У какой-то женщины из группы Синегорцев прихватило сердце, и она и ее дочери не пришли на Эскренное. Двум парням из Бруклинцев не спалось, они ушли на охоту и вернулись к самому концу собрания. Несколько новошерстков ушли в лес перепихнуться (я думала, мы с Джоном договоривались встретиться на Глубоком озере за тем же самым). Все остальные же собрались на Поляне Круга, как будто Гадафщина началась заново.
Вот только теперь это уже не была Поляна Круга, потому что Круга-то больше и не было. Жуткое зрелище, если честно. Как будто встретил в лесу знакомого, окликнул, тот обернулся — и оказалось, что у него выпали зубы и язык, а посередине лица зияет огромная дыра. Казалось, люди боятся приближаться к пустому пространству, где раньше был Круг. На Гадафщины и Эскренные все привыкли выстраиваться вдоль края поляны, поодаль от камней, а сейчас и вовсе отступили к самым древосветам и толпились под ними, тесно прижавшись друг к другу, лишь бы подальше от места, где лежали камни. От этого пустота посредине поляны выглядела еще внушительнее и страшнее.
А еще в тот день была мудь. Несколько часов назад на лес опустилось облако, окутало верхушки деревьев, так что растущие там фонарики-светоцветы превратились в расплывчатые капли света. Накрапывал мелкий дождик — не ливень, как бывает в горах по краям долины, а равнинная изморось, похожая на сырой туман. Было жарко и душно. Кожа блестела от дождя и пота. Казалось, будто нет ни неба, ни деревьев, и этот мрачный пятачок посреди леса, эта поляна с дырой посредине осталась совсем одна на свете — тесная пещерка без воздуха, окруженная пустотой. Не было видно ни летучих мышей, ни махавонов, потому что в мудь они не летают, а прячутся где-нибудь, чтобы не намочить крылья, и ждут, пока облако рассеется.
Лица у всех были серые от усталости. С Гадафщины все расходились с тяжелым сердцем, но хотя бы надеялись выспаться. А теперь еще и это! Многие женщины плакали, впрочем, кое-кто из мужчин тоже. Остальные стояли с каменным видом. Им нужно было на кого-то наорать, найти виновного в том, что случилось.
Старейшины устроились не в центре поляны, как на Гадафщине. Им это было не под силу. Помощники расчистили для них местечко сбоку просеки, уложили туда бревна, покрытые шкурами, и усадили стариков. Казалось, Ступ вот-вот испустит дух.
Каролина и Совет стояли на опустевшем месте посередине поляны, далеко от нас. Строгая седая Каролина была в бешенстве. Ярость бурлила у нее в душе, как смола в стволе подрубленного дерева, которое уже готово упасть и только ждет последнего толчка; тогда смола ударит в небо, обожжет и покалечит всех, кто окажется рядом. Вокруг Каролины столпились члены Совета; была там и коротышка Джейн, чертова Секретарь-Ша. Все кипели гневом, как и Каролина, — все, кроме Беллы Красносвет: вид у нее был совершенно больной, того и гляди хлопнется в обморок.
Наконец пришел Джон — бедняга, один-одинешенек. Появился откуда-то со стороны Лондонцев. По поляне пронесся общий вздох, и те, кто стояли в той стороне, отпрянули, пропуская Джона, как будто боялись к нему прикоснуться, чтобы не подцепить какую-нибудь гадость.
Повисло зловещее молчание. Казалось, даже дети понимали, что сейчас нельзя плакать. Джон на негнущихся ногах, с прямой-прямой спиной и гордо поднятой головой вышел на середину поляны, готовый принять свою участь, какой бы та ни была. Но он был бледен и не смотрел по сторонам, а только прямо перед собой. (Наверно, с таким вот видом Джон стоял перед леопардом.) Не дойдя трех-четырех шагов до Каролины, он остановился.
Ему было всего двадцать бремен. Пятнадцать лет, если по старому счету.
— Это ведь твоих рук дело? — уточнила Каролина.
Три-четыре секунды стояла гробовая тишина.
— Да, это сделал я, — тихо проговорил Джон. — Потому что…
— Я не желаю знать, почему ты это сделал.
— Я сделал это, потому что…
— Я не желаю об этом слышать, ты меня понял?
— Я сделал это, потому что я…
Тут Каролина шагнула к Джону и что было сил залепила ему пощечину, да так, что он чуть не упал. Было заметно, что Каролина даже руку себе отшибла.
— Эти камни сложили твои предки, прапрадед и прапрабабка, — прошипела Каролина ему в лицо, — чтобы обозначить особое место, в котором наша Семья ступила на эту планету и где мы должны ждать, пока за нами прилетят с Земли. Мы чтили эти камни, берегли и ухаживали за ними на протяжение шести поколений. Это особые камни, которые выбрали Томми и Анджела и своими руками положили на то самое месте, где они с тех пор и лежали до этого дня. А ты, в двадцать бремен от роду, наглый трусливый сопляк, — на этих словах ее голос сорвался в придушенный визг, — вообразил себя умнее всех живых и тех, кто когда-либо жил.
— Не ругай его слишком сильно, Каролина, — пробормотала у нее за спиной Белла. — Не забывай, он всего лишь ребенок.
— Всего лишь ребенок? — выкрикнул Дэвид Красносвет и вышел из толпы на середину поляны.
Ох, до чего ж он был страшен! Злобный уродец с короткими толстыми руками и ногами, с красным, вечно трясущимся слюнявым мышиным рылом. И ведь не все мышерылы такие, как Дэвид. У моей родной сестры Джейн тоже лицо, как рыльце у летучей мыши, но добрее человека не сыскать. Дэвид же был жестоким, суровым и черствым, а из-за мышиного рыла казался еще более жестоким, суровым и черствым.
— Ты сказала «всего лишь ребенок», Белла? — брызгая слюной, повторил он. — Но это же не помешало тебе переспать с ним у себя в шалаше, не так ли? Это не помешало тебе перепихнуться с ним в тот самый день, когда он оскорбил Совет перед всей Семьей. Мы-то думали, ты позвала его к себе, чтобы устроить ему выволочку, но нет, ты с ним спала, и вся группа это слышала. Мы все поняли, что происходит. Мы слышали, как вы замолчали. Как ты задышала чаще. Как ты вздохнула. Какой из тебя после этого вожак группы?
— Это правда? — спросила Каролина, обернувшись к Белле.
Та потупилась.
— Мы не спали, но… ласкали друг друга. Я отругала Джона, но я хотела, чтобы он чувствовал, что мы его любим, и его забота…
— Что за чушь! — отрезала Каролина. Никогда прежде Глава Семьи не разговаривала с вожаком группы в таком тоне. — В жизни не слышала такой чепухи. Придется нам выбрать Красным Огням другого вожака, поскольку ты явно не справляешься с обязанностями. Но об этом после. Сейчас же… — она повернулась к Джону. — Сейчас же, на Эскренном, нам надо решить вот что. Как нам быть с этим глупым, нахальным, эгоистичным трусливым сопляком, осквернившим память Матери Анджелы, Отца Томми и Трех Спутников? Как нам поступить с малолетним идиотом, который сознательно уничтожил то, что было дорого каждому из нас?
— Повесить его на иглодреве, как шерстячью шкуру, — вмешался Дэвид. — Проткнуть его насквозь и сжечь, как Гитлер — Иисуса.
Дэвид отрывисто рассмеялся.
— Иисус же вроде как был вожаком удеев, — продолжал он, — так что мысль подходящая: ведь наш Джонни только и знает, что закидывать свою удочку куда ни попадя.
Послышалось несколько холодных смешков, но Каролина их тут же оборвала.
— Нам сейчас не до шуток, — отрезала она.
— Я не шучу, — настаивал Дэвид. — Прибьем его к дереву.
Он так и стоял посреди поляны, сложив на груди мускулистые руки и широко расставив короткие толстые ноги. Дэвид не был вожаком группы. Он имел не больше права высказать свое мнение, чем Джон, за исключением того, что был взрослым. Но он не отошел к краю поляны, к остальным, и Каролина не прогнала его. Просто отвернулась, как будто не хотела затевать очередную ссору.
И тут я подумала — ну, не то что бы подумала, но такая мысль промелькнула у меня в голове, — что до сих пор в Эдеме всем заправляли и принимали решения женщины. Теперь, похоже, наступает время мужчин. Будут хорошие, будут и плохие, как Дэвид. Но все же отныне главными станут они. Что-то изменилось, и ничего уже не будет, как прежде.
— Нам надо это обсудить, — заявила Каролина. — Давайте решим, кто выступит первым.
— Может, его мать? — пробормотала Кэнди Рыбозер.
— Хорошо, — согласилась Каролина, оглядела окружавшую ее толпу и тех, кто стоял по краям этого облачка, душного, как пещера. — Его мать. Джейд Красносвет. Где ты, Джейд?
В группе Красносветов послышался шорох, и сразу стало ясно, кто из них Джейд: она единственная, кто не отвернулся.
— Я тут, — проблеяла она еле слышно.
И вот ведь какая странная штука. Джейд была не просто хорошенькой, а настоящей красавицей. Она умела себя подать, у нее была правильная осанка, легкая походка, она знала, как внушить ревность, желание, любовь. Когда мужчины — впрочем, и женщины, — подходили к ней или заговаривали с нею, она могла с легкостью от них отделаться, высмеять их или же зажечь в их сердцах страсть одной лишь своей грацией и красотой. Но сейчас она растерялась, не понимала, как держаться, что говорить. Джейд напомнила мне плод белосвета, который кажется спелым и прекрасным, но стоит его повернуть — и увидишь, что муравьи проделали в нем дыру, забрались внутрь и сожрали все подчистую, как бы грубо это сравнение ни звучало.
— Ну, эээ, Джон не так уж и плох… — начала она.
Такое ощущение, будто она говорила о каком-то малознакомом человеке.
Я оглянулась на Джона. Он смотрел на Джейд. Лицо его оставалось непроницаемым, но взгляд был тяжелый, и глаза блестели, причем не от слез и не от стыда, а от какого-то совсем другого чувства, хотя я так и не поняла, какого именно.
— …но, конечно, поступил он дурно, — запинаясь, закончила Джейд и скривилась, как будто она тут вообще ни при чем. Больше она не вымолвила ни слова.
— Можно я скажу? — спросила Белла Красносвет.
Каролина повернулась к ней.
— Говори, — холодно бросила она.
— Я не знала, что он задумал. Мы с ним этого не обсуждали, — произнесла Белла, — но Джон — очень пылкий мальчик. Он горячо переживает за будущее Семьи. Я не до конца понимаю, почему он так поступил, но, вероятно, он хотел нам помочь.