– Душа у человека слабая да грешная, что пар изо рта… – Савва медленно подул на казака. – Так же выскользнет из тела в смертном ликовании, да и растает в воздухе… Оттого узреть ее никак нельзя!
– Занятно… – Казак отхлебнул браги и вцепился в послушника обеими руками. – Тогда как ангел ее принимает? В руки-то пар не возьмешь, проскользнет между пальцев… Может, из уст в уста, как птица птенца кормит?
– Нет, – Савва решительно покачал головой, – у одних душа чистая, подобно дыханию росы, у других смердящая, аки падаль…
– Брешешь! Душа у всех одинаковая, хоть у святого, хоть у последнего грешника! – Негодуя, Василько ударил кулаком по столу. – Не тебе и не мне решать, не людям судить, какая у кого душа. Никому не дозволено, кроме Судии Предвечного Христа Спасителя!
Василько залпом допил брагу и вытер ладонью намоченные усы:
– Теперь о рае сказывай!
Савва перекрестился:
– Души в раю все равно что лучи у солнца. И не единое с ним, и неразрывны от него. Как лучи, вечны души праведные, идут, да никогда не переходят, неся всему сущему свет Божий, подают миру жизнь и любовь!
– Опять брешешь, пустая голова, черные бока! – Василько рассмеялся и хлопнул Снегова ладонью в лоб. – Совсем не таков раю! Сказывал мне один старый казак, которого сподобил Господь одним глазком на рай взглянуть за его муку крестную, что подарили ему проклятые турчины. Только тебе о том не скажу!
Казак сунул послушнику под нос кукиш и плюнул Савве под ноги:
– Пойду, атаману истину про рай поведаю. А ты сумеешь дознаться али нет, мне про то печаль невеликая! Хоть до гроба своего почитай солнышком раю!
Василько тяжело поднялся со скамьи и подошел к Карему:
– Слышь-ко, атаман, хочешь, про раю сказывать стану?
– Верно ли знаешь?
– Верно, вот те крест! – Казак размашисто перекрестился. – Только тебе и скажу за то, что дважды меня, грешного, спас!
– Уважь, сказывай…
– Олуха нашего, Савву, не слухай. Вот что про раю от верных людей известно. Ты, батюшка, сиднем на скамье сиди, а я райский псалом сказывать стану. Тайный, неведомый простым людям.
Василько встал перед Данилой на колени и, крестясь, стал кланяться в ноги:
В небеси, на святой земли
Без конца светлый раю раскинулся:
Золотой престол в громах-молниях,
Да Едемский сад, кипарисовый.
Христос-батюшка со апостолы
Утешают там святых мучеников.
Светлы ангелы со архангелы
Веселят блаженных да праведных.
Птицы райские, сладкогласые,
Поют песни им херувимские…
Карий смотрел на стоящего на коленях казака, поющего о рае на тризне, плачущего от умиления на каждом своем пьяном слове. В какой-то миг ему показалось, что больше на свете нет ни убийц, ни их жертв, и сущие перешли из тьмы в подлинный свет, где никого не надо убивать и никто больше не должен умирать.
Данила по-отцовски поцеловал казака в лоб и улыбнулся.
Глава 15Напасть ведьминская
На Иоанна Лествичника привиделся Григорию Строганову странный сон, будто стоит он на речном мелководье в длинной холщовой рубахе, ловит руками рыбу и бросает на каменистый берег.
Как дитя радуется Григорий – и улов богат, да и рыба на любой вкус: тут тебе и небольшие карасики с окуньками, и плотвица-девица, а рядом с ними – толстенные налимы и аршинные щуки.
Несказанно доволен Строганов. Еще бы! Всего ноги по колена вымочил, а рыбы целый воз накидал! Дивно ему, мужики сетями ловят, а вдоволь наловить не могут, а в его руки рыба сама так и просится…
Григорий Аникиевич проснулся в холодном поту. Утер лицо, испил кваса. Пригрезившаяся во сне удача оборачивалась в душе тревогою: «Сколь рыбы ловить, столь людей хоронить…»
Откуда-то снизу послышались возбужденные крики и возня. Не одеваясь, набросил полушубок прямо на исподнее, но перед тем как выйти, перекрестился и взял пистолет.
– Пущай к Строганову, не то надвое распластну! – кричал Василько, размахивая перед охраной обнаженной саблей. – Пущай по-хорошему!
От бешеного напора охранники робели, страшась и пропустить незваного гостя в терем, и вступить с ним в схватку.
– Ступай себе с Богом, – грозя зазубренной совней, уговаривал казака дедок с взлохмаченной бородой и совиными бровями. – Чего как нехристь ломишься посреди ночи? Придешь спозаранок, тодысь и потолкуем.
– Хрену старому башку саблею скачу, да и пойду с ней толковать! – Василько размахнулся и одним ударом обезоружил деда. – Последний раз говорю: веди к Строганову!
– Василько! Ну, охлынь! – расталкивая охрану, подошел к дверям Григорий Аникиевич. – Здесь я, сказывай про дело!
Василько спрятал саблю в ножны и, посмотрев на защитников терема, хмыкнул:
– Погодь, вшивота мохноногая…
Перевел дух, пытаясь совладать с клокочущей яростью:
– Беда… Данилу спортили! Белуха его сморила, извела вконец старая карга!
– Как это спортили? – опешил Строганов.
– Как да как… – Казак ругнулся и рубанул рукою по воздуху. – С вечора лежит, ни шелохнется, ни жив, ни мертв, очи-то в глазницах закатаны, а сам чуть дышит… Ясно дело, бесова ведьма напроказила!
– Почто на Белуху грешишь? Али дознался?
– Да пытнул малость кочережкою, она быстрехонько призналася! Ведьминскую куклу отдала и где зелие схоронено, показала… – Василько вытащил из-за пазухи завернутую в тряпицу маленькую фигурку. – Подивись, Аникиевич, на что гораздо бесово племя!
Колдовская кукла была скатана из соломы, волчьей шерсти и сала, перевязана красною нитью и сверху донизу насажана на обоженную в огне щепку.
Повертев фигурку перед глазами, Григорий Аникиевич заметил замешанные в нее хлебные крохи, человеческие волосы и даже маленькие рыбьи кости.
– Оттого Карий горит да сохнет, что ведьминой щепой пригвожжен! – Василько указал перстом на деревяшку. – Только тащить за нее не моги, не то помрет атаман…
– Как же изловчилася такого мужика сгубить?
– Да как медведь в лесу дуги гнет! – Не сдержавшись, казак выругался, но принялся пояснять: – Недоедый Данилою хлеб воровал, да с лягушачьими кичками замешивала. Метлою следы вынимала, потом ветки в печи томила. Опосля из хлебного мякиша, зольцы, волчьего сала да тайного заговора и мякала ведьмину куклу… Стало быть, как Господь лепил из праха Адама, так карга сбогохулила чертова вольта…
«Силен враг…» – Строганов задумчиво повертел в руках незатейливую, но смертоносную куклу.
– Ни нож Карего не брал, ни пуля, да одолела чертова бабуля… – Григорий Аникиевич с удивлением оглядел ставшую бесполезной охрану. – Воистину сказано: где бес не сможет, туда бабу пошлет!
Собравшиеся перекрестились.
В застенке было холодно и сыро: холодно потому, что всю зиму помещение не протапливалось, а сыро оттого, что собравшиеся на пытку вовсю успели напускать ротового пару. Мужики деловито расставили по углам светильники, разожгли печь, выложили на тесаной столешнице пыточный инструмент и привязали к лавке одуревшую от страха Белуху.
– Ну, ребятушки, начнем! – хлопнул в ладони Григорий Аникиевич. – Пытать – не чурбаны тесать. Успеть бы дотемна.
Руководил дознанием прижившийся при Строганове доминиканец Бенедикт, гладковыбритый, с обвислым лицом человек без возраста. Не спеша осматривая тело Белухи, отмечал каждый подозрительный изъян красным цветом, затем тщательно записывая отметены в своей тетради.
Василько с раздражением похаживал по комнате, злобно поглядывая то на монаха, то на оцепеневшую от ужаса ведьму. Казак нарочито шаркал ногами, откашливался, изредка шпыняя толпившуюся при входе охрану, наконец, окончательно распалившись, подошел к Строганову и шепнул на ухо:
– Аникиевич, гони латинскую образину взашей. Дозволь мне за дружка милого пытнуть по-казацки, без клятой латинской придури! Все мигом скажет!
– Нельзя… – Строганов развел руками. – Бенька решить должен, как по грамоте следует пытку держать.
– Чего ж ее держать! Выпоим кадушек десять рассола да пяты попалим. Вот те и вся премудрость! Не поможет, так на дыбе полсотки плетей всыплем! Тута и мертвый заговорит!
– Дремучий ты человек! – покачал головой Строганов. – Говоришь, а сам знать не знаешь, какова у нашей ведьмы порода!
– Не ведаю, где отобедаю; за остальное поручусь головою! – вспылил казак, подумывая устроить в пыточной погром.
– Между прочим, Бенька выискал, что она не настоящая ведьма, а малиарда.
– Скажешь, малая орда! – хмыкнул казак, сжимая кулаки. – Сам глянь, какая жиреха, не хуже свиньи закормленной!
– Малиарда – такая баба, – попытался объяснить Строганов, – что злобствует да порчу насылает, а с бесами не сожительствует…
– Оно и ясно! – согласно кивнул казак. – Кто с такой бабищей спать будет?
Подумав малость, казак вновь принялся наседать на купца:
– Аникеич, ну за каким лядом нужны бесовские пятна да чертовы титьки? Все это штуки проклятых латинян, сиречь пыль для отвода глаз! Тебе ж надобно только об измене выведать от шагалюхи. Верно? Тогда гони латинского евнуха да казака к делу приставь!
– Добро… Будь по-твоему! Грех грехом, а вина виной…
Строганову порядком опостылело наблюдать за инквизиционным ритуалом, он облегченно вздохнул и скомандовал громко, от полной груди:
– Бенька! Кончай выщупывать чертеняк, ступай в терем. Сами дознаваться станем. По-русски.
– Вот это по-нашенски! – Казак обрадовано посмотрел уходящему Бенедикту вслед. – Теперь, Аникиевич, отсылай холопьев, дабы уши не грели. Не то опосля не нарежешься языков…
– Верно глаголешь! – Строганов похлопал казака по плечу.
– Да вот чего… – замялся Василько. – Хлебного вина еще бы четверть для вспоможения в деле.
– Так ведь пост?
– Опосля покаемся…
– Игнатий! – кликнул приказчика Строганов. – Вели поболе тащить огуречного рассола, да нам принеси водки. Еще груздочков или чего другого постного. Понял?