Хрум! Пока мы глазели незнамо куда, леопард откусил огонек с уже почти доеденной головы шерстячонка, проглотил, и его окутала тьма. В это мгновение в переднем конце шеренги послышался оглушительный визг: Неп вырвался у Джерри с Джелой и помчался прочь по снегу с Джерри на спине.
Так мы потеряли последний источник света. У нас не оставалось ничего, кроме этого яркого пятнышка посреди снегопада, а сейчас и этот огонек скрылся из виду вместе с крошечной тенью Джеффа, и мы остались в полной темноте.
«Аааааааа! — снова раздался убаюкивающий далекий крик снежного леопарда у нас за спиной. Сам же леопард — ничуть не сонный и вовсе не далекий, а громадный и свирепый, с огромными клыками и когтями, — был тут как тут, прямо перед нами. Лесному леопарду хватает одной жертвы, снежный же, видимо, не прекращает охоты, откусывает у шерстяков огоньки со лба и возвращается за новой добычей, пока не запасет мороженого мяса, которого хватит, пока мимо снова не пройдет стадо шерстяков.
На мгновение мы почувствовали: леопард тут, среди нас. Раздался девчачий крик, потом, в нескольких ярдах от нас, послышался придушенный хрип, и наступила тишина. Мы догадались, что леопард утащил кого-то из нашей шеренги и загрыз в темноте, как Белоконя.
Мы не знали, кого же с нами больше нет, и принялись перекликаться:
— Тина, ты цела? — крикнул Дикс, ощупывая меня.
— Джейн! — позвала я сестру. — Джейн, ты здесь?
— Люси! Клэр! Кэнди! — кричали другие, и голоса отвечали им в темноте.
Наконец кто-то окликнул: «Сьюзи!», но Сьюзи Рыбозер, наша умная, острая на язык Сьюзи, молчала. И мы поняли, что, будь тут светлее, увидели бы алый след на снегу от крови Сьюзи и ребенка у нее в животе и голову, бессильно болтавшуюся на сломанной шее.
Громовой крик Джона перекрыл наш плач и причитания:
— Быстро все в кучу! Копья выставить наружу! Вы что, хотите, чтобы эта тварь нас по одному передушила? Все в кучу, копья наизготовку! Сейчас же! Кому я сказал? Быстро!
32Джефф Красносвет
Неп все бежал, бежал, бежал, и я никак не мог его остановить. Оставалось лишь вцепиться покрепче в шерсть и прижаться к его спине. Я понимал, что если упаду в темноте на снег, то все, мне конец. Мир по-прежнему будут видеть сотни глаз, но моих среди них не будет.
А Неп все мчался куда-то вниз по широкой заснеженной равнине. Огонек у него во лбу ярко горел и мигал от страха, и шерстячонок визжал, не переставая: «Эйииии! Эйииии!» Я никогда раньше не слышал, чтобы он так кричал. Эхо его вопля отражалось от скал и гор. Крупные снежинки вихрились вокруг меня и пролетали мимо. Я успевал разглядеть огромные утесы, валуны да гигантские зеленоватые глыбы льда, торчавшие из-под снега.
Спустя некоторое время Неп замедлил бег. Я заметил, что снег перед нами потрескался, провалился и навстречу попадается все больше огромных покоробившихся льдин и обледенелых проталин. Я понял, что все это время мы были на верху гигантской снежной глыбы, которую до этого места покрывал плотный слой снега, здесь же лед трескался, горбился и торчал из-под снега, как раздробленные кости из сломанной ноги.
«Эйииии! Эйииии!» — прокричал Неп, на мгновение умолк и снова завопил: «Эйииии! Эйииии!» Неожиданно он свернул налево и принялся взбираться по каменистым склонам над снежной глыбой, все выше и выше, пока не очутился на гребне горы, откуда было видно другую сторону.
Под нами был свет! Тысячи огоньков, белых и зеленовато-желтых. Внизу, со всех сторон окруженная Снежным Мраком, простиралась небольшая круглая долина с сияющими деревьями.
«Эйииии! Эйииии!» — не унимался Неп.
Я накрыл ладошкой огонек у него на лбу, чтобы заставить его повернуть назад, вернуться к остальным и все им рассказать. Прежде он всегда меня слушался. Тропинку находил Неп, но когда мы оказывались на распутье, он останавливался, поднимал голову, принюхивался, шевеля щупальцами, и тогда я решал, куда нам идти: клал руку ему на огонек и поворачивал голову шерстячонка в нужном направлении. Я догадался, что шерстяки могут оставаться в Снежном Мраке по нескольку дней, но сейчас нам нужно было спуститься на ту сторону. И я старался направлять Непа через Пекэм-хиллс, а не вдоль гребня горы.
Но сейчас, на вершине, он отказался выполнить мой приказ. Как я ни поворачивал его голову, Неп и не думал возвращаться. Наверно, леопард был еще слишком близко.
Стоять на месте шерстячонок тоже не собирался. «Эйииии!» — издал он все тот же вопль и принялся спускаться вниз, к огням долины. Я вцепился в огонек, потянул его на себя, чтобы Неп хотя бы остановился, но он не обращал на меня никакого внимания. Мне так и не удалось заставить его передумать, я оказался бессилен. Оставалось лишь повторять себе, что надо смотреть по сторонам, изучая местность, в которой я очутился.
— Мы здесь, — прошептал я себе, — мы и правда здесь.
Что, если я никогда больше не увижу остальных? Умру в одиночестве, и никто никогда не узнает, что я видел. Но, как бы то ни было, все равно я сейчас это вижу. Я жив и вижу это, и все это правда здесь.
Мы оказались в странном лесу. Деревья здесь были размером с то дерево в снегах, с трубочником и летучей мышью, а ветки начинались высоко-высоко над землей. Проезжая под ними, я чувствовал себя крохотным-прекрохотным, даже на спине Непа: уж слишком высоко над головой были ветки. Но светоцветы сияли так же ярко, как на белосветах в Долине Круга, несмотря на то что росли очень высоко, и стволы были такими же теплыми и издавали те же знакомые звуки, которые мы слышали каждый день и спячку — всю жизнь до того дня, когда ушли в Снежный Мрак. «Пффффффф, пффффффф, пффффффф», — пыхтели деревья. «Хммммммммммм», — гудел лес.
По одному из стволов сбежала вниз древесная лисица, высунула мордочку из-за дерева и уставилась на нас пустыми плоскими глазами, нюхая воздух длинным загнутым носом. Мимо пролетела разноцветная птица, вытянув перед собой лапки. С высокой ветки на меня уставилась обезьяна с шестью длинными лапами. Она была крупнее обезьян в Долине Круга, а между лап у нее свисали складки кожи.
В голове у меня было ясно-ясно, и я глазел по сторонам, потому что ничего другого мне не оставалось — только наблюдать, и я уж постарался рассмотреть все до мелочей. Я успокоился и почувствовал, что Неп тоже успокоился. Его сердца уже не колотились так бешено, огонек во лбу перестал мигать и светил ровным светом. Я осторожно прикоснулся к нему — вдруг остановится? И Неп действительно остановился, причем сразу же, не упрямясь. Я слез с его спины, подвел его к ручью, а сам, привалясь спиной к дереву, наблюдал, как шерстячонок передними лапами рвет волнистые водоросли и запихивает в рот.
Потом Неп улегся на землю возле меня и заснул.
«А ведь вожак-то все-таки я, а не Джон», — сказал я себе, поглаживая Непа по мохнатой спинке и вспоминая, как придумал приручить шерстячат, чтобы сделать из них лошадей, и выбрал дорогу.
— Настоящим вожаком был я, — повторил я и рассмеялся.
Разумеется, я не был вожаком в том смысле, что Джон. Да и не мог быть. Впрочем, нисколечко и не хотел. Жизнь моя складывалась иначе, чем у Джона, потому что я родился клешненогим, и никто не ждал, что когда-нибудь я вырасту и стану настоящим мужчиной. Другие мальчишки бегали, дрались, пинали мяч (даже мышерылы, хотя их все дразнили), но с такими ногами, как у меня, не побегаешь. Другие мальчишки взрослели, надевали маски мужчин и прогоняли из головы все мысли, которые противоречили маске, но от клешненогого никто не ждал, что он будет притворяться или перестанет думать. Поэтому я видел все не так, как другие люди.
«Поэтому я и придумал, как сделать лошадей, — сонно сказал я себе, поглаживая Непа. — Я понимал их лучше, чем другие».
Я догадался, что между эдемским животным, и животным земным, и человеком нет никакой разницы. У всех в глазах светится один и тот же разум. Это-то и помогло мне приручить шерстяков и сделать из них лошадей. Я понимал, что они во многом похожи на нас. Другие мальчишки даже не задумались бы об этом: слишком уж они озабочены своими охотничьими успехами.
Мне было спокойно-спокойно, тепло и уютно между боком Непа и стволом дерева.
Не то что бы я совсем не боялся смерти, как многие люди. Но я прекрасно понимал, что когда человек умирает, сознание, скрытое в нем, все равно остается.
Вскоре меня тоже сморил сон.
33Джерри Красносвет
Я всегда любил своего двоюродного брата Джона и верил: он знает, что делает, даже если не понимал причины его поступков. Но, надо признаться, сейчас он нас подвел: мой младший брат Джефф потерялся в снегах, а остальные сгрудились в круг в такой кромешной темноте, что казалось, будто мы ослепли и просто ждем, пока на нас снова нападет леопард и задерет очередную жертву.
Вокруг было темно-темно-темно. И в этой ослепившей нас черноте, совсем-совсем рядом, не за изгородью, рыскал зверь, который, в отличие от нас, прекрасно все видел и мог бесшумно передвигаться по снегу. Мы выставили перед собой копья и покачивали ими, чтобы леопард не пролез между нами. Но что копья! Жалкие деревяшки, причем у большинства даже без нормального наконечника из черного стекла. Леопарду они не страшнее веточек: махнет лапой и сломает.
— Помните, что он никогда раньше не видел людей, — выкрикнул Джон. — Он не знает, кто мы. И, скорее всего, не понимает, что мы его не видим. Давайте попробуем его отпугнуть. Кричите! Визжите! Орите во все горло!
Нам этого вовсе не хотелось. И так ничего не видно, а теперь еще будет не слышно. Нам нужна была абсолютная тишина, чтобы слушать, слушать, слушать.
Но Джон закричал, а за ним и Тина. Тогда я тоже заорал, и постепенно к нам присоединились другие. Малыши тут же расплакались. Эхо наших воплей отражалось от окрестных скал и возвращалось к нам, и казалось, будто в мире не осталось ничего, кроме нашего крика. Причем стоило начать, как остановиться было уже невозможно. Криком мы выражали свои чувства, выпускали их наружу. И пусть мы не испытывали ничего, кроме страха и отчаяния, но они были так велики, что прогоняли тьму и разбивали лед, и казалось, что все это далеко-далеко.