совершенные перед смертью, но ничего не получалось.
Предвечная ночь. Предвечная ночь. Так говорила Мэдлин. Древние боги пробудятся, солнце умрет, земная твердь и воды погибнут, и наступит вечная ночь. Сидя на ящике и вглядываясь в темноту, Милли коснулась крестика на шее. Даже говорить о старых богах кощунство – Бог един. Все остальное – от лукавого.
Но тогда кто или что вещало устами Мэдлин?
Рубен заскулил и лизнул ее руку. Милли взъерошила ему шерстку. Ничто уже не важно. Все предельно просто, есть лишь черное и белое – почти отрада в мире, полном полутонов. Никаких сложностей, никаких сделок с совестью, никаких заковыристых вопросов – нужно лишь стоять на своем, бросая вызов древней глубинной тьме.
Все это, конечно, здорово и героично, но Милли не была героиней. Будь у нее выбор, она бы предпочла не высовываться и пробираться по жизни как можно тише, а вера была тусклым факелом, освещающим ей путь. Но жизнь не предлагала такого выбора. Первые христиане в Риме тоже выбирали между черным и белым. Склониться и потерять свои души – или сохранить веру, хотя бы и ценой собственной жизни.
Все равно им всем конец, если только Элли не сотворит чуда. Милли даже не была уверена, стоит ли надеяться или молиться: если это Судный день, значит, такова воля Божья, и ожидать, что мужчина или женщина смогут ей воспротивиться, – кощунство.
Но опять же, это не походило ни на что из читанного ею в Откровениях. А Библию не всегда следует воспринимать буквально. Ну и ладно. Неправедный пусть еще делает неправду; нечистый пусть еще сквернится; праведный да творит правду еще, и святой да освящается еще[21]. Она такая, какой была, и такой пребудет – Миллисента Эбигейл Эммануэль, врач, целительница, христианка. Вся ее жизнь, все, что она в ней отстаивала, связано с любовью и добротой к ближнему. Неважно, вознаградит ли ее за это Господь и видит ли Он ее сейчас. Она такая, какой была, и такой пребудет.
60
Дыхание Джесс становилось все тише и тише, пока Элли несла ее по туннелю. Наконец оно оборвалось, и маленькая фигурка застыла в ее объятиях. Элли даже не попыталась положить девочку на землю, да и куда? В узком туннеле не было ни развилок, ни поворотов. Кроме того, Элли не стала бы укладывать Джесс здесь, под безглазым взглядом чудовищ.
Ей вообще не хотелось класть Джесс на пол; не хотелось признавать то, о чем говорило отсутствие дыхания. Она не знала, почему именно эта смерть кажется такой несправедливой, такой неправильной, но так оно и было. Всякий раз, закрывая глаза, она видела крошечную, но неукротимую фигурку, решительно шагающую по сугробам. Господи, да она сама сейчас ревет, как маленькая.
А ведь ей нельзя. Никак нельзя. Уж она-то обязана держать себя в руках. Но как же это чертовски несправедливо – пасть от руки суки-мамаши, от которой Джесс так стремилась сбежать. Небрежная, абсурдная жестокость случившегося была как последний плевок в лицо.
Помотав головой, Элли продолжала свой путь. Сколько они уже идут? По ощущениям – не один час, а на самом деле, возможно, всего несколько минут. А может, и то и другое верно: может, здесь, внизу, время течет иначе. Вспомнить хоть легенды о мужчинах и женщинах, которые погостили денек у подземного народца, а вернувшись, обнаружили, что все их родные состарились и умерли. Даже если они выберутся отсюда живыми, как знать, что ждет их наверху?
Хватит этих вопросов, эдак и рехнуться недолго. Да и что толку? Она ничего не сможет изменить. Мэдлин ведет их, и это прекрасно – переложить ношу на кого-то другого. Во всяком случае, ношу метафорическую – бремя лидерства и ответственности. Та, что у нее на руках, более чем настоящая, и нести ее еще долго-долго.
Но теперь оставалось лишь следовать за Мэдлин. Шаг за шагом среди ниш со спящими чудовищами. «Сон разума рождает чудовищ» – откуда это? Картина, что ли, какая-то? Гойя, точно. Что же породит сон самих чудовищ?
– Все правильно, – проговорила Мэдлин. Элли смутно отметила, что туннель расширился; они вошли в другой куполообразный зал, по-видимому не используемый: стенные ниши пустовали, а в полу зияли ямы.
Под ногами хрустели кости и соль. В одних ямах не было ничего, кроме кучек каменной соли, другие были заполнены обглоданными костями – как старыми и пожелтевшими, так и недавно очищенными от мяса. На полу вокруг ниш лежала сорванная паутина. Соль. Чтобы сохранить мясо. Те, кто спал здесь, проснулись и стали питаться.
– Элли. – Шарлотта коснулась ее руки. – Элли. Тут можно положить ее.
Элли не была уверена, что сможет; она так долго несла Джесс, что девочка стала восприниматься неотъемлемой частью ее самой, и положить ее было все равно что отсечь себе руку или ногу. Но она все-таки присела на корточки, опустила Джесс на пол (Элли не могла думать о ней как о мертвом теле). Да так и осталась стоять на коленях, не в силах унять рыдания. Но это было необходимо: дела не ждут.
– Успокойтесь. – Шарлотта была рядом, обнимая ее за плечи. – Элли, я понимаю. – Ее покрасневшие глаза были полны горя, а на щеках тоже блестели слезы. – Я все понимаю. Но у нас нет времени. Надо с этим покончить.
– Да. – Получилось какое-то карканье, и Элли повторила: – Да. – Она каким-то образом поднялась на ноги. Ощутила тяжесть пропанового баллона за спиной. Выдохнула. По щекам по-прежнему катились слезы, но она вытерла их рукавом. Ричард. О господи, зачем она вспомнила о нем сейчас? Нельзя расклеиваться. Не сейчас, когда конец близок. Будет еще время погоревать. Если только Пляска не разбудит великанов; тогда ни у кого не будет времени плакать. Только кричать.
Покачав головой, Элли снова выдохнула и попыталась изобразить спокойствие.
– Ладно, – проговорила она и заставила себя посмотреть на Джесс, которая лежала на спине, повернув голову набок, похожая на выброшенную куклу. Элли присела на корточки и подняла ее.
– Элли… – начала Шарлотта.
Элли усадила Джесс к стене. Девочка уронила подбородок на грудь. Ее короткие ножки торчали в стороны; из сапожек выглядывали обрывки газет, которыми Джесс набила их, чтоб не сваливались.
– Ладно, – повторила Элли. Джесс все еще сжимала в руке ракетницу; Элли забрала ее, перезарядила и сунула за пояс. – Прости. Ну что, пошли?
Послышалось тихое бормотание. Элли поняла: Мэдлин. Все это время она тихонько молилась.
– Аминь, – произнесла викарий, повернулась, пошатываясь, и оглядела зал. В отличие от предыдущего, здесь было два прохода, но ни один не выглядел заброшенным. – Думаю, нам сюда, – сказала она, указав на левый.
– Думаете? – язвительно спросила Шарлотта, но Мэдлин уже скрылась в туннеле. Шарлотта повернулась к Элли. – Думаете, стоит?..
– Есть идеи получше?
Шарлотта посмотрела на Джесс и прошептала:
– Последний раз, когда мы последовали за ней…
Из туннеля донесся голос Мэдлин:
– Мы не ошиблись. Сейчас мы на уровень ниже. Ближе к ним.
Шарлотта с мольбой взглянула на Элли. Но девушка была права: времени не осталось. Элли последовала за Мэдлин.