— А правду говорят, что ты однажды заблудился в Снежном Мраке? — поинтересовался я. — Пару дней назад мы дошли до его края, там, на Холодной тропе, и Старый Роджер рассказал нам эту историю. Но я не понял, как ты умудрился там потеряться?
Джеффо отвернулся, и я было подумал, что он не хочет отвечать.
— Да меня чертовы шерстяки завели, — признался он наконец. — Я все шел и за шел за огнями у них во лбу, а потом вдруг потерял их из виду. Кругом темным-темно, хоть глаз выколи. То есть вообще ничего не видно. Даже поднеси я собственную руку к глазам, и то не смог бы ее разглядеть. Клянусь шеей Тома, там было холодно-прехолодно. Ни зги не видать, не за что ухватиться, только стужа, и все. Ужасное место. Говорят, весь Эдем был такой, пока из Подземного мира не появилась жизнь, а с неба не спустились мы. Повсюду только темнота, лед и камни. Если это и правда так, тогда об этом и думать не стоит. Хуже просто некуда.
Лондон покачал головой.
— В общем, не знаю, где я очутился. Не знаю, почему не слышал, как остальные меня звали. Разумеется, я тоже кричал, но до меня доносилось только эхо сверху, с гор. Эхо, и снова эхо — уже от того эха, и эхо эха того эха, так что я понял: наверху тоже лед и камни, еще выше и холоднее, и… и….
Фу. Голос у него задрожал, словно Джеффо сейчас расплачется, как ребенок, если продолжит рассказ, и я перебил его:
— Тогда нам нечего и надеяться, что мы выживем, пролетев на корабле сквозь Звездоворот. Ведь если даже над лесом так темно и холодно, то как же тогда среди звезд?
Джеффо с возмущением посмотрел на меня.
— Ну у них же это как-то получилось! У Томми, Анджелы и Спутников. Им-то это как-то удалось? Им было известно множество вещей, которых у нас нет: металл, пластик и иск… — на этом слове он запнулся, — искричество. Они умели летать, знали, как согреться. И если мы будем продолжать строить лодки, мы тоже научимся.
Так сказал Джеффо. Правда, во время этой тирады он сердито размазывал клей по шкуре на конце бревна, точно так же, как проделывал с любой другой лодкой, выходившей из-под его рук. Он не пытался найти что-то новое, никогда не пробовал, ни разу за все время, что смастерил тридцать-сорок лодок.
— А ногу ты как потерял? — спросил я.
— Эти ублюдки отрезали ее стеклянным ножом. Разве Роджер тебе не рассказал? Что-то ты задаешь слишком много вопросов, молодой человек. И очень невежливых вопросов! Неужели непонятно, что я не хочу об этом говорить? Не люблю об этом вспоминать. А ты бы на моем месте любил? Иди-ка ты, Джон, куда шел, и дай мне спокойно доделать лодку.
Я еле заметно улыбнулся, довольный тем, что придумал, как отделаться от старого зануды, и отправился через Бруклинцев и Иглодревов обратно к Красным Огням. Охотники и собиратели как раз вернулись из леса с добычей — старой жилистой звездной птицей и парой мешков фруктов. Этого было мало, слишком мало для сорока с лишним человек. Если бы у нас не оставалось еще трех ног шерстяка, мы бы все легли спать голодными.
6Тина Иглодрев
В конце дня, спустя две спячки после того, как Джон Красносвет убил леопарда, мы с ним шагали вдоль ручья Диксона. Мы вскарабкались на скалы за изгородью Лондонцев и Синегорцев, так что Глубокое озеро со светящимися волнистыми водорослями, водносветами и яркими устричными отмелями осталось внизу, под нами.
— Такое ощущение, будто там внизу еще один лес, правда? — заметила я. — Еще одна маленькая Долина Круга, окруженная скалами, со своим Снежным Мраком. Разница только в том, что этот лес — под водой.
С нижнего края озера был даже узенький водопадик — там, где вода из Глубокого спадала в Большое озеро, так же, как все реки и ручьи Долины Круга стекали вниз сквозь узкую щель Проходного водопада.
— Ага, — фыркнул Джон. — И если в Проходной водопад свалится еще одна плита, то весь лес Долины Круга тоже окажется под водой.
Люди нечасто ходят к Глубокому озеру. Вот и сейчас тут никого не было. Мы спустились к воде, сняли накидки и нырнули. Вода была прозрачная, как воздух, и теплая-претеплая, как мамино молоко. Ручей, который наполняет Глубокое озеро, вытекает из снежной глыбы Диксона высоко в Синих горах, и поэтому вода в нем ледяная, но корни деревьев и водносветы ее согревают.
— А ты не робкого десятка, — бросила я, когда мы вынырнули у берега. — В одиночку убил леопарда.
Схватившись за корни деревьев, мы стояли лицом друг к другу, близко-близко, по плечи в теплой-претеплой воде.
— Мне все об этом говорят, — усмехнулся Джон, — но в твоих устах это звучит как вопрос.
Я кивнула. Это и был вопрос. Я пыталась разгадать Джона. Выглядел он прекрасно, спору нет, настоящий красавчик, и яснее ясного, почему его так любят старомамки, охочие до детородного семени. Еще он был умен и сообразителен, и остальные парни его уважали. А теперь он к тому же прославился на всю Семью: о нем узнали все. Все это отлично-преотлично, но я пока так и не поняла его до конца. И никто не понимал. Было в Джоне что-то такое, что он скрывал.
— Знаешь, — призналась я, — мне кажется, раз в жизни любой способен на отчаянный поступок. Каждый может быть смелым, но только в чем-то одном.
Джон пожал плечами.
— Пожалуй, ты права. Но один отчаянный поступок ничего не значит. Иногда люди ведут себя храбро только потому, что у них нет времени что-то придумать.
— У тебя было так же?
Джон задумался.
— У меня действительно было не так много времени, когда леопард кружил вокруг нас. Но я знал, что у меня есть выбор и никто меня не осудит, если я убегу. Так что, пожалуй, я остался стоять не потому, что не успел придумать ничего получше.
— Тогда почему? Это всего-навсего леопард. Его же даже есть нельзя.
— Я сделал это, потому что… Знаешь, я никогда не понимал, что мною движет в такие минуты. Думаю, этого никто не понимает. Я вдруг осознал, что выбираю не только то, как мне быть, но и каким быть. Вот так все и решилось. И отныне я всегда буду принимать решения, исходя из этого.
— Ты имеешь в виду, всегда будешь лезть на рожон?
Джон фыркнул.
— Нет, конечно. Это полный идиотизм. Мне бы тут же пришел конец. Я имею в виду, что всегда буду думать о том, чего хочу добиться и кем стать, а не только о том, что нужно сию минуту.
Я улыбнулась и поцеловала его. Мне понравились его слова. Я и сама считала так же. Леопардов я не убивала и не собиралась, но когда я что-то делаю, всегда стараюсь убедиться, что поступаю так, не потому что проще и не для того, чтобы никого не обидеть.
— Хороший план, — похвалила я Джона. — Я и сама такая.
— Правда? В чем же?
— Ну я же Иглодрев, и я обрезала волосы, чтобы они торчали иголками, и я вся колючая-колючая-преколючая. Говорю что думаю, не позволяю никому диктовать, что мне делать. И даже если мне страшно, все равно думаю: «А может, все-таки попробовать?»
Джон с улыбкой кивнул, и я снова быстро поцеловала его и отстранилась.
— Ну что ж, мистер Убийца Леопардов, — проговорила я, — посмотрим, насколько долго ты умеешь задерживать дыхание. Спорим, я наберу больше устриц, чем ты.
Я нырнула в светящуюся воду, по которой бежала мелкая рябь, и стала осматривать рифы на глубине шесть-семь футов: там к скалам лепились устрицы, открывавшие и закрывавшие блестящие розовые рты. Набрав горсть с трех разных рифов, я вынырнула на поверхность, бросила устриц на каменистый берег, и тут рядом со мной выплыл Джон.
— Ха-ха! У меня больше… — выдохнул он, но я, не дослушав его, нырнула обратно в глубину сквозь большой сверкающий косяк рыбок.
Мы выловили и сложили на берегу целую кучу устриц, а потом улеглись на мягкую землю под плакучими желтосветами и принялись открывать раковины. Устрицы пыхтели и шипели, умирая, и мы доставали блестящее мясо, кормили друг друга, устраивали шуточные потасовки за самый лакомый кусочек, пили сок друг у друга с губ и языков.
— Хочешь со мной переспать, мистер Убийца Леопардов? Хочешь скользнуть в меня? — прошептала я, поцеловала Джона и положила руку ему на член. — Только давай через черный ход, я не хочу забеременеть. Не улыбается мне стать маломамкой и сидеть день-деньской в Семье в окружении слепых стариков, клешненогих и малышни.
Я была уверена, что он согласится, но ошибалась.
— Давай не сейчас, — ответил Джон. — Как-нибудь в другой раз.
Я очень-очень удивилась. Ну и обиделась, конечно. Что он себе позволяет? Зачем тогда мы сюда пришли? Мало кто из парней в Семье отказался бы со мной переспать, тем более когда я сама предложила, да и мужчины тоже, судя по тому, как они на меня смотрят, хотя правила Семьи и запрещают взрослым заниматься этим с новошерстками.
— Ты просто слишком часто спишь со старомамками, — бросила я. — Типа этой Марты Лондон, с которой ты пошел в свой выходной. Старой Мартой, у которой недавно умер ребенок. Видимо, она и такие, как она, тебя окончательно вымотали.
Джон, похоже, удивился, что мне все известно. Вот дурак. Да в Семье шагу нельзя ступить, чтобы об этом никто не узнал, не высказал свое мнение, не принялся судить-рядить и решать, как же с этим быть. Про Джона и Марту Лондон мне рассказало человек пять. Разумеется, радости мне это не доставило. Ну да, все парни спят со старомамками при каждом удобном случае, но ведь я ему намекнула, что хочу его, разве нет? Можно было рассчитывать, что уж день-другой он потерпит, побережет себя для меня.
— Это тут ни при чем, — возразил Джон. — Это другое. Это ради Семьи. Просто…
Он осекся и задумался. Причем настолько углубился в свои мысли, что, казалось, совершенно забыл про меня. А когда снова заговорил, было непонятно, догадался ли он, почему это меня так задело.
— Ну да, — сказал Джон. — Может, и не стоит идти со старомамками каждый раз, когда они зовут. Вот об этом я и говорил: мы поступаем так, а не иначе, потому что так проще, мы не…
— Да-да, конечно, но как насчет моего предложения?
— Ну я…
— Ты меня не хочешь?